Босая для сурового

Громкое урчание в животе выдает мой двухдневный голод. Я есть хочу, очень сильно, аж жжет уже все внутри. Спускаюсь на первый этаж и блуждаю по огромному холлу, пока все-таки не нахожу кухню. Опасливо оглядываюсь, но убедившись, что никто тут за мной не следит, начинаю рыться в шкафчиках, ища хоть что-то съестное. Мне уже все равно что, хоть кусок хлеба, и то сойдет, я вообще не переборчива.

Но дома у Арбатова оказывается целый склад вкусностей. Печенье, шоколадки, зефир, и даже мармелад есть. Много мармелада. Я ела его всего один раз в жизни, своровав у одной нерадивой продавщицы, но эта штука оказалась такой вкусной, что я решила: мармелад и есть мое самое любимое блюдо из всех. Лучше просто быть не может.

Отлично. Щедро загребаю все это добро себе за пазуху. Особенно мармелад. Его я весь забираю, все пять коробочек, и несу этот клад прямо в чулан. Достаю свои припасы, съедаю одну шоколадку и коробку мармелада, чуть ли не мурча от удовольствия. Все остальное бережливо прячу под матрац. Не знаю, чего так делаю, привычка просто. Я всегда все прячу под матрац, если добываю чего-то поесть. Сегодня я сытая, а завтра будет новый день. Есть мне то надо тут что-то, не с голоду ж помирать.

Прислушиваюсь к звукам. В доме все еще тихо, поэтому я наглею, и снова иду на кухню. Не одним же сладким мне питаться. Если я думала, что у Арбатова дома много только сладостей, то я сильно ошибалась, ведь когда открываю холодильник, просто прихожу в восторг. Он доверху забит едой, самой разной! Я вообще такого никогда не видела, только на витринах магазинов. Кажется, тут целый гастроном собрали, и у меня уже слюнки просто текут.

Набираю себе мяса и овощей побольше из холодильника, сыр, колбасу, хлеб и еще кучу всего. Тащу все это добро на стол, особо не церемонясь с сервировкой. Я голодная, и честно, мне наплевать на всякие там причуды богатых. Беру себе тарелку и вилку. Этого хватит.

Нахожу чайник и завариваю себе чай. Целых две чашки сразу. И воду беру, и сок еще. И булочки какие-то нахожу, кетчуп, мандарины. Вот это да. Сроду так не наедалась, и кажется, меня уже тошнить начинает. Черт, наверное, хватит. Только вдоволь наевшись, наконец, чувствую такое желанное облегчение.

– Это что здесь за свинарник?!

Какой-то писклявый голос заставляет меня подскочить на месте и сморщится от боли в груди. Судя по интонации, вот и хозяйка объявилась. Поднимаю глаза, и вижу прямо перед собой женщину. Холеную, высокую и раскрашенную, как елка новогодняя, блондинку. Длинные ноги как у лани и большая грудь. Вот значит, каких Арбатов любит. Почему-то я и не надеялась на другое.

– Ты кто такая, что здесь устроила?

Быстро прожевываю кусок колбасы, который чуть ли поперек горла мне стает от вида этой дамочки, готовой разорвать меня тут на части. Ее лицо. Это просто надо видеть. Да ее аж перекосило всю от злости. Бедная, хоть бы нервный тик не случился.

Ее вопрос застает меня врасплох. А и правда, на каких правах я тут? Не скажу же что вещь бесправная.

– Я это…работаю на Всеволода Генриховича. Помогать по дому буду, поручения там его всякие выполнять. А вы, собственно, кто сама такая?

– Кто я? Девочка, для тебя я Елизавета Викторовна. Хозяйка этого дома. Если ты служанка, какого черта тогда сидишь тут, и жрешь нашу еду?

Она так громко орет, что у меня чуть ли уши не закладывает. Спокойно беру стакан оранжевого сока, и выпиваю его до дна видя, как с каждым моим глотком желчь этой мадам только повышается. Вот и добегалась я. Весело же тут жить мне придется, ничего не скажешь.

– Я уберу все, не орите так, а то уши отсохнут скоро от вашего писка.

– Да как ты говоришь со мной? Немедленно все убрала, грязная шваль! И не смей больше ничего из еды тут брать. Не твое это, а хозяйское. Господи, как Всеволод позволил тебе работать у нас? Какой кошмар. Я сейчас же позвоню ему и скажу, что ты тут устроила!

Она презрительно смотрит на меня, словно я не важнее червя дождевого, а мне…почему-то больно становится. Нет, на шваль я не обиделась. Чего уж тут. Сотню раз это слышала. Тут другое.

