Над облаками

Поговорив еще немного и расспросив про стычки с немцами, угостили солдат гороховыми концентратами, чему те были несказанно рады. Показав направление на Паричи, разошлись каждый своим маршрутом.

– Товарищ младший лейтенант, – спросил Иван у взводного, – неужели такое возможно? Свои своих бьют.

– Да черт его знает, Смолин, – задумался тот, – война сильно меняет человека. Наружу лезет то, что в нормальной жизни даже голову приподнять не смеет. Люди становятся другими.

– Может, навестим того Макара и расстреляем? – подал голос Полещук.

– Лучше давайте немцев искать, – строго ответил Луценко, – а то вдруг сержант соврал из-за того, что человек ему самогонки не налил, только погубим невинную душу. Тут суд нужен, а не расстрел по оговору.

– А вы ему не поверили, товарищ младший лейтенант? – Иван посмотрел на взводного.

– Даже не знаю, – ответил тот. – Я бы скорее поверил, если бы мне такое рассказал Николаев. Помнишь того артиллериста?

– Так точно!

– Вот он бы правду сказал, а сержант на меня двоякое впечатление произвел. Вроде нет ощущения, что врет, но и поверить сложно в такое. Поэтому ничего сказать не могу. Так, – взводный перевел разговор, – сейчас сориентируемся и пойдем новую засаду устраивать. Время поджимает, а у нас ни одной удачной операции. Стыдно, товарищи! А про деревню эту во время сеанса связи доложу. В той стороне, на Любань, третий взвод действует, они и проверят.

Побродив бесцельно еще несколько дней, утром 9 июля расстроенный Луценко со своим взводом вернулся под Зубаревскую Буду.

Переходя железную дорогу Бобруйск – Старушки, услышали еле доносящийся шум тяжелого поезда.

– Товарищ младший лейтенант, – обратился Иван к Луценко, – может, дождемся и взорвем? Фугас установим.

– Ага, один раз уже взорвали, – отмахнулся тот.

В лагере к этому времени уже находился командир роты, который устроил прибывшим большой разнос.

– Это тебе еще повезло, Луценко, что Гудков Солопа в Овруч вызвал. Ничего, вернется, еще больше достанется. Как так-то? Немцы кругом шастают, а ты за неделю ни одного укокошить не смог. Чем ты там занимался? В лесу отдыхал, в речке купался? Почему до шоссе не дошел? Фашистов испугался? Государство тебя учило, деньги, время тратило! А ты долг свой выполнить не хочешь! Может, ты обычный трус, Луценко? И тебе место в хозвзводе, а не в боевом подразделении? Ты не выполнил боевую задачу! Понимаешь, что ты преступник?!

– Никак нет, – Луценко, потупив глаза, не зная, куда провалиться от стыда, тихо отвечал на ругань ротного, к которому присоединился комиссар батальона. Вместе, крича по очереди и одновременно, они едва не довели Луценко до слез. Находившийся недалеко Иван видел, как то краснело, то бледнело лицо командира, которого отчитывали, словно нашкодившего мальчишку.

Днем стали прибывать другие подразделения, в большинстве воодушевленные, успевшие получить первое боевое крещение. Они с восторгом рассказывали о проведенных боях, хвастались добытыми трофеями. А бойцы Луценко сидели поодаль с кислыми лицами и слушали рассказы более везучих товарищей.

– Ваня, – подошел помощник политрука роты Женя Чумаков – душа компании, невысокий, всегда улыбающийся, с задорными ямочками на щеках, – надо бы листок написать о подвигах взвода. У вас было что?

Иван отрицательно покачал головой.

– Нет. А у вас?

– Тоже тишина, – вздохнул Женя, – но писать всё равно придется, комсорг сказал.

– Хорошо.

В разговорах со знакомым связистом, который поддерживал связь с десантными группами, удалось выяснить, что только пятой и шестой ротам удалось поучаствовать в боях.

В пятой роте, например, командир отделения сержант Гладченко вместе со своим подчиненным Савоном, будучи в разведке, заметили около дороги Оземля – Зубаревщина небольшой отряд немцев, которые рыли окопы, готовясь взять под контроль перекресток, чтобы обезопасить себя от действий партизан, контролирующих находящуюся рядом переправу через Птичь.

