Под знаменем Сокола

— Ну, точь-в-точь моя мать! — откидывал на бок длинный чуб светлейший, глядя, как молодая женщина распоряжается первые дни после битвы в лагере, следя за тем, чтобы все, кому требуется помощь, были удобно устроены, всем хватало лечебных снадобий, перевязей и чистой воды.

— Ты слишком мало, девочка, отдыхаешь, — ласково пеняла ей госпожа Парсбит, вместе с другими печенежскими женщинами провожавшая раненых до Саркела. — Конечно, я рада, что все мои невестки разумны и трудолюбивы, но подумай о моём будущем внуке: ему ещё не пришло время появляться на свет.

— Я не делаю ничего такого, что могло бы ребёнку навредить, — улыбнулась ей Мурава. — А что до меня, мне бремя не в тягость, да и как могу думать об отдыхе, когда вокруг столько страданий.

Тойво беспокойство матери ханов Органа разделял. С утра до ночи находясь рядом, он не мог не замечать, что боярыня краса вечером буквально падает от изнеможения. Однако стоит кому-то позвать на помощь, и за ее плечами словно расправляются белые лебединые крылья, а руки превращаются в два солнечных луча, способных подарить свое тепло всем и каждому, кто в нем нуждается. Её усилиями от ран по дороге умерло в десять раз меньше людей против обычного.

И вот теперь бесстрашная ведунья, день за днём бросавшая вызов самой смерти, в голос рыдала перед иконой, попеременно произнося имена Александра, Анастасия и ещё не рожденного ребенка. Неужто пустая и почти неосуществимая угроза патрикия Калокира сумела так её напугать?

— Да он больше боярыни напуган, разве не видел, как заячий хвост дрожит! — хмыкнул в ответ на вопрос мальчугана Инвар, презрительно глядя на корсунскую крепость, в сторону которой удалился Калокир. — А вообще, ну и заварил ты кашу со своим рисунком! Ты хоть сам-то понял, что ты изобразил?

— Что увидел, то и изобразил! — пожал плечами Тойво.

— Ну-ну! — Инвар усмехнулся. — Неспроста вас, финнов, все считают колдунами. Впрочем, о чем это я, ты ведь и в самом деле из рода волхва!

— Да что в этом рисунке не то? — вспылил окончательно сбитый с толку Тойво.

— А вот что!

Инвар взял в руку уголь и обвел облако. Получилось, что над башней Сиагр развевается соколиное знамя.

— Теперь понял, какого ты страху навел! Ромеи и так сами не свои от беспокойства, никто ж не ведал, что у нас с хазарами все серьезно так выйдет, когда Икмор с Рогволдом, считай, без боя заняли Самкерц, стратиг, говорят, все дромоны к проливу направил, а тут еще ты со своими облаками. В Корсуни, конечно, подданных кагана называют христопродавцами, да только испанский корабль с хазарами на борту они буквально за пару дней до нашего захода в гавань выпустили. Понятно, хазары от нас не уйдут. Если не в море Русском, то в море Греческом их нагоним. Да только, понимаешь, что за дружба получается с подданными басилевса и с этим Калокиром? А ведь Святослав с ним собирается на Дунай. Не вышло бы худа. Хоть с наставником оставайся!

— Правильно! — обрадовался Тойво. — И зачем тебе в эту Нормандию идти?

— Сам не знаю, — болезненно поморщился молодой урман. — Верно, от себя убежать хочу. Помнишь, когда по верховьям Итиля ещё в Новгород шли, я на окрестные леса даже глядеть не хотел? Мне тогда в крике каждой пичуги Войнегин голос слышался, каждая берёзка кудрявая представлялась её косой. Теперь то же самое с дружиной. Всё мне чудится, расступятся ряды, да покажется она.

— Она сейчас среди валькирий, — посерьезнев, сказал внучок волхва, — тебя в битве станет беречь!

— Меня ли? — усмехнулся Инвар, вот только смешок получился больше похожим на всхлип. — Не ведаю, отыщу или нет в чужом краю свою судьбу, встречу лучше ли, хуже. Но другой такой, я знаю, не будет уж вовек!

Он провел рукой по лицу, пытаясь загнать обратно совершенно неуместные для воина слезы, а затем, чтобы развеять тяжкие думы, ещё раз поглядел на рисунок. На этот раз на его хмуром, озабоченном лице появилось удовлетворение.

