Страница 11 из 48
– Надеюсь не разочаровать тебя, командир, – спокойно отчеканил Катон, хотя и ощутил укол уязвленного самолюбия.
– Да уж постарайся. – Улыбка исчезла с лица Максимия. – Нас всех, от командующего до рядового, ждут в строю суровые испытания. Но мы выдержим их с честью и стяжаем всю славу, какую только возможно. Потому что народ Рима никогда не простит нам неудачи. Я ясно выразился?
– Так точно, командир, – ответили в один голос Антоний и Феликс.
– Прекрасно. А теперь предлагаю тост. – Он полез под стол и извлек оттуда кувшинчик с вином. – Не скажу, что это выдающийся напиток, но думаю, мое вино на вкус лучше здешнего. Итак, я возглашаю хвалу императору, Риму, его непобедимым легионам, Юпитеру и Марсу и предрекаю кровавую погибель Каратаку и его варварам.
Максимий откупорил кувшин, взял его за ручку и, положив горлышком на согнутую руку, поднес к губам. Командир когорты отпил два больших глотка, и Катон приметил, как из уголка его рта потекла вниз по щеке тонкая красная струйка. Максимий опустил кувшин и передал Туллию. Один за другим центурионы повторили тост и скрепили обет, отпив по глотку вина. Когда подошла очередь Макрона, тот приложился к сосуду основательнее, чем требовалось, а передав кувшин Катону, утер рот тыльной стороной ладони.
Подняв в свой черед кувшин и повторив тост, Катон почувствовал, что все взоры обращены к нему. Он поднес горлышко к губам, а когда содержимое полилось ему в рот, чуть не поперхнулся и с трудом сдержал порыв выплюнуть эту едкую кислятину. Не вино, а словно жгучий уксус! Такого пойла ему не наливали даже в самых дешевых забегаловках Камулодунума. Однако ему удалось даже не поморщиться: он опустил кувшин, сделав большой глоток.
– Прекрасно! – Максимий забрал у него кувшин, закупорил и вернул под стол. – Теперь до завтра. Мы покажем всей армии, на что способна наша когорта.
Было еще темно, а когорта уже готовилась выступить в поход. Две большие жаровни, установленные по сторонам ворот, освещали голову колонны. Однако их колеблющийся свет выхватывал из мрака только передовые шеренги Первой центурии, а всех остальных скрывал влажный предрассветный сумрак. Катон, стоявший у ворот вместе с другими центурионами, слышал доносившиеся из темноты приглушенные голоса да порой постукивание и звяканье оружия и снаряжения – почти пятьсот бойцов отправлялись сейчас на битву. На площадке перед воротами выстроился прикрепленный к когорте конный отряд под началом декуриона: легковооруженные всадники должны были не столько сражаться, сколько проводить разведку и развозить донесения. Спешившиеся кавалеристы держали в поводу лошадей, которые порой всхрапывали, подергивали ушами и переступали копытами. Со стороны лагеря доносились приглушенные звуки пробуждения: легионеры чертыхались, откашливались, постанывали, разминая затекшие во сне тела.
– Ну, ребята, осталось недолго, – сказал центурион Максимий.
Он стоял, подставив спину теплу одной из жаровен, отчего гигантская тень тянулась к ближайшей линии палаток.
– Смотри, какой он бодрый, – тихонько заметил Макрон.
Катон зевнул:
– Мне бы так.
– Не выспался?
– Пришлось повозиться со счетами, вот и не выспался.
– Со счетами? Накануне битвы? – вмешался удивленный центурион Феликс. – Ты что, с ума сошел?
Катон пожал плечами, и Феликс повернулся к Макрону:
– Ты вроде служил с ним некоторое время, так ведь?
– Точно. Он у меня оптионом был.
– И что, он всегда был таким?
– Ну а как же. Катон у нас аккуратист – никогда не пойдет в бой, не приведя в полный порядок всю писанину. И то подумать – до битвы ли, когда у тебя башка цифрами забита? Нет ничего хуже, чем погибнуть, не закончив писанину: в это верят дворцовые чиновники, ну и он от них научился. Душа неприкаянно мается, пока все не будет описано, обсчитано, подытожено и скреплено печатью. Лишь после этого она обретает покой.
– Неужели? – Глаза центуриона Антония расширились.
