Дорога в Латвию

Еще век назад латышское население было сконцентрировано на этом берегу. Долгое время латыши относились к Риге, как к центру чужой силы, отбирающей богатство народа, губящей лучших его представителей, не признающей в природе Бога, как это делал народ Лачплесиса. Веками лишенные человеческих прав, латыши были чужими на своей же земле. Не считая попытки послаблений при шведах, значительное улучшение в положении народа имело место только при царе Александре II.

Молодые латыши Кришьянис Валдемарс, Юрис Алунанс и Кришьянис Барон, как и армянский просветитель Хачатур Абовян до них, получили образование в Дерпте: они должны были вернуть своему народу право на жизнь, родину, культуру, знания и национальное достоинство.

Барон занимался дайнами 40 лет, подготовил шесть томов «Латышских народных песен» – удивительный памятник народного творчества. Я видел шкаф – хранитель дайн, сделанный из сосновых досок, две части по 35 ящиков, в которых Барон собирал бумажки с записями дайн.

Не зная текстов дайн, по мелодии ловишь оттенки настроений. Или это заблуждение? Но от некоторых из них веет пронзительной грустью. Это музыка в чистом, первозданном, идеальном состоянии, сокровище латвийской и вообще индоевропейской культуры.

С 1873 года каждые 3-5 лет проводится Вселатвийский праздник песни и танца, в котором участвуют десятки тысяч жителей страны.

В латвийских регионах любят исполнять песни вместе, петь хором, это сплачивает народ (в Армении так почти не делают, к сожалению). Совместное пение демонстрантами народных песен сыграло ключевую роль при восстановлении государственного суверенитета стран Балтии в 1987-1991 годах, поэтому эти мирные акции протеста получили название «Поющая революция».

По Шлягерсканалс на ТВ часто звучат задорные песни под гитару, клавишные и скрипку (кажется, этот стиль называется «песни Лиго»), но мне по душе более лирико-романтичные, которые исполняют Эвита Калниня, Анна Дрибас, всякие-разные группы из регионов.

Существование одного такого композитора как Раймонд Паулс сделало бы музыкальное искусство любой страны явлением самобытным, насыщенным и полноценным. Слушая такие песни как “Nāc”, “Dzel manī sauli” и “Debess Dzied Un Zeme Dzied”, сразу вспоминаешь Латвию. Паулс пишет песни на стихи большинства видных латышских поэтов, он не выбрал своего, он ищет «свое» у всех. А творческий тандем Паулс-Пугачева – одна из вех советской культуры (советской в том плане, что песни были разрешены и растиражированы в СССР), и по популярности вряд ли кого-то можно было поставить рядом. Это тот уникальный случай, когда песни настолько вошли в нашу жизнь, что не стареют с годами. Свыше 2400 произведений широкого жанрового диапазона – это музыкальный мир, который для себя будут открывать новые и новые поколения. В этом циничном, лишенном постоянства мире Паулс остается эталоном надежности: что бы ни случилось, ты знаешь, в назначенный день он выйдет на сцену и четко отыграет свои два с лишним часа1.

Может показаться, что письменная литература в Латвии слабее фольклора, но ведь последний имеет более долгую историю, он выразительнее и оставил в народной памяти значительный след. Хотя в выдающихся случаях, как эпос «Лачплесис» Андрея Пумпурса или «Вей, ветерок!» Райниса, трудно отделить письменную литературу от фольклора.

Писателя Рудольфа Блауманиса называют реалистом, но в его произведениях есть место чуду и сказке: этот стиль позже выльется в магический реализм. Блауманис вообще многое предвосхитил: его убедительные по описательной силе сюжетные находки, поднимаемые им проблемы позже встречаются у разных авторов – от Хемингуэя до Айтматова. У Блауманиса очень симпатичная биография: там не найти серых и, тем более, черных пятен. Правда, и времена были относительно простые. Блауманис жил скромно, в его мемориальной комнате в музее Розенталя и Блауманиса хоть шаром покати. Не имевший в Риге собственного дома, болевший туберкулезом писатель эту комнату снимал. Аскетическая обстановка и есть лучший памятник Блауманису и его духовному подвигу. Символично еще то, что к его квартире вела удивительной красоты лестница, а он жил под самой крышей, ближе к небесам. Всматриваешься на показную роскошь иных авторов и понимаешь, что хорошая жизнь навредила их творчеству: писатели в позолоченных хоромах с джакузи и автопарком просто переставали писать. И если в музее писателя такая роскошь, то перед нами – могильник его творчества.

