Дорога в Латвию

Узкая полоска земли от реки Лиелупе до моря… это Дубулты. Здесь отдыхали Иван Гончаров и Николай Лесков, утонул, купаясь в море, Дмитрий Писарев. Константин Паустовский написал здесь «Золотую розу»… В небо устремилась аскетичная башня лютеранской церкви начала ХХ века. До берега рукой подать. Горячий песок при нежгучей жаре. Еще пара шагов и – морская лазурь.

Возвращаюсь к травам, ложусь: в них столько живности, что шумно, как на восточном базаре. Я предпочитаю приходить на залив, когда людей на берегу немного. Пусть они будут – так приятнее (да и как без них?), но чтобы без столпотворения.

Так и 5 сентября, в последний, как потом оказалось, день плавательного сезона, я пришел на берег. Солнце еще жгло, в воду можно было окунуться, рядом на скамейке сидели умиротворенные пожилые пары. Дай им шанс, будут сидеть и бесконечно изучать волны – на безопасном расстоянии от манящей стихии. Не надоедало же Янису Скучсу всю жизнь старательно изображать и увековечивать каждую из волн.

Глава вторая

1

В автобусе Рига-Москва удобно. Настроение хорошее – в Ригу я вернусь на следующие праздники. Шарль Трене клокочет в наушниках о чем-то экстраординарном. Переключаю на «Желтых почтальонов». Рядом у окна сидит примечательная голубоглазая блондинка и, как должно быть по сценарию, у нее что-то там не получается. Я вызываюсь помочь.

– Ангелина.

И впрямь как ангел – из тех явлений природы, присутствие которых создает вокруг праздник. Она проста и непосредственна, как будто мы знакомы с начала времен и всегда были на «ты». Учится на филолога и ей приятно, что я читал «Лачплесиса». Что-то ведь задумала природа, если мы друг с другом встретились…

– Ты кого выбираешь – Спидолу или Лаймдоту?

– Однозначно Лаймдоту. А ты – Ева иль Лилит?

Она улыбается. Моя очередь спрашивать:

– О чем ты мечтаешь?

– О кругосветном путешествии. И еще хочу разбогатеть.

Мне бы такую уверенность…

– Всегда просишь у Бога что-то, часто это получаешь и иногда понимаешь, что не стоило этого просить…

– Бедной быть я всегда успею, тем более, филологу из трущоб Даугавпилса нереально разбогатеть. Можно хоть помечтать? Напишу пьесу. После «Трехгрошовой оперы» Брехт стал миллионером…

Легко быть молодым!

Мы с ней встретимся в Москве и в Тарусе, а через два месяца – опять в Латвии. Рига вся в цвету, май всем влюбленным обещает рай здесь и сейчас, без смерти и воскрешения. Ангелина по привычке опаздывает больше чем на час (мы и расстанемся чуть позже по этой дурацкой причине, но пока об этом не догадываемся). Наконец она приходит – вся в белом, длинные волосы собраны в пучок, а сама пахнет полевыми травами. Она не идет, а летит, порхает над лужами от свежего дождя, как невечное над вечным (свейки, Чаклайс!).

Берем местный сидр, колбаски Кабанос и идем по улице Барона в сторону центра. По дороге звучит космическая музыка Zodiac. Точнее, не звучит, но ее можно представить.

По пути – одно из таинственных сооружений в Риге. Свято-Троицкий собор построили латвийские архитекторы Константин Пекшенс и Александр Ванагс в начале ХХ века. Этот собор никогда не закрывался, и богослужения там действительно впечатляющие, берут за душу. Особенно внушительно выглядело здание ночью и особенно для этого района, с разноликими многоквартирными домами и промышленными постройками. У дома №98 обнимаемся. Так тепло.

– Смотри на эти здания, – говорю я. – Чтобы так строить, у архитектора должны быть возвышенные переживания и, вдобавок, наверное, развеселое настроение. Рига манит меня уединением среди красоты. Только жаль, что и она не спасет человечество.

Ангелина не смотрит по сторонам, здешняя архитектура ее не изумляет, у нее более возвышенная роль – быть частью этого потаенного мира. В ее голосе слышна ирония, она идет, кружась и смешно пританцовывая.

