Гойя

Чужих не хотели — никаких и ни за что, невзирая ни на какие достоинства. В результате получили своих в наихудшем варианте и вернули старые порядки в самом неприглядном виде. За что боролись, на то и напоролись. Может быть, Жозефу Бонапарту в конечном итоге всё-таки повезло в том, что ему удалось унести ноги из пылавшей со всех концов страны, которая сделалась для него смертельно опасным местом. Легенда гласит, что при первом появлении этого чужака на земле Испании одна пожилая женщина «из простых», поглядев на проезжавшего мимо нового венценосца, громко сказала: «Красивый парень, а на виселице будет ещё красивее». К счастью для Жозефа, он же Хосе, это народное пророчество не оправдалось. В этом пункте ему действительно повезло.

Как бы то ни было, старая Испания исчезла в этом мутном потоке, в этих причудливых поворотах событий. Франсиско Гойя проводил в небытие эту исчезающую Атлантиду саркастической картиной. Она называется «Время», Еl Tiempo, и попала в конечном итоге в музей французского города Лилля. На самом деле это своего рода большая карикатура, написанная масляными красками на холсте и изображающая двух отталкивающих старух. Эти две полуживые мумии ещё пытаются делать вид, будто они живы и участвуют в процессах жизни. Нетрудно догадаться, кто они такие. Крючконосая старая ведьма в кокетливом кружевном платьице любовно держит в иссохших ручонках крошечную миниатюру, а в её спутанных волосах мы мгновенно различаем ту самую бриллиантовую стрелу, которую подарил королеве Марии Луизе её фаворит Мануэль Годой. Надо полагать, что здесь старая Испания вспоминает про своего молодого любимца, а медальон в руках старухи — это скорее всего портрет «милого Мануэлито».

Над головами двух чучел, двух мумий из прежних времён возвышается фигура аллегорического Сатурна, повелителя Времени. Обычным атрибутом этого персонажа является та самая острая коса, которой орудует также аллегорическая Смерть. Но в картине из Лилля жилистый Сатурн, похожий скорее на полуголого дворника, размахивает не косой, а грязной лохматой метлой. Сейчас он шарахнет этой метлой по головам старух, и ветхие куклы вылетят со сцены вместе с прочим мусором. Туда им и дорога. Так приходится понимать эту, мягко выражаясь, неласковую картину.

Гойя не постеснялся: его прощальным приветом прогнившему режиму была издевательская карикатура. Осуждать его за неблагодарность по отношению к своим августейшим патронам и старой власти не приходится. Он давно понял, что этим личинам и образинам место на свалке. Мы с вами уже наблюдали тот процесс мутации, который происходит в беспощадном семейном портрете Бурбонов из Прадо. Лица власти уже там потеряли признаки человеческой природы, переживая обратный процесс превращения в биологические объекты. Аллегория Времени из Лилля довела этот процесс до завершения. Пришедшие из прошлого старухи не только оскотинились, но и мумифицировались, и эту дрянь старого мира пора убрать со сцены поганой метлой.

Когда Гойя писал эту свою аллегорию для себя самого и своих друзей весной 1808 года, он мог уже догадываться о том, что старая Испания обречена и будет вскоре сметена с авансцены истории. Но он не мог предположить, каким безумным хороводом гротесков, каким кровавым театром жестокости и каким абсурдным хаосом увенчается этот акт запоздалого возмездия.

Историки делают вид, будто они знают и могут детально разложить по полочкам ход войны 1808—1812 годов. Не слишком доверяйте им. В Испании воюют многие армии, действуют разношёрстные, иногда случайно слепленные, иногда постоянные партизанские объединения и группы бойцов, нашедших друг друга для одной дерзкой операции. Действуют и случайные люди, которым вдруг нестерпимо захотелось отомстить проклятым оккупантам — или, как бывало, разделаться с соседями, с личными врагами и врагами своей семьи. В конце концов, почему бы не поквитаться с обитателями соседней деревни, которые когда-то отрезали от наших наделов кусок земли или увели стадо наших овец? Те, кого ограбили и выгнали из дому, сами соединяются в шайки, которые грабят и убивают тех, кто попадётся в руки.

