Над облаками

– Я понял тебя, Федор Николаевич. – Луценко глубоко втянул носом свежий хлебный запах, который всё еще витал в воздухе. – Ох как вкусно пахнет. Продашь нам пару буханок? Давно домашнего хлеба не ел.

– Параска, – Федор кивнул жене, которая продолжала стоять возле сарая, – принеси пару караваев, угости солдатиков, а то со своей казенщиной уже забыли настоящий вкус.

Затем повернулся ко взводному:

– Не надо денег, лейтенант, так угощу Никто не знает, что дальше будет, береги себя и своих хлопцев. Прогоните немцев, заходи в гости, чарку поднимем. У меня Параска такую самогонку делает, чистая, как слеза, а крепкая – как молот кузнеца.

Попрощавшись, десантники тронулись в путь. Федор Николаевич с сыновьями долго еще стоял у забора, думая о своем и глядя, как, поднимая сапогами пыль, уходили вдаль те, кому не посчастливилось жить в это тяжелое время. Он прекрасно понимал, что большинство молодых солдат не вернется в свои дома, к своим родителям и невестам. Им предстоит навсегда исчезнуть, сгорев во всепоглощающем огне войны, расплачиваясь за чьи-то ошибки, амбиции, неумение договариваться.

Когда фигуры десантников исчезли, укрытые липовой аллеей, Федор взял в руки недоделанную ножку стула и вернулся к своему занятию, погрузившись в него целиком.

– Товарищ младший лейтенант, как вам мужик этот? – Иван, ускорив шаг, догнал взводного.

– Как? – Луценко задумался. – Настоящий он какой-то. Хозяйство крепкое. Видел, как стул делает? Без единого гвоздя собирает. А для этого руки должны не только быть золотыми, но еще из нужного места расти. На таких, как Федор Николаевич, всё и держится – не только у нас, но, пожалуй, и во всем мире.

Иван кивнул головой, соглашаясь. Впереди уже маячил тот самый темный лес, о котором говорил хозяин дома.

…Летом 1943 года в окрестностях Качай-Болота партизаны устроили засаду и убили немецкого солдата из гарнизона, который располагался в Слободке. В ответ на это фашисты отобрали трех человек и повели на расстрел. Среди них был и Федор Николаевич. Обреченных вывели на край поля, на котором росла пшеница. Чтобы хоть как-то развлечься, палачи предложили заложникам следующую игру: нужно бежать по полю под градом пуль, если повезет увернуться – останешься в живых, нет – туда тебе и дорога. Первый не успел отбежать далеко, вначале его ранили, а потом уже и добили выстрелом в голову, под веселый гогот убийц. Второму повезло больше. Петляя, как заяц, он сумел вырваться из-под смертельного огня и, раненый, скрыться в лесу, гнаться за ним каратели поленились. Настала очередь Федора. Понимая, что ему не убежать, он схватился за упертый в живот автомат и отвел его в сторону, не давая немцу нажать на курок. Остальные не вмешивались, с интересом наблюдая за схваткой. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но через минуту на этом месте затормозила ехавшая со стороны Слободки автомашина, из которой вышел офицер. Он поинтересовался, что здесь происходит и почему до сих пор не расстреляли всех приговоренных. Федор Николаевич отпустил автомат и повернулся к приехавшему со словами: «Пан офицер, я не партизан! За что вы хотите меня убить?».

В это время каратель, стоявший сбоку, вскинул оружие и, перехватив его за ствол, со всей мочи ударил заложника по голове. Убедившись, что крестьянин не подает признаков жизни, довольные палачи ушли обратно, а в деревне было объявлено, что тот, кто уберет трупы с поля, будет расстрелян в назидание другим, ибо ослушаться немецких приказов – самое злостное преступление.

Ночью Прасковья Трофимовна пробралась на поле и отыскала Федора. Он был еще жив, хоть и потерял много крови. Эта хрупкая невысокая женщина в одиночку притащила мужа домой и сумела выходить его. А уже после войны подарила ему сына, которого назвали Виктор, что в переводе с латинского означает «победитель».