– Мы же шли там в первый день, – хлопнул себя по коленям Гришка, – никого не было. Ладно, я слепой, но ты, Федька, – он повернулся к другу, – разве не заметил бы немцев?

– Ну, это да, белку в глаз бью, – довольный похвалой, отозвался Федор, – не было там никого, ни солдат, ни окопов.

– Я тоже белку в глаз бью, – улыбнулся Гришка, – если, конечно, поймаю.

– Тьфу ты, дурында, я ему про охоту, а он мне про Федота, – рассмеялся Федя.

– Да тихо вы, потом гоготать будете, – Иван зыркнул на веселящихся друзей, – дайте дослушать.

– А ты нам не указывай, – в один голос ответили те, но замолчали.

– Так вот, – связист причмокнул, – Гладченко с Савоном это дело рассмотрели и пошли лесом обратно, чтобы ротному доложить. Чуть в сторону взяли и случайно набрели на артиллеристов, которые из окружения выходили и в лесу на днёвку остановились. А у тех две «сорокапятки» были.

– Те самые, – замахал рукой Федор, – которых мы перед мостом встретили. Знакомцы наши.

– Федор, не выдавай военную тайну. – Гришка с серьезным лицом дернул друга за рукав и, увидев, как у того резко изменилось выражение лица, рассмеялся.

– Дурында! – повторил Федя и обиженно замолчал.

– Командиром там какой-то младший лейтенант был, – не обращая внимания на друзей, продолжал связист. – Ребята с ним побеседовали, обстановку рассказали и пообещали дальше провести. В обмен на это артиллеристы согласились немцев пощупать. Подготовились, подобрались поближе, развернули орудия, и пяток снарядов прямо по окопам выпустили. Гладченко потом говорил, что несколько немцев уложили, остальные разбежались. Те артиллеристы потом недалеко от нас заночевали, а утром дальше пошли, на Паричи.

– Дай им бог здоровья, – подвел итог Федор.

– Федька, а ты в бога веришь? Его ж не существует! – рассмеялся Гришка.

Друзья принялись горячо спорить, доказывая каждый свою позицию.

– Пусть лаются. – Иван с Чумаковым Женей отошли в сторону. – Про остальных что известно? Какие новости из штаба?

– Ротный злой, у нас ни одного серьезного столкновения, остальные, как и вы, издалека пару раз постреляли – и всё. А попали или нет, неизвестно. В засады никто не угодил, все целые, до завтра остальные должны сюда подойти. Кроме третьего взвода, он пока останется около Любани, там какая-то активность наметилась, много немецкой кавалерии появилось. И пехота на броневиках. Солоп приказал в бой не вступать, вести разведку. Пообещал договориться с Гудковым насчет самолета и сбросить прямо туда патроны, сухой паек и батарейки для рации.

– А у Загоровского как?

– Ну, – протяжно ответил Женя, – эти у нас совсем герои. Пятого числа в Паричи со стороны Верхлесья пришел разведотряд немцев, переправу закрыли, стали лезть вдоль реки к Шатилкам и на юг, на Чернин и Кобылыцину. Шестая рота в это время восточнее была. Встретились там с местными партизанами и бойцами из 487-го стрелкового полка 143-й дивизии, которая под Речицей квартировалась, а перед самой войной стала под Барановичи переходить. Полк не успел, здесь и остался. Командование приказало им оборонять Паричи с окрестностями. Ну, понятно, партизаны все местные, Троян, начальник районного НКВД, у них главный. А так в основном милиционеры, чекисты и партактив, каждую тропинку в лесу, каждое деревцо как свои пять пальцев знают. Наши, можно сказать, с места в карьер, погоняли немного фашистскую гадину. Возле Дубровы, это в сторону Шатилок, три броневика захватили. Правда, никто не умел на них ездить, пришлось оставить партизанам. Те нашли шоферов и перегнали в штаб армии. Ну и конечно, другие трофеи были. Даже пленных взяли. Кстати, – Женя заулыбался, от чего ямочки на щеках сделались более заметными, – похоже, и там ваши знакомые артиллеристы поучаствовали. Снарядами стрелковый полк поделился, полные передки загрузили. Так что было чем поддержать наших ребят. Две бронемашины сумели сжечь, правда, одного своего бойца потеряли.

– Вот молодцы, – причмокнул Иван, – нам бы так. А еще какие новости?