— А вообще неплохо выглядит. Может, ты и в самом деле у своего деда пророческий дар перенял?

Дорога домой

Дважды Неждан бывал в Киеве, и дважды Град руссов и полян встречал его дождём и весенней распутицей. Нынешний раз не стал исключением: дождь лил, не переставая, а грязюка стояла такая, что лошади увязали до самого брюха. Хорошо хоть Днепр загодя ещё у порогов перешли, а то пришлось бы либо отращивать крылья, либо прыгать с льдины на льдину, как боярыня Мурава в Тешилове в прошлом году. Сидеть и пережидать разлив они не могли: уж больно важным поручением их почтил светлейший — первыми принести его матери и всей Руси весть о полном разгроме хазар.

Совпадавшую по времени с днем Сретенья Господня славянскую Громницу, день окончания зимы, когда, как говорят знающие люди, пробуждается после зимнего сна тучегонитель Перун и потому можно услышать первый раскат грома, они встречали победителями в Саркеле. Хотя грома в тот день никто не слышал (попробуй тут услышь, когда повсюду гремят да скрежещут разрубающие доспехи и шлемы секиры да мечи, а пение возвращающихся на гнездовья птиц заглушают боевые возгласы), воинский бог их не оставил и щедрым приношением не побрезговал. Да и Господь милосердный не отказался преподать урок смирения потомкам народа гордецов, не признавшего в Сыне Человеческом Бога.

Царь Иосиф за свою гордыню поплатился точно. Каждый, кого воля Божья поднимает над его народом, возводя на престол, должен знать, что настоящие твердыни — это не каменные стены, лесные крепи и речные лабиринты, а люди твоей земли. Только постигнув их чаяния и надежды, можно зажечь пламя победы, и не всегда пищей для этого огня является золото, да и кому оно нужно, когда хлеба нет. А что до стен, то могут ли они стать помехой для войска, в осенние дожди и зимние вьюги покорявшего горные хребты.

Неждан не чувствовал ни дождя, ни снега, не различал, стелется ли под ногами ровная степная дорога или вздымается отвесная скала и вертикальная стена. Каждый взмах его меча направляла взывавшая к мести кровь, и клекоту огненного сокола вторил гневный рык Ашины волка. Ох, Всеслава, Всеславушка, зоренька ясная! Верно, правы были древние, полагавшие, что легкомысленная женка Эпиметея, выпустив гулять по свету все злокозненные хвори, закрыла крышку колдовского ящика перед носом надежды.

Наткнувшись вместе с отрядом дозорных на остатки хазарского лагеря, в котором случилась междоусобица, они не сразу смогли понять, что произошло. Мысль о том, что хазары окажутся настолько беззаконным народом, что в час испытаний вместо того, чтобы искать пути к объединению, затеют мятеж против тех, кто всё это время пытался защищать их жизнь и свободу, поднимут руку на человека, олицетворявшего собой каганат, и устроят резню, просто не укладывалась в голове.

— Они поступили согласно обычаю, — потрясенно разглядывая устрашающую картину (бунтовщики настолько торопились, что даже не потрудились прибрать мертвецов), вопросительно поднял глаза на старшего брата участвовавший в походе Аян.

— Такое решение вправе принимать только великий жрец с одобрения совета старейшин, — презрительно скривился старший Органа. — А никак не потерявшая рассудок чернь.

— Правду говорят, когда Господь хочет кого-то покарать, он лишает его разума, — покачал головой Хельги.

Отца Неждан увидел почти сразу. Хотя, как потом рассказывали попавшие в плен мятежники, несмотря на полученные раны, Иегуда бен Моисей продолжал сражаться, когда пали последние из его соратников, обезумевшей толпе удалось в конечном итоге повалить его. Поскольку бунтовщики не имели ни времени, ни материала для того, чтобы соорудить деревянного коня, тархана расчалили прямо на ветвях одиноко стоявшего посреди равнины, объеденного донага саранчой яблоневого дерева. Когда Неждан и Хельги, который даже раньше побратима кинулся к омытым дождем и кровью ветвям, разрезали веревки, Иегуда бен Моисей был ещё жив.

— Илия… — прошептал тархан, сумев приподнять на мгновение веки, и силы оставили его.