Страница 3 из 11
Пережив многовековую историческую и философскую эволюцию, либерализм и консерватизм не слишком отдалились от своих корней. Базовое убеждение консерваторов состоит в том, что человек по природе своей эгоистичен и агрессивен, стремясь максимизировать свои блага за счет окружающих, и поэтому над ним нужен достаточно строгий контроль, который является основной функцией социума. Либералы, напротив, убеждены в том, что природа человека не так уж плоха, ему в общем и целом можно доверять, предоставляя значительную свободу, внешний – со стороны социума – контроль над его поведением сводя к минимуму. Дискуссия в подобной системе исходных убеждений очень плодотворна, вдохновляя на различные видения природы человека, но не разрешима, как и ключевой вопрос о природе человека вообще в условиях ее во-площенности в людях самого различного типа. Симптоматично и то, что попытки подойти к решению вопроса эмпирически, например, задавая людям вопрос: «Как, по-вашему, человек хорош или плох?» – порождают поляризацию респондентов, а соотношение ответов существенно варьирует в разных культурах (Political action, 1979).
При достаточной выраженности разрешительно-запретительного измерения в моральном сознании любого народа представления о том, что именно можно разрешить, а что и как следует запрещать, всегда варьируют, хотя существуют инварианты, характерные для близких культур, например, базовые свободы, зафиксированные в европейских законодательствах. Если консервативный континуум не может быть неограниченным даже теоретически, трудно представить себе общество, даже самое тоталитарное, где человеку запрещено все, то неограниченность либерального континуума в абстракции можно себе представить. Например, в виде общества, где какие-либо ограничения поведению граждан вообще отсутствуют. Возможны два основных варианта такой утопии (соответствующая реальность пока выглядит довольно утопической): 1) внешние, накладываемые социумом ограничения не нужны ввиду того, что люди сами накладывают на свое поведение необходимые ограничения[3] (нечто, близкое к мифу о коммунизме, предполагавшем не только идеальное общество, но и идеального человека); 2) свобода граждан не ограничивается ни извне – социумом, ни изнутри – ими самими.
Если первый вариант утопичен, хотя, возможно, человечество когда-нибудь морально усовершенствуется настолько, что он перестанет быть утопией, то второй катастрофичен и чреват «войной всех против всех», образ которой вдохновил немало философских размышлений и литературных произведений. Казалось бы, утопичен должен быть и соответствующий вариант либеральной идеологии – ее радикальная разновидность «все разрешено». Тем удивительнее, что нечто подобное можно обнаружить в современной российской реальности – в тех идеологемах, которые провозглашают идеологи, слывущие ныне либералами. Как пишет С. В. Кортунов, «свобода для либералов – универсальная ценность, превалирующая над всеми остальными; самоценное благо, которое не может служить лишь чисто утилитарным целям… Однако если рассматривать свободу в „негативном“ смысле, как свободу от чего-то, то она рассматривается просто как отсутствие внешних ограничений». «Нынешние либералы отделили понятие свободы от совести, стыда, личной вины и ответственности», в результате чего «внутренние, моральные основы человеческого поведения заменяются внешними, формальными, а сдерживающие, нормативные начала ослабляются. Тем самым активизируются разрушительные потенции, сокрытие в глубинах человеческой психики. Возникает специфическая «неуправляемость», о которой все больше и больше говорят в последние десятилетия, т. е. попросту говоря анархия. Свобода становится «даром данайцев» (Кортунов, 2009, с. 216, 236, 215).
«Можно все, что не разрешено законом», «запреты неэффективны» и т. п. – излюбленные нашими современными либералами идеологемы (назовем их «либералогемами»), которые регулярно звучат на различных уровнях, несмотря на свою абсурдность. Так, если можно все, что не запрещено законом, то моральные ограничения вообще отсутствуют, общество существует без морали, т. е. в отсутствие одного из двух основных регуляторов человеческого поведения. Возможно ли такое общество, а если возможно, то что оно из себя будет представлять? Это вопросы, которые наши нынешние либералы, как и советские идеологи, больше озабоченные идеологической комфортностью своих утверждений, чем их соответствием реальности («неонтологическое мышление»), просто не ставят. Аналогично обстоит дело с либералогемой «запреты неэффективны» и с другими подобными утверждениями. Как хорошо известно, цивилизация основана на запретах, а общество, где они отсутствуют или «неэффективны», существуют, но не действуют, сильно напоминало бы бои без правил, но не в пределах ринга, а в масштабах всего социума. Не говоря уж о том, что в таком обществе не были бы запрещены, а, значит, были бы разрешены убийства, изнасилования, наркотики, и необходимо очень богатое воображение, чтобы представить, как такое «общество», обладающее практически неограниченным потенциалом самоистребления, могло бы существовать. Но очевидная «неонтологичность», абсурдность, нелепость и неосуществимость псевдолиберальных идеологем не лишает их удивительной жизнестойкости в нашем обществе, демонстрируя парадоксальные свойства нашего неолиберального мышления, мало считающегося с реальностью.
