Парящая

От смеха мои глаза заслезились. От тоже вдруг улыбнулся. Не такое уж и трагичное происшествие с велосипедом.

– Ты можешь прекратить смеяться? – тихо попросил он.

– Извини.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладони и восстановила дыхание.

– Просто представила эту картину…

Я опять рассмеялась, и он последовал моему примеру.

– Ладно, я закончила, – сказала я минуту спустя. Я подтолкнула его, и мы отступили на шаг. – Я смеялась потому, что если мои родители не имели бы медицинской страховки, мы бы разорились на лечении травм, которые я получила за эти годы. Я никогда не пренебрегала приключениями. Я только извлекала уроки и старалась не повторять собственных ошибок.

– Так ты бы опять села на велосипед?

Я скривила лицо, намекая на то, что он задал смешной вопрос.

– Я бы нашла холм повыше, попыталась бы вновь и заставила себя избавиться от страха, чтобы вернуться к настоящей жизни.

В течение следующих пары минут было тихо. Парень о чём-то задумался, потом вздохнул. Своих родителей мы не обсуждали. Я с интересом слушала о его увлечении искусством. Он рассказал мне о нарисованном мире.

Наверное, он художник.

– Мне ближе фотография, а вот художник из меня никакой, – пояснил он. – Однако это ничего не значит, ведь я принимаю любую форму искусства и восхищаюсь им. Каждое чувство, которое испытывает художник, он вкладывает в цвет, в мазок кисти, и, конечно, в изображение. Будь то чувство ярости или любви, что вдохновляет художника, даёт завершить картину полностью. Мне нравится прочувствовать истоки работы, даже не зная предысторию. Либо наоборот. Иногда требуется понять происхождение картины, чтобы прочувствовать саму работу.

– Что заставило тебя так полюбить искусство? Твоя страсть проявляется в том, как ты говоришь об этом.

Он пожал плечами.

– Моя мать – художница. Она вручила мне первый набор для рисования, когда я был маленьким, надеясь, что я проявлю себя, но художника из меня не получилось. Она была разочарована, но это не остановило меня от прочтения книг, пришедших вместе с набором. Меня восхищало, как много мыслей можно вместить на маленьком кусочке работы. Как целую историю можно передать на холсте.

Я ничего не ответила, а он спросил:

– А что насчёт тебя? Чем увлекаешься ты?

– Ой, нет, – запротестовала я. – Я ещё не всё узнала о тебе. Обо мне мы и завтра побеседуем.

Моё предложение было столь же несправедливым, как и отвлекающим.

– Завтра?

Он выгнул бровь. Я ухмыльнулась.

– Завтра.

После очередного полного круга по палубе, мы остановились в задней части лайнера. Он ухмыльнулся.

– Есть место, куда я хочу отправиться.

– Так пошли, – охотно согласилась я.

Он решил указать мне на время, явно предположив, что я захочу спать. Мне действительно интересно, куда он отправится. Он рассмеялся.

– Я не могу рассказать тебе, куда хочу отправиться. Ты можешь возненавидеть мою идею.

– Не сомневаюсь.

И вновь целеустремлённый взгляд. Он отвернулся и устремил взгляд на корму лайнера. Я шла за ним, пока он вёл меня на второй этаж по узкому коридору перед большой площадкой. В главном зале было мрачно, тусклый свет исходил только от рождественской ели размером в двадцать с лишним метров, стоявшей в центре комнаты. В комнате было тихо и пусто. Он вёл меня в картинную галерею. Света из главного зала было предостаточно, чтобы сосредоточиться на картинах.

– Масляные картины – мой любимый вид живописи, – он сглотнул и оглядел комнату.

Наверное, он не знал, с чего начать. Я стояла возле него, пока он восхищался каждым произведением искусства. От Ниагарского водопада в центре Анд до Церкви Фредерика Эдвина.

– Церковь вышла блестящей, – вздохнул он. – Он смог подняться со своим наставником, Томасом Коулом, на новый уровень. Мне нравится, как прекрасно он изобразил духовную и физическую красоту американского пейзажа. Используя игру света и тени в своих картинах – просто фантастика.