Воюют с французами остатки регулярной испанской армии, пытающейся сохранить верность Бурбонам. Правда, их сопротивление продолжалось недолго и не было реальным, ибо наследник Фердинанд лишил армию своей поддержки и спрятался за спины французских солдат. Годой сошёл со сцены самым трагикомическим образом. В самом начале хаотических волнений мадридского населения вальяжный любимец королевы не нашёл ничего лучшего, чем попытаться бежать из Мадрида, завернувшись в ковёр, погруженный в фургон с мебелью. Уличная толпа, однако же, заподозрила неладное, подскочили крепкие мужчины, развернули ковёр и извлекли молодца на свет божий. Опять сцена из комедии, — если не знать, что за этой потешной сценой последует мадридская бойня Второго мая...

Удивляйтесь или не удивляйтесь, но Годой снова оказался везунчиком. Он был избит, закован в кандалы и получил полную меру ругательств и оскорблений со стороны добровольного народного конвоя, который передал его властям. Но эти неприятности — мелочи по сравнению с тем, каковы могли быть последствия. В конце концов бывший фактический хозяин Испании отправился в эмиграцию, вёл себя если не хорошо, то тихо, и позднее мирно скончался в своей удобной постели в далёкой французской резиденции. Женский пол прекрасной Франции тоже к нему благоволил. Такие плечи, такие ноги, такой мужской шарм, такая необъяснимая и завораживающая уверенность в себе и своей неотразимости... Возвращать его в страну после того, как Наполеоновские войны закончились и восстановилась монархия, никто не собирался. При всём чёрном цинизме испанской Реставрации вчерашний любимчик трона и предмет ненависти народа был чересчур одиозной фигурой. Сей политический труп был в своём физическом качестве бодр, здоров и жил довольно долго.

Вихри враждебные закрутились так, что и не разберёшь, что и где творилось в Испании смутного времени, времени Герильи. С одной стороны, славные годы героического сопротивления и годы восстановления национального достоинства. С другой стороны, какое уж там достоинство, когда такое творится?

В Испании воюет английский экспедиционный корпус герцога Веллингтона. После того как Наполеон самолично выбил прежние английские силы с полуострова и отправился восвояси, чтобы готовить поход на Россию, англичане снова поддерживают огонь войны на полуострове. Формально Веллингтон командует и португальскими отрядами, которые также сражаются против французских оккупантов. Но если своими англичанами герцог ещё способен управлять относительно успешно, то португальские офицеры явно считают себя выше подчинения чужому командиру, да ещё и некатолику. Порядка нет как нет. Единоначалие отсутствует. Да и солидарности не наблюдалось между разными силами, враждебными Наполеону. Англичане, как думают историки, специально не хотели помогать испанским партизанским отрядам и старались сделать так, чтобы французские оккупанты и народное сопротивление как можно более обескровили друг друга. Возможно, что такого рода тайные инструкции приходили из Лондона. Политика вообще такая штука, что всегда приходится подозревать в делах политиков намерения по ту сторону морали и этики.

Французы после отъезда Наполеона из Мадрида выбиваются из сил, пытаясь ударить то в одном направлении, то в другом, догнать и наказать партизан то тут, то там, усмирить ещё одну непокорную деревню. Это не регулярная война, это Герилья. Героическая, варварская, свирепая. Участники этой многолетней свирепой кампании примерно в равной степени сходят с ума от безвыходности ситуации, от гибели друзей и сослуживцев, от атмосферы опасности, от угроз, которые приходят с разных сторон и образуются как будто нежданно-негаданно.

Отважный, несгибаемый и благородный маршал Ланн, наблюдавший осаду Сарагосы, с великой печалью говорил своим сослуживцам и даже не боялся писать самому Наполеону о том, что война в Испании — это страшная ловушка и невозможно без ужаса видеть то, что творится в этой обезумевшей стране. Пусть эти испанцы неправы и можно назвать их варварами и дикарями, но победить в такой войне, как Герилья, никому не дано. А если даже победим, то радости от такой победы не будет никакой. Печальна судьба французского героя, если он ощутил несчастье победы.