Страница 7 из 121
Хотя добрый князь Всеволод любил подкидыша как сына, не делая разницы между ним и собственными детьми, вырасти изнеженным княжичем Неждану не пришлось. Уж больно много всегда находилось кругом желающих его безродство припомнить, отцом с матерью уколоть. А нешто человек виноват, что злая недоля мать его рабыней сделала. А что до отца, то знала ли сама несчастная, от кого сына родила. Неждан, правда, хранил дорогой оберег: искусно выполненную серебряную привеску в виде волка. Кроме того, на плече у молодца помещалось родимое пятно, похожее очертаниями на этого свирепого хищника, явный знак какого-то неведомого и, возможно, древнего рода. Однако злые языки и тот же Ждамир, отчаянно ревновавший приемыша к отцу, пятна предпочитали не видеть, а про привеску говорили, что это раба у хозяина украла да среди пеленок своего пащенка спрятала.
Вот за такие речи и им подобные Неждан никому, включая княжича и его товарищей, спуску не давал, бил смертным боем. Даже со взрослыми мужами в драку лез, за что сам неоднократно оказывался бит. Зато, когда настало время воинскому ремеслу учиться, оказалось, что подкидыш превосходит умением и сноровкой всех сыновей именитых мужей, да и самого молодого Всеволодовича. А уж как подрос молодец да как выехал на степное порубежье, тут-то и узнали злые находнички, что не перевелись еще в земле вятичей богатыри. Никому спуску не давал гридень Неждан: ни разбойникам-печенегам, ни северным викингам, охотникам за рабами. С особенной, лютой ненавистью бил хазар, отмщая им за свое сиротство. Теперь, говорят, так же крепко арабов бьет.
А может стоило тогда, забыв про стыд девичий, приголубить, приласкать сердечного, как бабы мужатые друг дружке рассказывали, если думали, что княжна не слышит. Глядишь, нынче сыночка бы нянчила. Вот только тогда бы одними батогами дело точно не обошлось, да и ей самой неизвестно каким боком все б вышло, чай, от Ждамирова гнева ее спасло только заступничество дядьки Войнега да неподкупная слава бабушки Тару.
Ах, друг милый, друг сердечный! Удастся ли встретиться вновь? Гридни давеча баяли, что Неждан — это Соловей и есть. Всеслава в эти речи верила и не верила. Спору нет, удалью молодецкой лихой разбойник и вправду походил на ладу любимого. Тот, еще на службе княжеской, если видел, что ворог лютый превосходит его людей числом, тоже порой пускался на разные уловки, да и птичьим голосам подражал так, что заслушаешься. Но как можно поверить в то, что Неждан, с детства хазар ненавидевший, мог им за золото продаться, да еще на такие кромешные дела! Нет, что-то здесь было не так, и от того на сердце становилось еще неспокойнее.
Прозрачный осинник сменился темным еловым бором, в котором каждое дерево могло послужить укрытием для хитрого врага. Гридни совсем притихли. Хруст снега да скрип полозьев гулко раздавались в мертвой тишине. Только временами всхрапывала, тряся головой, какая-нибудь лошадь, да иногда на елку шумно опускалась, чтобы переговорить с товарками, ворона или сорока.
Затем в предвечернее безмолвие проник новый звук. Размытый и невнятный, напоминающий не то шум дождя в осеннем бору, не то частые и ритмичные удары далекого бубна кудесника, он постепенно нарастал, требовательно и властно обретая совершенно определенные, понятные для каждого, кто когда-либо носил оружие, грозные очертания.
И вот уже темная стена леса на широком плесе расступилась, заклубилась, заколыхалась огнями, поднялась снежной порошей и выпустила конный отряд, почти вдвое превосходящий небольшую свиту княжны. Всадники неслись во весь опор, звенела сбруя, тускло пламенели в свете факелов наконечники копий, вздымались на ветру меховые плащи, но никаких знаков вождя, никакого знамени различить было пока невозможно.
— Госпожа! — испуганно заверещали служанки. — Разбойники!!! Тебя похитить хотят!!!
По команде Войнега гридни сплотились вокруг саней. Несколько человек, оберегая княжну, подняли узорчатые щиты с начертанным на них знаком восходящего солнца (поможет ли светозарный Даждьбог, не его нынче время). Остальные вскинули луки, напряженно вглядываясь в серую морозную даль.
— Нешто, в самом деле, Соловей? — прикидывая направление ветра, озадаченно протянул Чурила. — Никак в лоб нападать решил?