Мне всегда было наплевать на то, как я выгляжу, но теперь что-то изменилось. Уж сильно большая разница у нас с Викторовной этой во внешности. Ну нет у меня таких цацок и тряпок, и груди такой большой. Чего уж теперь, помереть что ли…

Эта мадам белобрысая сваливает, стуча высокими каблуками по плитке, а я быстро сгребаю свою поляну, и в мусорку отправляю. Что не съела, обратно в холодильник заталкиваю. Поела называется. Лучше бы не трогала тут ничего. Меньше бы уши болели теперь.

Уже в свою конуру собираюсь, но вспоминаю, что Арбатов что-то про ужин мне говорил, и это заставляет меня остаться. Честно говоря, я вообще не умею готовить, только чай и мивину, поэтому сейчас действую чисто интуитивно.

Следующий час пытаюсь какой-то замороженный кусок мяса пожарить на сковороде, однако он чего-то не хочет жарится, а лишь дымится начинает, а еще плохо пахнуть. Я его вилкой помешиваю да водой поливаю, но становиться только хуже. Мои усилия заканчиваются тем, что я больно обжигаю палец, из-за чего добрых пару минут ору на всю кухню, не зная что делать.

В конце-концов выключаю плиту и ставлю эту проклятую сковородку на стол, так и не решившись готовить что-нибудь еще. Хватит, наготовилась уже. Палец и так вон, горит огнем. Обожгла его до волдырей. Проклятье.

Дую на свой палец, сжимая зубы от боли. Да пусть Арбатов сам себя кормит, или вон, баба его полоумная готовит ему весь день, а у меня палец болит, и ребра тоже! Последние уже так сильно ноют, что в три погибели согнувшись, едва ли доползаю до ближайшего дивана. Не буду я спать больше в той темной конуре. Не буду, и все тут. Мне еще хуже в ней, дышать там нечем.

Я не замечаю даже, как уже через минуту засыпаю на этом огромном бархатном и невероятно мягком диване в гостиной, поджав под себя ноги и повернувшись носом к его спинке. Он такой удобный, что я чуть ли не мурчу от удовольствия, практически сразу проваливаясь в сон беспокойный от боли в боку. Прихожу в себя лишь от низкого голоса, который гремит прямо над моим ухом. И голос этот стальной хозяину дома принадлежит. С тигром на шее.

– Ты охренела?

С трудом разлепляю веки. Резь в боку стала намного сильнее, и теперь мне приходится глубоко дышать, чтобы не сойти с ума от этой боли. Зря я не пила таблеток, там же было что-то от боли, врачиха ж говорила. А теперь лишь мучится приходится.

Поднимаю глаза. Арбатов стоит прямо надо мной, недовольно сканируя меня взглядом своих диких зеленых глаз. На нем рубашка черная, с закатанными рукавами и расстегнутой грудниной, и такого же цвета джинсы. Я могла бы посчитать его привлекательным и жутко мужественным, если бы так отчаянно не мечтала снести ему голову за то, что приволок меня в тюрьму эту проклятую, по совместительству его домом являющуюся.

– Че вам надо?

– Шоколада. Почему ты тут лежишь?

Поднимаюсь, держась за бок. Господи, ну когда эта боль чертовая уже пройдет?

– Мне не нравится сидеть в той конуре темной, куда вы поселили меня. Мне плохо там.

Арбатов лишь вдох делает, сложив крепкие жилистые руки на мощной груди с золотой цепочкой и крестом сверкающим на ней.

– Ты ужин приготовила?

– Да. На столе.

– То, что я нашел на кухне, ужином не считается. Кстати, горячей сковородкой ты пропалила столешницу нахрен, поэтому к твоему долгу плюсуется еще сто пятьдесят тысяч за деревянный стол.

Сжимаю кулаки. Мало того Арбатов не оценил моего кулинарного таланта и стараний, так еще и долг решит выращивать! Ну уж нет, не бывать такому. Взрываюсь, вскакивая с дивана, превозмогая боль. Кто он такой вообще? Почему я должна слушаться его?!

– Хватит! Не должна я вам ничего! Пусть вон, ваша дылда блондинистая готовит. А я не буду! И вообще, хватит меня тут держать, я не ваша рабыня!

Прямо в лицо ору ему, а Всеволод стоит, не шелохнется даже. Он отвечает спокойно, даже как-то слишком. И у меня от его интонации мороз проходится по коже. Тот самый, арктический.