Он посмотрел на одну из работ известного художника, с надписью “Сумерки в пустыне”, и переходы красного с оранжевым, переходящие в блестящий свет.

– Иногда мне хочется самому окунуться в чернила и писать картины самому – погрузиться в этот мир. Хотя я вообще не вижу его.

– Тогда живи в нём, – сказала я.

Мои слова его явно удивили.

– Очевидно, это только картина… – начал он, но я перебила его.

– Это не просто картина. Он не рисовал что-то воображаемое. Ему пришлось испытать то, что на этом… – я склонила голову. – …кровавом полотне.

Я скорчилась, будто мне больно, и он не удержался от вздоха.

– Нет, – он вздохнул. – Погляди, как он выделяет единственный источник света. Всё сосредоточено вокруг солнца, остальное же покрыто теневой пеленой. Он только подкрепляет мысль о том, что пустыни являются чем-то огромным, но также прекрасным, и в этом их истинная сила.

Я усмехнулась, слегка искривив уголок рта. Я находила его забавным.

– Знаю. Всё, что я хотела сказать, это то, что он жил для того, чтобы нарисовать то, что прожил. Вместо этого тебе следует опустить пальцы в чернила и передать на холсте всё, что ты видишь перед собой.

Я оставила его любоваться “Сумерками” и бродила по залу. Я потерялась в картинах. Он искоса наблюдал за мной, пока я разглядывала каждое полотно. Я тихо подошла к картине на углу комнаты, а он тихо встал за мной.

– Как символично, – произнёс он.

Картина называлась “Северное сияние”. Я прочитала табличку под картиной, а потом посмотрела на него, нахмурив брови, что делало меня старше.

– Ты изучал “Церковь”? Думала, ты говорил, что никогда не видел северного сияния.

Он покачал головой.

– Я изучал его методы и некоторые картины, но никогда не уделял им должного внимания. Кажется, я видел его, но не видел связи с северным сиянием до сих пор, – он остановился. – Оно красивое.

Я кивнула.

– Это я понимаю, – я отвернулась от картины к нему, улыбаясь. – Моя очередь? У нас не так много времени.

– Да.

Мы воспользовались временем, чтобы вернуться к месту встречи на палубе, где шезлонги были собраны на ночь. Он вытащил два для нас и поставил их рядом. Мы сели поближе друг к другу и поглядели на небо.

– Погляди туда! – Я взволновано указала на небо. – Это только круг, но если приглядеться, ты заметишь, что он создан мириадами звёзд. А палочка, удерживающая их вместе, тоже из звёзд.

Он украдкой посмотрел на меня, а я лишь усмехнулась.

– Это напоминает чупа-чупс.

Он рассмеялся.

– Милки вэй, марс и чупа-чупс, – он склонил голову. – Ты имеешь дело с небесными телами? Или с конфетами?

– И тем, и другим, – я была невозмутима.

Он улыбнулся в ответ.

– Может быть, объяснишь?

Я усмехнулась.

– Когда мой папа показывал мне звездопад, я никогда не предавала ему значения. И это по-прежнему неважно для меня, – я подмигнула ему. – Мой папа старался заинтересовать меня. Он рассказывал мне истории о вавилонских астрономах, которые изучали философию мироздания идеальной природы вселенной, они использовали опытные подходы, логические определения – в конце концов, даже такие интересные истории не смогли привлечь моего внимания в этот раз. Так что он использовал тяжёлую артиллерию.

– Конфеты?

Я кивнула.

– Отец говорил, что каждое созвездие можно отнести к конфетам, и предложил мне устроить состязание о том, какие сладкие созвездия нам удастся отыскать. В детстве я была большой сластёной, – я пожала плечами. – И это сработало.

– Твой папа умён, – он рассмеялся.

Я усмехнулась и указала на другую точку.

– Хорошо, тогда как насчёт этого? Похоже на круг с неровной окружностью.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.