Гойя

Как бы то ни было, около 1800 года наш художник уже довольно отчётливо ощущал, что в будущем его стране и народу предстоят трудные испытания. Он был не аналитик, не учёный, не мастер слова. Он писал картины, а тревоги, иронические намёки, неожиданные парадоксы то и дело возникали в его как будто благополучных портретах и других полотнах.

Его опекали и ему покровительствовали герцоги де Осуна. В этом аристократическом доме ум и талант были распределены неравномерно: герцогиня де Осуна славилась своим независимым характером и блестящим интеллектом, а её супруг был достаточно сообразителен для того, чтобы не выглядеть на этом ярком фоне слишком незаметным. С некоторым опозданием уточним факты. Мария Хосефа де ла Соледад Альфонсо Пиментель-и-Тельес Хирон, герцогиня де Бенавенте и (по мужу) герцогиня де Осуна настояла на том, чтобы в 1799 году, как только вышли в продажу оттиски серии «Капричос», приобрести сразу четыре экземпляра этого набора. Вообще говоря, продавались они тогда недорого. Могла бы и побольше купить. На сегодняшние деньги оригинальный оттиск оценивался тогда примерно в один доллар — страшно сказать, во сколько тысяч раз возросли сегодня цены на эти шедевры. О таком обороте дел умница Мария Хосефа де ла Соледад (и так далее) не удосужилась подумать.

Примерно тогда же герцогиня побудила своего сговорчивого мужа заказать Гойе ещё шесть картин на темы колдовства, ведьмовства и нечистой силы. Мастер исправно выполнил этот заказ — мы уже упоминали об этом выше. Притом он писал эти шесть небольших полотен с полной отдачей, заказ явно пришёлся ему по сердцу. На картинах ведьмы летают по воздуху, демоны принимают обличье страшных животных и трясущиеся от страха люди ожидают прихода сил тьмы.

Отчего Гойя так близко к сердцу принял в конце века эту тематику, которую испанские антропологи обозначают термином brujeria, то есть ведьмовство? Может быть, он вместе с герцогиней Осуна интересовался средневековыми верованиями и предрассудками праотцев? Или у него возникло желание сатирически заклеймить отсталость и темноту массового сознания? Намерения и соображения герцогини нас здесь не касаются, нас интересуют мотивы художника.

Картины из «серии Осуна» вряд ли были обращены в прошлое и вряд ли имеют в виду социальную критику. Уж очень они вдохновенно написаны, фантазия в них кипит и перехлёстывает через край. Художник, создавший «Капричос», предвидит наступление ночи, в которой нечистая сила будет распоряжаться на земле.

Люди догадливые и одарённые, в том числе и Гойя, предчувствуют этот самый приход ночи. Откуда и почему придёт беда, он бы в эти годы не смог внятно сказать. Но нутром чувствовал, что дело идёт к тому. Разумеется, ему не могло бы и в страшном сне привидеться, что вертлявый и пустой француз Гиймарде был, так сказать, предвестником этой большой беды. Какими способами воплотить эту тяжкую интуицию? Чертяки, ведьмы, чудища во тьме, нечисть и нежить были привычными облачениями и обозначениями злых сил. Очень скоро зло и нечисть материализуются в более конкретных персонажах — в озверелых и машинообразных французских солдатах, в безумных лицах испанских повстанцев, которые теряют разум и человеческий облик точно так же, как их враги. Несчастные люди опасны, сказал Гёте. Гойя мог бы сказать то же самое, точнее, он громко сказал то же самое, только не словами, а картинами, рисунками и офортами.

Силы ада долго готовились к своему шабашу на испанской земле. Обитатели Мадрида с удивлением и тревогой посматривали на своих соседей за Пиренеями, где происходили события грозные и тревожные. Год за годом газеты приносят грозные предупреждения. Вот выдержки из хроники.