Иду навестить дом Райниса и Аспазии: в прекрасном, ухоженном квартале Риги это двухэтажное потрепанное здание цепляет взгляд – наверное, ремонта здесь не было со времен знаменитых жильцов. Музей на реставрации.

Народный поэт не только в своем творчестве, но и в себе проявляет лучшие характерные черты своего народа. В самый тяжелый период для армянского народа внешне уединенный, отстраненный Райнис не может оставаться в стороне – он обращается к армянской литературе, выступает в защиту армян. Из своего последнего зарубежного путешествия Райнис привез Аспазии подарок – сувенир-напоминание о беженцах Первой мировой. Он никак не мог пройти мимо ужасов войны даже после ее формального окончания…

Хорошо, что Райнис стал одним из авторов Конституции Латвии. Армении так не повезло: главный автор иногда бывал у нас дома – пренеприятный тип из касты непотопляемых.

Спрашиваю у латвийского литературоведа:

– Латвия дважды упускала шанс выбрать в президенты лучших представителей своей культуры. Что, если бы Райнис стал президентом?

– Слава Богу, что не стал, – улыбается тот. – Ему же лучше. А если бы дожил до 1940-го и стал руководителем тогда, то страшно представить последствия.

Такое, пожалуй, можно сказать и про Паулса (когда спрашивают про работу в Сейме, он отвечает: «Когда-то мы весело провели там время»).

Но вернемся к литературе. С поэзией Александра Чака нас сближает победное шествие урбанизма, а отдаляет от нее неполнота страстей. Расширившись, городская цивилизация убивает страсти. Рассудок уже не слушается сердца.

А поэзию Чака нужно проживать, чтобы ощущать эту страстную нежность под грубой оболочкой. Почему все лысые люди так похожи? Это одна нация или мы их редко видим, поэтому и кажется, что все на одно лицо?

Янис Петерс выделяет в латвийской поэзии три имени, которые «выражали свое время» – Райнис-Чак-Вациетис. Специалист по Райнису мне говорил, что круче Чак, специалист по Чаку – Райнис. Интересно, что скажет специалист по Вациетису?

Поэзия Вациетиса на уровне природного явления, она – частичка космоса. В свое время Райнис предугадал появление поэта будущего с утонченным восприятием, который сможет выразить в поэзии то, что выражают музыка и изобразительное искусство.

Стихи Кнутса Скуениекса тоже пропитаны любовью к природе. И главное, судьба родной страны заботит Скуениекса на протяжении его длинной жизни, что в мордовских лагерях, что в саду при собственном доме в Саласпилсе. Он был номинирован на Нобелевскую премию по литературе, но шансы получить ничтожны – у латышей, как и у армян, литература нечитанная миром.

В Латвии яркие женщины-поэтессы: Аспазия, Мирдза Кемпе, Аустра Скуиня, Визма Белшевица, Лайма Ливена (на ее стихи написана песня «Обхвати руками»), Аманда Айзпуриете. А скольких мне еще предстоит узнать…

Латыши – «народ пахарей», как и армяне, поэтому индивидуалисты. Любят дом, перед домом выращивать цветы, любят деревья, лес. Въезжая в Латвию из России, первое, что замечает глаз, это цветочные луга повсюду. Латвия цветами славится уже давно. Рассказывают, что рижская гостиная Райниса и Аспазии походила на оранжерею – везде были цветы.

В 1878 году русский путешественник в «Вестнике Европы» писал про «город-сад» Ригу: «Это – губернский город, но во всяком случае такой, каких у нас нет»…

Мой триумвират рижских раев – Зиедоньдарзс, Парк Кронвалда и Петровский парк (сад Виестура) в Петерсале. И венчает этот треугольник Парк у Бастионной горки. Эти парки имеют свойство не кончаться, их циклическое пространство способно схватить и не отпустить, пока не будет слишком поздно. А вообще, их очень много – изумительных, непохожих друг на друга, под разное настроение или погоду, в каждом из районов, вплоть до окрестностей Юглы.