Страница 13 из 26
– Больно?
– Да! Ещё как!
– Это хорошо. Диабета нет?
– Диабета? Нет.
– Это хорошо. А когда поранилась?
– Часов шесть назад.
– Это плохо, – без всякого огорчения заявила девчонка, и, наклонившись, открыла свой саквояж, – укол тебе буду делать. Штаны спускай.
Испуганно лёжа с голыми ягодицами, Кременцова следила, как медработница наполняет шприц.
– А что это за укол?
– Анальгин, жар снять.
Небрежно протерев спиртом правое Кременцовское полупопие, девушка со шлепком всадила в него иглу. Кременцова пискнула.
– Не ори, – сказала девчонка, давя на поршень, – не больно.
Выдернув шприц, стервозно отбарабанила:
– Госпитализация, срочно. В противном случае…
Провела ноготком по складке между уколотым полупопием и бедром.
– Отрежут до задницы. Поняла? Или повторить?
– В какую больницу? – спросила сдавленным голосом Кременцова, натянув джинсы и трусики.
– А сейчас найдём какую-нибудь!
Усевшись за стол, девчонка раскрыла лежавший на нём кременцовский паспорт и подняла с ковра телефон. Зевая, набрала номер.
– Алло, алло! Женщина. Москвичка. Двадцать пять лет. Пять открытых ран на стопе. Кременцова Юлия Александровна. Воспаление. Тридцать девять и пять.
Минуту ждала.
– Спасибо.
Положив трубку, девчонка опять зевнула и поглядела на Кременцову, вставшую покурить.
– Шестьдесят восьмая.
– А где она?
– В Люблино. Ты куда вскочила-то без повязки? Сядь, ненормальная!
Кременцова молча плюхнулась в кресло. Вынув из саквояжа бинт и присев на корточки, фельдшерица перевязала ей ногу.
– Тапки надень.
Кременцова встала, надела тапки. Потом взяла одной рукой сумку, другой – гитару.
– Куда гитару-то с собой прёшь? – опять разозлилась мелкая, – Одурела с жару?
– А что я там буду делать? – вошла во гнев Кременцова, – … чесать?
– Тоже верно. А ну, давай-ка её сюда!
Так они и вышли: девчонка-фельдшер – с гитарой и саквояжем, а Кременцова – с сумкой.
– В лужи не наступай!
Дождя уже не было. Запихнув пациентку с её вещами в заднюю часть машины, девчонка села рядом с водителем. Повернулась.
– Хочешь – сиди, а хочешь – лежи. Но лучше лежи. Тебя не тошнит?
– Да нет, – отозвалась Юля, скрючиваясь на жёсткой лежанке.
– Если вдруг затошнит, под креслом – пакет.
– Окей.
Буквально через минуту после того, как машина тронулась, Кременцова крепко уснула. Приснился ей Алексей Григорьевич Хусаинов. Он что-то ей говорил, шагая из угла в угол какой-то комнаты, а она, слушая его, сидела на стуле в центре этого помещения и качала ногой, закинутой на другую ногу. За широко открытым окном сияло яркое солнце. Сияло так, что было больно глазам, даже отведённым, даже закрытым, и адски жарко. У Кременцовой, что называется, мозги плавились. Она честно, изо всех сил пыталась понять, что ей говорит Хусаинов, но не могла. А он говорил взволнованно, громко, страстно, чуть ли не со слезами. Ни на одну секунду не умолкал.
Когда проезжали, включив сирену, Текстильщики, где в столь позднее время было немало транспорта, Кременцова проснулась. Её подташнивало. Однако, пакет она брать не стала, просто перевернулась на другой бок. Тошнота прошла, и опять сознание захлебнулось тяжёлым бредом. На этот раз её, не способную шевельнуть ни одной конечностью, для чего-то куда-то поволокли по острым камням. К счастью, это длилось недолго.
– Юлька, приехали! Просыпайся!
– А?
Кременцова дёрнулась, рывком села и заморгала. Было темно.
– Я сейчас… Сейчас…
Глаза стали привыкать к темноте. Машина стояла перед торцевой двустворчатой дверью длинного корпуса. Рядом с ней курили трое охранников, вдалеке виднелись ещё какие-то корпуса.
– Да ты у меня чего-то совсем расклеилась, Юлия Александровна, – с беспокойством заметила юная медработница, помогая своей трясущейся подопечной выбраться из машины, – идти-то сможешь?
– Да, ничего! Понеси гитару.
За дверью, слева, был холл с кушетками, справа – регистратура. Дальше тянулся лишь кое-где освещённый жёлтыми лампами коридор длиной во весь корпус.