1801 год. Испанская армия в неожиданном союзе с французской атакует Португалию. С какой стати это произошло, что такое нашло на Мануэля Годоя, который руководит с испанской стороны этой операцией? Полтора века тому назад Португалия вышла из состава Испанской империи, и это было началом многовекового усыхания и сморщивания владений короля. Прежде, когда португальцы были подданными венценосцев Мадрида, вес и значимость империи были гораздо весомее. Затем Португалия отделилась и стала существовать в качестве независимого государства — да ещё и сильного государства с раскинутой по всему миру сетью заморских владений и успешной морской торговлей. Вернуть Португалию в лоно единой державы — эта неосуществимая мечта время от времени возникала в головах некоторых венценосцев и их министров. Но реальных возможностей для реализации этой имперской программы не было. Неужели какие-нибудь друзья в Париже (тот же Талейран) нашептали Годою, что с помощью французских штыков он восстановит мировую державу, равновеликую империи предков?

Дону Мануэлю, возможно, казалось, что он вскоре станет великим историческим деятелем и воссоздателем самой большой державы на планете Земля. Этот жовиальный мужчина напрасно не доверился советникам, которые предостерегали его от ненужной авантюры. Король с королевой, по своему обыкновению, дистанцировались от воинственных планов и рискованных решений. Решать столь трудные вопросы они не желали и не умели. Никто в окружении Князя Мира не отваживался намекнуть ему на то, что он действует как пешка в политической игре французского Первого консула, он же генерал Наполеон Бонапарт.

Наполеон был виртуозом многоходовых партий. Он вовсе не собирался связать снова Португалию с Испанией узами единого суверенитета. Ему совсем не нужна была снова разросшаяся и потому более весомая монархия на глобусе. Умелый мастер политических комбинаций хотел одного — нанести удар по стране, которая на южном направлении поддерживает главного врага новой Франции, идущей к мировому господству. Наполеон прикидывал, как навредить Англии. Отдавать Лиссабон в руки Мадрида не входило в планы будущего императора. Испанские войска захватили несколько приграничных селений на португальской стороне. Дальше они не пошли, а быстро подписанный при посредничестве французов мир не говорил ровно ничего о возможности нового объединения Мадрида и Лиссабона. По мирному договору захваченные селения отходили обратно под юрисдикцию португальцев, и только в одном месте граница была вроде бы поправлена на сотню метров в пользу Мадрида. Хотя и это не факт. Демаркация границы была довольно неточна и не стала после того точнее.

Когда король с королевой стали возражать и говорить о том, что заключённый только что мирный договор недостоин Испании, Первый консул Бонапарт поручил испанскому послу передать в Мадрид, что семейству Бурбонов, вероятно, надоело сидеть на троне и возможно, что им придётся разделить участь некоторых других венценосцев. Иначе говоря, прикрикнул на королей, как он это взял в обыкновение относительно многих других монархов Европы. Великий человек обращался с ними примерно так же, как обращался, будучи главнокомандующим, с проштрафившимися младшими офицерами. Испанские величества мысленно потёрли воображаемое ушибленное место, стерпели и притихли. Напоминания о судьбах прочих Бурбонов были обидны, но спорить с великим человеком было уже слишком опасно.

Если Годой надеялся на то, что воинство Первого консула поможет ему восстановить прежние границы империи, то это было неумно с его стороны. Впрочем, иного трудно было от него ожидать. Франция устроила свои дела, а португальцы не понесли большого урона, но получили урок и сообразили, что дружба с Англией отныне опасна и наказуема. Они стали осторожнее в этом плане и перестали открыто предоставлять английскому флоту свои порты. Потихоньку они продолжали это делать, но уже не в таком масштабе, как до того. Другие страны и регионы, где имелись портовые города, тоже стали осторожничать и английские корабли старались не принимать. Большего и не требовалось по замыслу парижского гения на данном этапе развития его геополитического проекта.

Гойя в Мадриде, разумеется, тут же получил заказы на портрет Годоя в виде полководца, отдыхающего от ратных подвигов, демонстрируя свои мускулистые ноги, обтянутые лосинами. Сейчас этот портрет находится в Академии Сан-Фернандо. Ляжки красавца-мужчины выразительно рифмуются там с крепким и гладким конским задом, а одна из лошадей с вопросительным и усталым выражением длинной морды взирает на предполагаемого героя, словно спрашивая: это что ещё за животное?