– Ты так полюбил Латвию, но, сдается мне, того хорошего, что ты в ней видишь, в ней нет.

– Японцы называют это ваби-саби – восхищение красотой несовершенства. Наверное, мы любим то, что есть в нас, но проявляется в конкретных условиях, в любимом месте или рядом с любимым человеком.

– Тут все просто. Ригу оцениваешь, только если и ты ее видишь, и она в тебя всматривается. Это как глаза кошки в ночной тьме – блестят, только если на тебя смотрит.

– Кому, если не тебе, все знать про кошек… Кстати, ты танцуешь как девушка из «Ангелочков Хилла».

– Не издевайся. Что это я не знаю, но догадываюсь. Я уже в таком возрасте, что больше догадываюсь, чем знаю. –Выражение на ее лице меняется на более серьезное. – Обещай Святому Кристапу, покровителю Риги, что будешь хорошо себя вести.

– Я не Тони Монтана и не могу скрыть восхищение тобой.

Недалеко от нас старая женщина кормит голубей: стоит горбатая, с обезумевшим взглядом. Все потеряла, осталась одна доброта.

Моросит мелкий дождь, но мы и без него счастливы.

2

С запада дул сухой, то усиливающийся, то гаснущий ветер. Лыков стоял в окопе и изучал 120-мм миномет, который оставил противник, в спешке покидая высоту. С лысого холма до горизонта открывалась впечатляющая панорама (холм в здешних местах – большое везение). Степная местность с единичными кустами и деревьями и извилистая дорога внизу были как на ладони. Внизу же был поселок с красиво покрашенными, ухоженными домами. Те, крыши которых были разрушены, не портили общую картину – Лыков их и не замечал.

Несколько дней было спокойно и теперь нужно было продвигаться вперед. Получили задание зачистить разведпункт противника – скромный домик почти на самом краю поселка, который был примечателен разве что большей посещаемостью. Его гости старались быть незаметными, но Лыкова не обманешь – он нутром чуял вражеское логово. Его напарник рассматривал снаряды. Он прибыл сюда совсем недавно откуда-то с Таганрога. Был хмур и недоволен:

–Твою мать, сегодня еще пара деток отцов не досчитаются…

– Хорошо тебе, …, тебя не было здесь в феврале, когда вроде перемирие, ан-нет, …, неожиданно по нам начали стрелять с этого холма. Пули лились как дождь, укрыться некуда, да и бежать тоже. Чтобы смотреть в сторону высоты, и то храбрость нужна была. А мы пытались еще ответный огонь открывать. Много наших в тот день полегло, … Ну, когда Захар,…, сигареты отправит?

Федор Лыков матерился автоматически, все время, иногда выбрасывал фразы, весь смысл которых был руганью. Чаще в третьем лице. Может кто-то под третьим лицом и подразумевает бога. Но не он. Своего бога он любил. В деревне он ходил в храм, с мамой еще ходил; она думала, боженька защитит от отцовских побоев и участь сына облегчит.

– Ты с утра покормил Муху? Она что-то плохо есть стала.

Напарник, как обычно, не отвечал. Он приехал ради денег, которых еще в глаза не видел, да и пожалел уже. Надеялся, быстро все это закончится, противник будет повержен, он вернется домой с деньгами, героем в красивой форме с медалями. А тут такое… Федор не понимал его досаду. Раньше у него напарником был мужик постарше, стихи иногда пописывал, но хоть не путался под ногами и сигареты не стрелял. Тот бой и для него оказался последним.

«Черт, опять вспомнил тот бой», – подумал Лыков. Бои он не любил вспоминать, понимал, что временами трусит, очень трусит, не по-пацански это.

– Охромов сачкует, в штаб переводится. Верно сказано: хочешь откосить от войны – стань офицером. Был как-то у нас вороватый поваренок, но ведь вкуснотищи всякие готовил, Охромов его все бил: мол, «бью не за то, что своровал, а за то, что попался» … Забыл спросить, че Нинка приготовит на обед. Каждый день одно и то же … Скучно жить, хочется праздника! – Лыков стоит и невозмутимо наблюдает за движением вокруг разведпункта. Он и не замечает, как к нему подходит напарник. Тот долго рассматривает дома в поселке, покинутые поля, дорогу и негромко, подчеркнуто про себя произносит: