Страница 8 из 8
— Зачем? — прижимает грязное “сокровище” к безразмерной шерстяной водолазке.
— Хочу удостовериться, что ты не решишь отблагодарить меня ночью, — девчонка опять заливается краской, — ножичком куда-нибудь под ребра.
— Да смотрите.
Прощупываю и осматриваю с подкладочной стороны:
— Ноги поставь на ширину плеч, — куртку кладу на стиральную машину.
— Что? Я не буду этого делать! — пятится, пока не наталкивается на край ванны.
— Кажется, мы уже определились, что даже в голодный год я вряд ли рассмотрю в тебе женщину. Максимум — котенка недокормленного.
— А говорили “клопенка”.
— А еще я говорил, что не определился на кого ты больше похожа. Ну! Или выход там, — кивком указываю на дверь.
Девчонка отставляет одну ногу и раскидывает руки в стороны, отрешенно поднимая голову к потолку.
— Смотрю, опыт есть, да?
Молчит, глаза зажмуривает, будто и вправду насиловать собрался. Провожу ладонями вдоль тонких рук — пальцы подрагивают. Спускаюсь вдоль талии — все тело ходуном ходит.
— Да прекрати трястись, сказал же не трону, — присаживаюсь, прощупывая низ штанин.
— А может мне, нравится! — фыркает.
— А лет-то тебе сколько? Нравится ей…
— В феврале будет девятнадцать, — девчонка сдергивает со стиральной машины куртку и достает из внутреннего кармана бережно обернутый в целлофановый пакет паспорт.
— Вот! — я не успеваю встать, а мне тыкают им в нос.
Не врала клопенок, и правда в феврале девятнадцать.
— Сейчас тебе принесу что-нибудь чистое. Оставлю за дверью.
Выхожу из ванной костеря себя сквозь зубы:
— Заигрался, идиот. Она же говорила, что уже взрослая.
Я не забываю про элементарную безопасность: убираю сумку со снаряжением в свою комнату. Самым сложным оказывается найти что-то из одежды для сорокакилограммовой девчонки.
Звуки льющейся воды стихли.
— Малая, — громко стучу. — Держи, — в щелку протискивается тонкая девичья рука и выхватывает футболку и спортивные штаны. — Как оденешься, иди на кухню.
Клопенок не торопится, я успеваю спокойно поесть и, прислонившись к стене, потягивать чай.
— Ты что так долго? Все остыло.
— Стирала, — крадется вдоль стенки, собирая влажные волосы в косу. Ее взгляд застывает на порции тушеного мяса с картошкой.
— В смысле? Руками?
— Да.
— А стиральная машинка там для чего стоит?
Девчонка пытается замаскировать голодное урчание желудка кашлем и отвечает:
— Не хотела блохастую одежду складывать с вашей.
— Ай, молодец. Ай, уела. Садись, а то грохнешься в голодный обморок. Смотреть страшно.
— А вы не смотрите, — огрызнулась и шустро заработала вилкой.
Выпрямив спину, я попытался рассмотреть девчонку, скрытую за столом. Футболка висит мешком, прикрывая бедра, и только торчащие из штанин ступни выдают присутствие внутри человека, а не вешалки, как могло показаться. М-да. Обнять и плакать… Я никогда не льстил себе зная, что для мужчины мог бы быть и выше, но клопенок утопала в моей одежде.
Прожевывая, поправила горловину, прикрывая худое плечо:
— Спасибо, — произнесла, переведя дух.
— Куда так торопилась? Боялась, отберу?
— Вкусно, — девчонка наконец улыбнулась и потянулась к кружке с остывшим чаем.
— Еще будешь?
— Нет. Живот сейчас лопнет. А можно я возьму? — она с жадностью смотрит на единственную конфету, затерявшуюся среди пакетиков чая.
— Я бы не стал ее есть. Последний раз конфеты покупал еще весной.
— Так можно?
— Бери.
Тонкие пальцы разворачивают яркий фантик, и малая сглатывает слюну при виде шоколадного прямоугольника, покрытого белым налетом.
— Люблю такие, — улыбается, ловя мой взгляд.
— Это меня не касается. В подружки я тебе не набиваюсь. Допивай, — обрываю и кивком приглашаю следовать. Перезимует и свободна, — решаю для себя. — Жить будешь в этой комнате, — открываю дверь крохотной спальни. — Не шуметь. Не мусорить. Никого не приводить. В мою комнату без разрешения не входить. С тебя готовка. Ем я много.
— Я поняла, — шагает через порог.
Глава 4
Соня
— Спасибо, — моя благодарность летит в мужскую спину.
Охотник молча закрывает за собой дверь.
Сбылось все, о чем я не так давно мечтала: чистая, мягкая постель, протопленная комната, отсутствие чувства голода и страха, но я прямо сейчас готова поменять все обратно. Вернуться в старый вагончик. Туда, где моя сестра, где все привычно и знакомо. А здесь… — я осмотрела небольшую комнату. Здесь все чужое. Все! Даже одежда не моя, — подтянула штанины и разрешила себе сесть на диван.
Я веду ладонью по подушке, проверяю ее на мягкость. Нет привычной сырости и затхлого запаха, только приятный запах стирального порошка — так мало для обычного человека и так много для меня. Ложусь и накрываюсь тяжелым, теплым одеялом, а меня гложет совесть. Имею ли я право находиться здесь? Разве это не предательство по отношению к сестре. Идти в дом одного из убийц, есть его пищу, носить его одежду и еще благодарить за это. О чем я думала, когда соглашалась на предложение охотника? Правильно, о себе. Только о себе. Но легко задумываться о морали, когда ты сыта, когда на тебе чистая одежда и ты не опасаешься, что в любой момент жизнь оборвется.
Усталость должна взять верх, а я продолжаю рассматривать цветочный рисунок постельного белья, терзая себя. Нужно уходить, — с этой мыслью поднимаюсь с постели. Приоткрываю дверь — тишина. Ни шагов, ни скрипа мебели, словно я здесь одна. А в голове так и пульсирует: “Ты предаешь сестру и родных”.
— Далеко собралась?
А мне и ответить нечего. Мокрые после стирки вещи в руках, наспех надетая куртка и обувь.
Мужской взгляд не выражает ничего кроме насмешки и ленивого любопытства.
— Дай угадаю, — Ивар опирается плечом на дверной косяк, скрестив на груди руки, он не отводит от меня взгляда. — Совесть заела, — не спрашивает, отвечает. — Перед сестрой, перед родителями, что мертвы, а ты нет. Я могу прямо сейчас открыть дверь, даже штаны с футболкой презентую, но ты подумай, что ты будешь делать там. Думаешь, гордость спасет тебя от холода или какого-нибудь урода, заглянувшего на огонек в твой уютный вагончик? Сколько ты протянешь одна? Неделю? Две? Кто-то из родных был бы рад твоей смерти? — и каждый его вопрос бьет точно по цели. — Ключ у меня, — протягивает сжатую в кулак ладонь. — Отдать?
И охотник тысячу раз прав.
— Нет.
— Если передумаешь, оставлю его здесь, — подходит к тумбе и кладет, вынуждая меня спиной прижаться к закрытой входной двери. — Только не забудь захлопнуть.
— Не передумаю, — ворчу себе под нос, опустив голову и пряча слезы.
Я разуваюсь, развешиваю вещи на прежние места, возвращаюсь в комнату.
Мои мысли не затихают. Они смешиваются с событиями ночи в тревожном сне. Настолько тревожном, что это больше похоже на кошмар, из которого невозможно вырваться. Хочется распахнуть глаза и сесть, набрать полные легкие воздуха, но меня будто кто-то или что-то удерживает. Наконец меня будит болезненный кашель. Горло жжет, в глазах собираются слезы, на любое движение мое тело реагирует мелкой дрожью и болью в мышцах. Нестерпимо хочется пить и спать. Маша была права: я все же простыла. Пробежка в мокрой одежде осенней ночью дала о себе знать.
Я вновь крадусь по узкому коридору. Дверь в комнату охотника отличается от остальных: уверена, что она металлическая, но не решаюсь это проверить, опасаясь быть застигнутой врасплох.
Приоткрываю дверцы кухонного гарнитура в поисках хоть каких-нибудь лекарств. Посуда, пачки с крупами, специи; неужели охотник никогда не испытывает боль или никогда не простужается?!
Сквозь невыносимое давление в висках в сознание проникают щелчок замка, шорох одежды, тяжелое мужское дыхание:
— Что с тобой? — Ивар на ходу снимает легкую куртку и швыряет ее на стул. Прохладная, шершавая ладонь ложится мне на лоб. До чего же хорошо, — тянусь вслед руке, прикрывая веки.
Конец ознакомительного фрагмента.