Над облаками

– Ну, раз так, – Луценко приподнялся, – то выдвигаемся дальше, впереди два «веселых гуся», остальные в ста метрах.

Быстро обувшись, Федор и Гришка вышли дозорными. Сзади, отпустив их, медленно брели десантники. Начинающаяся дневная жара давала о себе знать: хотелось пить, почуяв запах пота, вокруг закружили оводы, желая побольнее укусить зазевавшегося человека. Подойдя к колодцу, бойцы поговорили с удивленными бабами, которые с нескрываемым любопытством и одновременно опасением смотрели на людей в советской военной форме. Последний раз такую видели здесь в двадцатых годах, если не считать своих земляков, отслуживших срочную службу. Вездесущие мальчишки тут же обступили десантников, не подходя очень близко, с нескрываемым любопытством издали рассматривая оружие и амуницию.

У местных жителей выяснили, что немцы уже успели отметиться в деревне. Появились они два дня назад, приехав на мотоциклах со стороны Кнышевичей. Остановились здесь же у колодца, чтобы умыться от пыли и пота, заодно набрать воды. Раздевшись до пояса, стали обливаться из ведра, хохоча и перекрикиваясь на своем языке. Затем старший в кожаном запыленном плаще что-то скомандовал, и солдаты стали собираться, но один из них не смог найти часы и начал кричать – видимо, решил, что их украли. Тогда фашисты при помощи оружия согнали в кучу находившихся поблизости детей, и офицер на ломаном русском сказал, что если пропавшая вещь не будет возвращена владельцу, то несколько ребятишек сейчас же будут расстреляны. После этого солдаты выхватили троих несмышленышей, поставили около колодца, направив на них винтовки. Дети сильно испугались, начали плакать. Когда сюда стали стекаться жители, увидев, что сейчас произойдет что-то страшное, офицер приказал пулеметчику дать очередь поверх голов, чтобы безоружные люди не решились что-то предпринять. Началась паника, все стали разбегаться, остались только матери, которые плакали и умоляли фашистов пощадить детей. Немец не соглашался, приказав солдатам приготовиться к расстрелу. Но случилось чудо – тот, кто объявил о пропаже часов, нашел их в густой траве, прямо там, где бросил свою одежду, когда раздевался. Офицер недовольно буркнул и остановил казнь. Гитлеровцы сели на мотоциклы и, поднимая клубы пыли, уехали обратно, в сторону Кнышевичей. Один мальчуган, которого едва не расстреляли, до сих пор боится выходить из дома. По словам матери, стал заикаться от испуга.

Десантники молча слушали этот страшный рассказ. Иван заметил, как посуровел Луценко, как сжались кулаки у Тимохи и Сашки.

– Ничего, бабоньки, – взводный внимательно посмотрел на собравшихся у колодца, – отыщем мы ваших обидчиков. Мало им точно не покажется. И за детей отомстим, и за слезы ваши.

– Дай-то бог, – зашумели селяне, – гоните обратно эту нечисть.

Наполнив фляги, бойцы приготовились идти дальше. Луценко посмотрел карту, на которой карандашом был отмечен маршрут движения. Конечно, заманчиво было уйти к Кнышевичам и продолжить поиски фашистов, нагадивших здесь, но в той стороне прочесывали местность другие группы батальона, поэтому он повел своих бойцов в сторону деревни Качай-Болото, что располагалась в трех километрах от Слободки на краю больших топких торфяных болот. Здесь проходили дороги на Протасы с Нивищами и на Ковчицы, по которым, судя по карте, вполне могла проехать машина или броневик, а значит, была вероятность появления немецкой разведки.

Солнце к этому времени поднялось еще выше и нещадно пекло головы идущих по песчаной дороге солдат. Гимнастерки пропитались потом и липли к спине, ноги в сапогах горели огнем, оружие давило на плечо, натирая его в кровь. Дополняли эту картину стаи слепней, которые не отставали и своим жужжанием только накаляли нервы. Подойдя к деревне, десантники понаблюдали за ситуацией в ней, убедившись, что всё спокойно, пересекли по мостику небольшой заболоченный ручей и зашагали по широкой центральной улице.