– Гнойное воспаление, – доложила девчонка, остановившись перед окошком регистратуры.
– Четвёртый, – бросила ей другая девчонка, чем-то похожая на неё. Она пила кофе с двумя коллегами.
Дверь четвёртого кабинета была открыта, и это не удивляло – кроме стола, кушетки и стула, в нём не было ничего.
– Ну всё, жди врача, – сказала работница Скорой помощи, разместив Кременцову с её пожитками на кушетке, – надеюсь, всё обойдётся, и долго не пролежишь. Насколько я знаю, здесь почти все хирурги очень хорошие. Не грусти.
– Спасибо тебе, – промямлила Кременцова и протянула ей руку. Девчонка звонко хлопнула по её ладони ладонью и убежала. Без неё Юля всё-таки загрустила. Но через пять минут пришёл врач – худой, невысокий, с густой седой шевелюрой, столь же седыми усами и нагловатыми глазками. Положив на стол бланк истории, он присел, достал авторучку и сказал:
– Здравствуйте.
– Добрый вечер, – ответила Кременцова. Врач улыбнулся, скользнув по ней быстрым взглядом.
– Скорее, доброе утро. Пожалуйста, назовите вашу фамилию, имя, отчество, год, число и место рождения.
Кременцова всё назвала. Врач всё записал.
– Покажите ногу.
– На ней повязка!
– Снимите её, пожалуйста.
Кременцова не без труда размотала бинт. Взглянув на ступню, врач начал какую-то писанину.
– Лекарства все переносите?
– Вроде, да.
– А температура какая?
– Не измеряла. Но у меня, по-моему, жар.
– Когда произошла травма? И при каких обстоятельствах?
Получив ответ, врач минуты три скрипел авторучкой. Потом сказал:
– Звонила ваша начальница.
– Карнаухова? – удивлённо спросила Юля.
– Кажется, да. Она попросила положить вас отдельно.
– Да ну! Зачем?
– Я тоже уверен, незачем. Да у нас, если честно, даже возможности такой нет. Палаты забиты. Только в двухместной лежит одна хорошая девушка, ваших лет. Хотите туда?
– Конечно!
Врач встал, вручил Кременцовой её историю.
– Первый корпус, шестой этаж. Четвёртая хирургия. Палату вам дежурная медсестра укажет. До корпуса вас сейчас довезут.
– Скажите, а ногу точно не ампутируют?
Врач отчаянно замахал руками.
– С ума сошли! Зачем такое сокровище отрезать? Поколем, покапаем, и через недельку прогоним!
– Спасибо вам.
Не успел врач выйти, вошёл охранник. Он взял гитару и сумку.
– Пойдёмте, Юлия Александровна.
Прямо за порогом ждала машина с красным крестом. На ней Кременцову доставили в первый корпус. Лифтёр был пьян.
– Молоденькая такая! Чем заболела-то?
– Отдыхай, не зоофилией.
Дежурная медсестра прямо на посту сделала измученной Кременцовой хорошую перевязку и проводила её в палату. Там горел свет. На одной из двух стальных коек лежала с книжкой блондинка – действительно, молодая, рослая и красивая. На ней был больничный халат. Одна из её длинных и стройных ног была перевязана точно так же, как нога Кременцовой. Скользнув по новой соседке высокомерным, пристальным, поверх книжки, взглядом, блондинка молча перелистнула страничку.
– Юля, – представилась Кременцова, сев на кровать и ногой задвинув под неё сумку. Гитару она приставила к стулу.
– Аня, – отозвалась блондинка, не отрывая взгляда от книжки.
– Чем ты болеешь?
– Да много чем.
Тон ответа был столь же красноречивым, как его суть. Кременцова, встав, сняла джинсы, кофту и аккуратно повесила их на дверцу облезлой тумбочки.
– Может, выключим свет? Спать хочется.
– Выключай.
Сказав так, блондинка закрыла книжку, и, отложив её, забралась под тонкое одеяло. Четыре метра до выключателя показались Юле, уже настроившейся свалиться и отрубиться, крестным путём. Идя в темноте назад, она заплутала. Анька, поднявшись, молча направила её к койке и вновь легла на свою. Кровать была очень жёсткая и скрипучая. Кременцова мучилась целый час, пытаясь уснуть. Соседка во сне сопела. По коридору ежеминутно бегали с галдежом медсёстры. Кто-то где-то стонал – очень далеко, палат за пять-шесть. Из-за этих стенаний Юле, когда она, наконец, уснула, приснилась камера пыток.