Желтые обои

Шарлотта Перкинс Гилман

ЖЕЛТЫЕ ОБОИ

Обычно таким людям, как Джон и я, редко удается заполучить на лето целое родовое поместье. Колониальный особняк, наследственные владения, я бы даже сказала, дом с привидениями — это же верх романтического блаженства. Чего еще просить у судьбы!

И все же я немедленно заявила, что в этом есть нечто подозрительное. Иначе почему дом сдавался так дешево? И почему здесь так долго никто не жил?

Конечно, Джон посмеялся надо мной, но чего еще ждать от мужчины. Мой муж практичен до крайности. Он не переносит религии и суеверных страхов. Джон открыто издевается над любыми разговорами о вещах, которые нельзя пощупать, увидеть или изобразить. Он — врач, и возможно — (я, конечно, не скажу об этом ни одной живой душе, но бумага-то стерпит все) — возможно, именно поэтому я и не могу избавиться от своего недуга.

Он, видите ли, не верит, что я больна! Представляете? Если ваш собственный муж, врач с хорошей репутацией, уверяет друзей и родственников, что у вас нет ничего серьезного, кроме легкой нервной депрессии и склонности к истерии, то тут любые доводы бессмысленны. Любые!

Мой брат тоже врач, тоже с хорошей репутацией, и он говорит то же самое. Поэтому мне приходится принимать фосфаты или фосфиты — кто их разберет — глотать укрепляющие средства, бывать на свежем воздухе, совершать прогулки и выполнять физические упражнения. Кроме того, мне строго запретили «трудиться», пока я не поправлюсь.

Лично я с этим не согласна. Лично я верю, что подходящая работа была бы мне полезна. Но что поделаешь?

Вопреки их запретам я продолжаю писать, хотя это сильно истощает меня. Приходится писать тайком, поскольку я встречаю огромное сопротивление окружающих. Иногда я фантазирую о том, чего могла бы добиться, если бы встречала меньше препятствий и больше поддержки. Но Джон так плохо отзывается обо всем, что касается моих рассуждений о здоровье… Нет, давайте лучше закончим с этой темой и поговорим о доме.

Какое превосходное местечко! Совершенно уединенное, но не далеко от дороги и всего в трех милях от деревни. Оно навевает воспоминания об английских поместьях, о которых мы все когда-то читали. Здесь есть живая изгородь, стены, ворота, которые запираются, и множество мелких построек для садовников и прислуги.

А какой восхитительный парк! Я никогда прежде не видела такого парка — огромный, тенистый, с аллеями и длинными виноградными террасами, с беседками и уютными скамеечками. Еще здесь есть теплицы, но они почему-то закрыты.

Мне кажется, это поместье попало в мельницу юриспруденции. Наверняка, возникли проблемы, связанные с наследниками и сонаследниками. Не знаю, в чем дело, но дом пустовал уже несколько лет.

Я сразу поняла, что тут не обошлось без привидений. Сначала мне было страшно, но потом тревоги исчезли, хотя я по-прежнему чувствую на себе чьи-то взгляды, вызывающие холодную дрожь. Я даже сказала об этом Джону в один из лунных вечеров. Однако он ответил, что виной всему сквозняк, и закрыл окно.

Я иногда беспричинно сержусь на мужа. Мне кажется, что раньше я не была такой чувствительной. Может быть, причина кроется в моей нервозности? Джон говорит, что мне не хватает самообладания, поэтому я стараюсь контролировать себя, по крайней мере, в его обществе, но это очень утомляет.

Мне совершенно не понравилась наша комната. Я мечтала о другой спальной (на первом этаже), которая примыкает к веранде, и где окно увито розами. Там такие милые старомодные занавески… Но Джон и слышать о ней не хочет. Он сказал, что в той спальной лишь одно окно, отсутствует место для второй кровати, и рядом нет комнаты на случай, если ему захочется побыть одному.

Мой муж очень нежный и внимательный. Он даже не позволяет мне вставать без его особого распоряжения. У меня появилось расписание на каждый час дня. Это он позаботился обо мне! Но я веду себя нечестно и неблагодарно — не могу оценить, как следует, его опеку и любовь. Он говорит, что мы приехали сюда из-за меня — что только здесь я могу отдохнуть и вволю побыть на свежем воздухе.

— Твоя деятельность зависит от силы, дорогая, — говорил он мне. — Твое пищеварение зависит от аппетита. Но воздух ты потребляешь все время!