Подобное мышление и продуцируемые им идеологемы можно было бы объявить откровенно патологичным и заслуживающим разве что медицинских диагнозов в духе изречения героя литературной классики: «Шизофрения, как и было сказано», если бы оно не формировало идеологическое поле, оказывающее большое влияние на мышление значительной части наших сограждан. Многие из них, особенно «дети 1990-х и 2000-х», сформировавшиеся в те годы и впитавшие в свою личностную организацию, интериоризировавшие в своей психике криминально-анархическую атмосферу тех лет, одной из главных ценностей считают свободу, ее же понимают как полное отсутствие запретов и ограничений. Идеологией, наиболее соответствующей их психологическому склада, – их «психоидеологией» – служит наиболее радикальный вариант либерализма, который С.Ю. Глазьев называет «вульгарным либерализмом» (Глазьев, 2008). Отсутствие нравственных запретов и ограничений, соблюдение законов не вследствие понимания их необходимости для нормального существования общества, а лишь потому, что государство заставляет их соблюдать, создают ту (без)нравственно-правовую среду, в которой формируется значительная часть наших сограждан[4]. Идеологической опорой этой среды служит радикальный, или «вульгарный», либерализм, образующий ту мораль, по существу, антимораль, которая представляется нелепостью мыслящим людям, но оказывает большое влияние на тех, кто не желает обуздывать свои даже наиболее деструктивные желания. Как заявил водитель, в пьяном виде задавивший несколько человек, «а я всегда делаю, что хочу». Популярность такого псевдолиберализма (о его отличиях от истинного либерализма см.: Юревич, 2010) знаменует собой кризис моралей, т. е. первого из трех ключевых элементов поддержания нравственности в нашем обществе.
Глубокой кризис в нашем обществе переживает и второй элемент системы поддержания нравственности в нашем обществе – трансляция «моралей» с социального на индивидуальный уровень и их трансформация в индивидуальную нравственность.
Этот процесс описан рядом психологических концепций моральной социализации, среди которых наибольшую известность приобрели модели морального развития Ж. Пиаже, Л. Коллберга, К. Гиллиган и др. В каждой из них можно выделить два основных элемента: 1) стадии морального развития личности; 2) факторы, влияющие на этот процесс. Выделение стадий предполагает имплицитное представление о моральной социализации как поэтапном восхождении от более низких уровней к более высоким. Так, Ж. Пиаже описывает две ключевые стадии моральной социализации: 1) «мораль принуждения», основанную на восприятии ребенком моральных правил как исходящих от авторитетного лица – взрослого – и их соблюдении под влиянием страха наказания за их нарушение; 2) «мораль кооперации», базирующуюся на восприятии этих правил как объективно нужных и их добровольном принятии (Piaget, 1932). Согласно концепции Л. Колберга, которая нашла широкое применение не только в психологии, но также в педагогике, в юриспруденции, в антропологии и в других сферах (Miller, 2005), моральное развитие человека представляет собой последовательное восхождение от 1) доконвенционального уровня, на котором он соблюдает моральные правила из страха наказания, к 2) конвенциональному, где соблюдение этих правил осуществляется под давлением окружающих, и далее – к 3) постконвенциональному, на котором соблюдение этих правил обусловлено пониманием их необходимости для поддержания нормальной общественной жизни (Kohlberg, 1984). Для постконвенционального уровня характерна апелляция к совести, а юридические законы выступают как выражение моральных принципов. (К сожалению, по данным кросс-культурных исследований, такие люди во всех выборках составляют меньшинство, т. е. характерным для всех культур является недостижение основной частью их представителей третьего уровня морального развития; не в этом ли коренится основная причина преступности и других негативных социальных явлений?). К. Гиллиган, фокусированная на моральном развитии женщин, тоже описывает трехуровневую структуру такого развития, в рамках которой первый уровень детерминирован ориентацией на индивидуальное выживание, второй связан с принятием ответственности за других, третий – с выбором между ответственностью перед собой и ответственностью перед окружающими (Gilligan, 1982). Дж. Рест описывает моральное развитие в терминах не стадий, а когнитивных схем: 1) схемы личного интереса, 2) схемы усвоения норм, 3) постконвенциональной схемы. Он приурочивает их формирование к стадиям, выделенным Л. Колбергом (Rest et al., 2000)[5].
3
Примером может служить идеология «открытого общества», разработанная К. Поппером. В ее рамках свобода человека ограничивается только одной инстанцией – его собственным разумом, выступая в качестве разумной и ответственной свободы (Поппер, 1992).
4
Подобные характеристики ситуации даются многими исследователями проблемы, среди которых экономисты, социологи и представители других наук. «Неолиберальная экономика граничит с оправданием аморальной вседозволенности», – пишет О. Т. Богомолов (Богомолов, 2008, с. 368). «Энергия политического переустройства оказалась чреватой прежде всего всплеском свободы и общественной самодеятельности – при отсутствии чувства ответственности и нежелании считаться с ограничениями и законами», – констатирует Г. Вайнштейн (Вайнштейн, 1998, с. 49). А. В. Кацура дает еще более психологизированную оценку произошедших событий: «Общество держалось на жестком корсете внешних правил, требований и норм. Наши революционеры-перестройщики (в отношении социальной психологии люди безграмотные) полагали, что все дело в ослаблении или разрушении этого всем опостылевшего корсета. Разрушили в считанные дни. В отсутствие давно и основательно растоптанного Я на свободу вышло Оно (т. е. инстинкты и страстные желания без должного рационального контроля и без моральных ограничений; в Оно нет совести, она возникает на границе Я и Сверх-Я. А мы все удивляемся разгулу воровства и преступности» (Кацура, 1998, с. 152).
5
В то же время в отличие от стадий, которые не могут сосуществовать друг с другом, человек может использовать несколько моральных схем одновременно (Rest et. al., 2000).