Все родные Федора Николаевича выжили в войну, оберегаемые им. Трагическая судьба коснулась только родителей, которые жили далеко от сына. В самом конце зимы 1943 года они были схвачены и вместе с другими жителями своей и других деревень, ставших к этому времени прифронтовыми, были отправлены на мучительную смерть в спешно организованные фашистскими оккупантами лагеря смерти около Озаричей. Там, среди болот, на маленьких островах, окруженных рядами колючей проволоки и охраняемых с вышек полицаями, были собраны женщины, дети, старики – самые обездоленные жители оккупированной территории. Запертым в тающих снегах, не имея продуктов, тепла, элементарной крыши над головой, им не оставалось ничего другого, как умирать мучительной смертью. Фашистское командование, со всей жесточайшей циничностью осознавая будущее невинных жертв, готовило сюрприз для наступающих советских войск. Для этого среди содержащихся в лагере умирающих людей распространили сыпной тиф. Таким образом немцы рассчитывали задержать продвижение Красной армии, вызвав у освободителей эпидемию тяжелой болезни. Узнав об этом, командование фронта провело небольшую операцию, в ходе которой были освобождены оставшиеся в живых узники. К сожалению, несколько тысяч человек навсегда остались в озаричских болотах, среди них были и родители Федора Николаевича…

Глава 5

Поход по указанному командиром роты маршруту снова оказался неудачным, немцы так и не встретились. Далеко за Ковчицами были слышны выстрелы, но добраться туда не получилось, уперлись в непроходимое болото. Пока обходили, потеряли много времени, пришлось поворачивать назад, чтобы успеть в лагерь к вечеру. Луценко шел мрачнее тучи: еще не успокоились нервы после вчерашнего разноса, а впереди ждал новый, еще хлеще, от самого комбата, который хоть и был справедлив, но не отличался сентиментальностью в случае провинности подчиненных. Посыпая голову пеплом, взводный корил себя, что не дошел до шоссе, уж там точно есть где разгуляться, хоть и риск огромный. Без разведки, не зная систему охраны, не подготовив пути отхода, можно запросто положить всю группу, выйди они случайно на вражеский пулемет или заплутав при отходе. Шоссе – не простая дорога, это артерия, питающая сердце войны. Без нее в войсках может наступить катастрофа. Значит, и охраняться будет сильнее, не то что деревенские тропы.

Уже смеркалось, когда десантники пришли в лагерь. На радость Луценко, комбат к этому времени отыгрался на некоторых командирах групп, и это снизило уровень его гнева. Для проформы поорав немного про невыполненное задание, он отправил бойцов отдыхать.

Как оказалось, ни одна из рот за эти дни так и не смогла добраться до Староваршавского шоссе. Правда, не все еще вернулись в лагерь, но вероятность, что им удалось достичь дороги, была незначительной.

Распустив группу, Луценко приказал всем приводить себя в порядок. Чистить и готовить не пригодившееся оружие будут уже завтра, с рассветом.

– Где он, где? Неужель его нет? Тяжелее, чем камни, я нес мою душу, – прохрипел Гришка, подходя к шалашу.

– Тьфу, чертяка, – испуганно произнес Федор, – умом, что ли, тронулся, поэт хренов?

Не обращая внимания на друга, с выражением, трагически заламывая руки, Григорий продолжал декламировать:

Закончив читать, замер, уставившись на верхушки деревьев, словно оттуда вот-вот должен был появиться некто. Федька удивленно поднял голову, прищурившись, и на всякий случай сделал шаг назад.

– Может, врача позвать? – Иван почесал голову.

– Есенин написал. – В сгущающихся сумерках было видно, что Гришка улыбается. – Мы спектакль по поэме «Пугачев» в школьном театре ставили. Я разбойника Хлопушу играл. Это его монолог. А ты, Федька, кроме своей Библии ничего и не читал. Может, еще «Колобка». И то по слогам.

– Не зря вас товарищ Ленин гнилой тялигенцией называл. – Федор снял вещмешок, развязал его и принялся шарить внутри, разыскивая съестное. Рыбу и тушенку он съел уже давно, теперь надеялся найти хоть что-то, в животе урчало от голода.