Поэтому мы расположились в детской — под самой крышей.

Это большая и просторная солнечная комната, почти на весь этаж, с окнами, из которых видны окрестности. По-моему, она служила сначала детской, а потом превратилась в спортивный или гимнастический зал. Об этом говорили окна, зарешеченные для безопасности малышей, и стены, к которым крепились металлические кольца.

Обои выглядели так, словно дети расписали их каракулями. Над изголовьем кровати — выше, чем я могла дотянуться, и во многих местах на противоположной стене — зияли большие пятна выдранных обоев. Я никогда не выбрала бы такого узора. Он был аляпистым, цветастым и довольно тусклым, чтобы смущать взгляд; и в то же время достаточно четким, чтобы постоянно раздражать. Этот узор побуждал к исследованию, но стоило присмотреться к неправильным линиям с близкого расстояния, как они вдруг исчезали, превращаясь в возмутительные углы и растворяясь в беспримерных противоречиях.

Цвет обоев отталкивал. Он казался почти отвратительным — эдакий грязно-желтый и тлеющий огонь, странно поблекший под солнечным светом. В некоторых местах его пробивал огненно-оранжевый оттенок, однако в остальном он смотрелся болезненным и зеленовато-желтым.

Не удивительно, что детям обои не нравились. Я и сама их уже ненавидела, хотя еще и не жила в этой комнате.

Ой, кажется, пришел мой муж. Мне пора заканчивать — ему не нравится все, что бы я ни написала.

Мы здесь две недели, и мне уже не хочется писать, как в первые дни. Я сижу у окна в этой ужасной детской комнате, и ничто не мешает моей творческой деятельности. Ничто не отнимает силы. Джон отсутствует целыми днями, а иногда и ночами, когда в его врачебной практике возникают серьезные случаи.

Я рада, что мой случай несерьезный. Но эти нервные срывы страшно подавляют меня. Джон даже не представляет, как я страдаю. Он считает, что причин для страданий нет, а значит, не о чем беспокоиться.

Конечно, это что-то нервное. Но как бы меня ни крутило, я должна выполнять свой долг. Под этим я подразумеваю любую помощь Джону. Ведь он должен отдыхать и наслаждаться домашним уютом. Хотя никто не догадывается, каких усилий мне стоит то малое, на что я способна — одеваться, развлекать гостей и выглядеть радушной хозяйкой.

Милая Мэри так добра с ребенком. И какое прелестное дитя! Мне очень жаль, что я не могу быть с ним. Это меня нервирует.

Впрочем, и Джон, как мне кажется, никогда не был таким нервным. Он посмеялся надо мной, когда я рассказала ему про обои. Сначала ему захотелось переклеить их, но потом муж сказал, что они действуют на меня положительно, и что нет ничего плохого в том, если нервнобольная получает возможность вывести из подсознания свои фантазии. Он еще посмеялся, что вслед за обоями пришлось бы менять тяжелый остов кровати, потом решетки на окнах, потом двери на лестницу и так далее.

— Знаешь, этот дом хорошо влияет на тебя, — заметил он. — Но если честно, то мне бы не хотелось устраивать здесь ремонт из-за трех месяцев найма.

— Тогда давай перейдем на первый этаж, — попросила я. — Там такие чудесные комнаты!

Он обнял меня, назвал блаженной маленькой гусыней и пошутил, что может перейти даже в погреб, лишь бы покончить с неуместным торгом.

Кстати, он абсолютно прав относительно кровати, окон и прочего.

Это просторная и удобная комната. Ее выбрал бы каждый, и, конечно, я не так глупа, чтобы из-за собственной прихоти доставлять неудобства мужу. Наша спальная в детской нравилась и мне. Все было бы прекрасно, если бы не желтые обои.

Из первого окна я видела парк — его таинственные тенистые беседки, прекрасные клумбы, кусты и сучковатые деревья. Из второго окна открывался чудный вид на залив и маленькую пристань, примыкавшую к поместью. Туда вела аллея, сбегавшая под гору. И я мечтала о людях, которые прогуливались бы по парковым аллеям и террасам. Но довольно! Джон предупреждал меня не давать волю фантазии. Он говорит, что с моим больным воображением и привычкой выдумывать нервные слабости немудрено перейти к истерии. Он просил меня использовать всю волю и здравый смысл, чтобы сдерживать эту тенденцию. Ну что же — я попробую.