– Конечно. А почему ты спрашиваешь? – Макрон изобразил на лице ужас. – Неужели бросил свою писанину незаконченной? Беда!
Катон вздохнул:
– Да не слушай ты его, Антоний, это он дразнится. Чем славен центурион Макрон, так это своими подначками.
Антоний смотрел на Макрона сузившимися от ярости глазами.
– Идиот долбаный…
– Правда? А не ты ли в эту ахинею поверил, а? Так кто из нас, спрашивается, идиот?
– А что, ты бывал во дворце? – спросил Феликс, повернувшись к Катону. – В императорским дворце?
Катон кивнул.
– Слушай, про это ты никогда не рассказывал.
– Да рассказывать-то особо нечего. Я там родился и вырос, во дворце этом. Мой отец, вольноотпущенник, служил при дворе: это он организовал бóльшую часть знаменитых увеселений Тиберия и Калигулы. Матери я не помню: она умерла вскоре после родов. А после смерти отца меня направили на службу в легионы, с тех пор я здесь.
– Должно быть, несладко тебе пришлось, после дворца-то?
– Не без того, – признал Катон. – С непривычки было тяжеловато. Но я вот что скажу: жизнь во дворце ничуть не безопаснее, чем здесь, в легионах.
– Забавно, – промолвил Феликс и кивнул в сторону Максимия. – Он говорит то же самое.
– Правда? – пробормотал Катон. – Как раз преторианцы всегда были в выигрышном положении. Не припомню, чтобы на них когда-нибудь обрушивались гонения, если не считать Сеяна с приспешниками.
– А ты что, был там тогда? – Глаза Феликса вспыхнули. – Это и правда было так страшно, как говорят?
– Хуже. О таком не знаешь, как и рассказать. – При воспоминании о событиях, связанных с падением Сеяна, лицо Катона помрачнело. – Людей убивали сотнями. Сотнями… Даже малых детей… А некоторые из них играли со мной, когда бывали во дворце. Преторианцы хватали малышей и закалывали, они привыкли именно так сражаться…
Мрачный тон друга заставил Макрона нахмуриться.
– Давай судить по справедливости, – промолвил он, указывая кивком в сторону командира когорты. – Его ведь тогда там не было, верно?
– Не было. Во всяком случае, я не видел.
– Под Камулодунумом преторианцы сражались бок о бок с нами и неплохо себя показали. А бой был кровавый.
– Да, ты прав. Я погорячился, нельзя так обобщать.
– Слушай, – тихо произнес Туллий, – а ведь Максимий вполне мог знать твоего отца. Спроси у него как-нибудь, улучив минутку. Между вами может быть что-то общее.
Катон пожал плечами. Он сильно сомневался, что может иметь хоть что-то общее с Максимием. Пренебрежительное отношение командира когорты к молодому центуриону стало очевидным уже после нескольких дней службы. Но еще обиднее было думать, что и остальные центурионы когорты, кроме Макрона, конечно, разделяют это отношение.
Из редеющей тьмы раздалась команда «Смирно!», и Катон узнал голос Фигула. Послышался похожий на отдаленный гром топот сапог, подбитых железными гвоздями. Максимий отошел от жаровни и присоединился к своим командирам.
– Это, должно быть, легат. Становись!
Он выступил на два шага вперед и вытянулся в струнку. Остальные центурионы растянулись в шеренгу позади него, подравнялись и выпрямились. Воины стояли, расправив плечи, подняв подбородки, держа руки по швам. Все замерло, только лошади продолжали фыркать и переступать копытами. Топот стал громче, и спустя несколько мгновений в багровом свете жаровен у ворот появился сам легат Веспасиан, сопровождаемый группой приближенных. Остановившись, он ответил на приветствие центурионов.
– Судя по виду твоих ребят, Максимий, они так и рвутся в бой.
– Так точно, командир. Ждут не дождутся, когда можно будет начать сражение.
– Рад это слышать.
Веспасиан подступил ближе к командиру когорты и понизил голос:
– Приказ ты получил и понимаешь, какая важная роль отведена тебе в нынешнем деле.
– Так точно, командир.
– Вопросы есть?
– Никак нет, командир.
– Молодец!
Веспасиан протянул руку, и они сжали друг другу запястья.