— Да им хоть в лоб, хоть по лбу! — обиженно и зло пробасил из заднего ряда Сорока. — Вон их сколько! Проглотят и не подавятся!
— Разговоры! — прицыкнул на гридней Войнег. — Прикрыть княжну и глядеть в оба. Стрелять по моей команде!
Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть из-за щитов, Всеслава подумала, что кабы не эти дурацкие сани, гридни могли бы поскакать навстречу врагу, как делали во время пограничных стычек с печенегами и хазарами.
Но почему они не стреляют? Чего ждет Войнег? Чужаки, в самом деле, приблизились уже на расстояние более чем достаточное для выстрела, и здесь, на открытом пространстве, выстроенные в два ряда лучники Войнега имели явное преимущество.
Всеслава увидела Анастасия. Державшийся рядом с сотником лекарь молодецки горячил коня, внимательно разглядывая нападавших.
— Не больно-то они похожи на разбойников Соловья, — услышала Всеслава его спокойный голос. — Да и предводитель выглядит каким-то знакомым.
И в следующий момент дядька Войнег скомандовал отбой.
— Встречай родича и соседа, княжна! — с облегчением доложил он, подъезжая к саням. — Княжич Ратьша Дедославский за тобою следом к батюшке Велесу в гости пожаловал!
И затем раздалось знакомое:
— Поздорову, сестра!
— Храни тебя Велес, милый брат!
Хотя княжич Ратьша в самом деле приходился княжне и Ждамиру Корьдненскому родней, чай, его дед и их бабка по мужской линии от одних отца с матерью родились, молва давно записала его девице в женихи. Еще когда Всеслава лежала спеленатая в люльке, а будущий воитель бегал по двору в одной рубашонке, об этом обмолвился старый Мстислав. Род его не уступал великокняжескому, так же ведя происхождение напрямую от прародителя Вятока, да и град, в котором Мстислав сидел, считался чуть ли не сердцем земли вятичей. Неслучайно именно в Дедославле, а не в стольном Корьдно собиралось вече всей земли. Князь Всеволод тогда лишь отшутился, мол, не рановато ли соседушка ведешь разговор про золотую сваечку да серебряно колечко. Кабы имел десяток дочерей, всем бы сыновьям твоим невесты нашлись, а то ведь одна кровиночка, и ту придется хазарам отдать.
В таком же духе с неизменным напоминанием о хазарах отвечал возмужавшему Ратьше и его отцу братец Ждамир. Однако в последние месяцы, когда между княжной и хазарским каганом оказалось растущее день ото дня русское войско, Ратьша вновь напомнил о своих притязаниях. И хотя осторожный Корьдненский властитель с рукобитием не торопился: стоит еще посмотреть, что там у Святослава с хазарами выйдет, Всеслава чуяла, недалек тот день, и точила слезы в подушку — из огня да в полымя.
Глядя на высоченного широкоплечего красавца, Всеславины служанки растаяли в сладкой истоме: вот как бы такой сокол снизошел до них, серых утиц! Ну хоть на одну ночь! И за что госпожа его не жалует? Нешто краше беспортошный неумойка Неждан?!
Всеслава понимала служанок. В самом деле, троюродный брат, уродившийся статью в материну родню, воинственных ляхов, поражал своей редкой, нездешней красотой, прельщая красных девок роскошными волосами пепельного цвета, яркими синими очами, удалью молодецкой да пригожим лицом. Пожалуй, только русский воевода Хельги Лютобор, его соперник в том памятном единоборстве, мог прежде и здесь с ним тягаться. В профиль, если глядеть справа, они и нынче были чем-то схожи. Да только после хазарского плена помеченная шрамами от ожогов левая половина лица храброго русса больше напоминала пятнистую морду пардуса.
И все же в Ратьше Всеслава видела куда больший изъян. Словно в зачарованном серебряном зеркале жил красавец-княжич, собой любуясь и никого не замечая вокруг. Что же до удали, то хоть в сшибках молодецких и в поединках боевых мало кто мог ему противостоять, хоть в стычках с дикими печенегами и разбойниками-викингами обычно княжич одерживал верх, а все же слава за ним не самая добрая бежала. Сказывали, увлекшись неистовством битвы да хмельным пиршеством погони, мог Ратьша и печенежские вежи вместе с бабами и детишками дотла спалить, и пленных каленым железом самолично пытал, и данникам непокорным животы вспарывал или в болоте топил.