В Качай-Болоте было тихо и спокойно, в огородах копошились люди, кто-то пас скотину в поле, кто-то нес траву свиньям. Пройдя вглубь деревни, группа остановилась около крепкой деревянной избы, небольшие окошки которой смотрели вымытыми стеклами на пыльную улицу Из дома исходил сладкий душистый запах свежевыпеченного хлеба, такой аппетитный, что начинал кружить голову Левее, в небольшом саду, около ветвистой груши-дички стоял деревянный стол, за которым работал крепкий высокий бородатый мужчина, рубанком стругая кусок дерева. В его ровных движениях было столько увлеченности и спокойной уверенности, что казалось, в эти минуты он не видел и не замечал ничего вокруг, всецело поглощенный волшебством превращения неказистого куска в изящную деталь будущего изделия. Хотелось просто стоять и наблюдать за его работой, получая удовольствие от созерцания процесса, словно смотришь на огонь или бегущую воду.

– Добрый день! – поздоровался Луценко, подойдя поближе и остановившись в тени, падающей от березки, растущей возле забора.

От неожиданности мужчина вздрогнул, поднял голову и удивленно посмотрел на солдат.

Затем, бросив короткий взгляд в сторону дома, словно хотел убедиться, нет ли во дворе домашних, которым могла угрожать опасность от вооруженных людей, подошел к калитке.

– И вам здравствовать!

– Отец, – спросил Луценко, вытирая пот и отгоняя назойливое насекомое, лезущее прямо на шею, – немцы есть в деревне?

– Нет. – Мужчина обвел глазами солдат, всматриваясь в уставшие лица. – Говорят, давеча в Слободке объявлялись. Может, вам туда надо?

– Из нее, родимой, и идем. – Иван подошел поближе к забору и поправил винтовку, которая своим ремнем больно давила через мокрую гимнастерку на появившуюся мозоль. Щипало так, будто кто-то сыпанул горсть соли на открытую рану.

– А вы кто такие? – спросил мужчина, продолжая настороженно рассматривать непрошеных гостей.

– Да не бойся ты, мы свои, советские, – улыбнулся Луценко.

– Давненько здесь вояк не было.

– Теперь, видимо, чаще будут, – парировал взводный, – пока немца не прогоним.

– А чего ж вы его сюда пустили? Граница вон как далеко, – сурово сказал мужчина.

– Отец, можно воды испить? – Отвечать на неприятный вопрос Луценко не хотел, так как, по правде, не знал, что сказать.

Мужчина повернулся в сторону дома.

– Параска! – крикнул он, и через несколько секунд из сеней появилась невысокая молодая женщина, со светлым платком на голове, изящно гармонирующим с ее милым кругловатым лицом.

– Вынеси ведро воды и кружку в сад, – распорядился хозяин, и вскоре десантники по очереди пили холодную чистую воду, утоляя жажду под сенью яблонь и груш, чьи тени навевали приятную прохладу, смешанную с ароматом зреющих фруктов.

Напряженность была снята, дальше говорили спокойно, шутили, улыбались, обменивались новостями. Мужчину, как оказалось, звали Федор Николаевич. Было ему немного за сорок. Трудился в недавно созданном колхозе, но последние дни председатель дал распоряжение на работу не выходить, пока не прояснится обстановка.

Узнав, что в Протасах немцев тоже еще не видели, Луценко посмотрел на карту.

– Федор Николаевич, как пройти на Ковчицы? Есть хорошая дорога?

– Ковчицы? – мужчина на секунду задумался. – Там две деревни: Первые и Вторые Ковчицы, хотя дорога одна, я покажу. В целом она неплохая, но есть пара заболоченных мест, можно хорошенько застрять, если на телеге ехать. Сейчас-то она получше, не то что раньше. Старики рассказывали, что, когда с Наполеоном война была, здесь отряд польских гусар появился, в сторону Мозыря шли и остановились в Качай-Болоте на ночлег. А вечером к ним гонец прискакал с приказом срочно идти к Бобруйску, там русские войска из крепости вылазку делали. Вот гусары рано утром и ушли на Ковчицы, у командира карета была, красивая такая, резная, с позолотой. В ней он сам ехал и припасы везли. Так лошади с каретой этой перед Казенным лесом в первой болотине и застряли. Поляки ее кое-как вытащили и решили дальше с собой не брать, так как спешили. В лесу под Замошьем закопали, вместе с припасами, чтобы налегке идти. Говорили, что гусаров этих около Бобруйска перебили. Так или не так, не знаю, но обратно за каретой никто не вернулся. Местные мужики сколько лет ее ищут, да так и не смогли откопать до сих пор. Она, поди, уже совсем сгнила.