Страница 1 из 5

Теоэстетика. 7 лекций о красоте

Филоненко Александр

Александр Семенович Филоненко

Живая книга для живых людей

Когда публикуются курсы лекций, у многих людей возникает предубеждение, что это нечто вторичное и несамостоятельное, что это неизбежное упрощение и в общем-то повторение уже известных мыслей. Примерно с таким едва осознаваемым сомнением я приступил к чтению рукописи этой книги. Однако опасения не оправдались. Более того, я встретил нечто противоположное тому, чего ожидал, – емкое, интересное, удерживающее в напряжении повествование, которое доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. Как говорит автор книги, иногда наше ожидание «вдруг бывает опрокинуто, но это тем не менее не вызывает тревоги, а приводит к радости и как-то связано со счастьем. Счастье же, в свою очередь, существенно связано с этим „вдруг“» (с. 29). И сама эта книга таит в себе нечто неожиданное, что как-то связано со счастьем…

Этим неожиданным, во-первых, является встреча с самим автором книги, который раскрывается не только как мыслитель, но и как свидетель какой-то первозданной радости. Кажется, в нем есть что-то пушкинское – что-то светлое и легкое, поэтическое и настоящее, чего так не хватает сегодня: «Странным образом современный человек готов защищать очень разные вещи – экологию, чьи-либо права, еще что-либо, – но совсем не готов защищать счастье и красоту, потому что это что-то уже совсем дополнительное» (с. 31). И становится совершенно ясно, что это ни в коем случае не «дополнительное», но самое что ни на есть важное, что еще со времен Сократа понятно: именно это и нужно защищать и объяснять, но ровно с тех же времен ничего не меняется, и люди гораздо больше могут сказать об экологии и чьих-то правах (в случае Сократа – о горшках и лошадях), нежели о том, что такое красота и счастье. Во-вторых, своеобразным является авторский подход к теоэстетике, которая рассматривается с весьма интересного ракурса: «Надо сказать, что для меня тема красоты существенно связана с темой богословия общения, или евхаристического богословия, темой глубокой и актуальной» (с. 21). Такая интерпретация теоэстетики является несколько неожиданной, но при внимательном рассмотрении оказывается, что эти области гармонично дополняют одна другую. Впрочем, это предполагается и замыслом Х. У. фон Бальтазара, который после теоэстетики написал пять томов теодраматики. И хотя в русскоязычном научном сегменте эта тема практически не исследована, Александр Семенович весьма оригинально раскрывает и проясняет этот переход. Например, он делает мощный заход вглубь различных теорий, начиная от идеи культуры и заканчивая молитвенными практиками, для того чтобы показать тонкий момент взаимодополнительности красоты и добра, или, выражаясь иначе, теоэстетики и теодраматики: «Когда я молюсь, я могу и должен просить об уязвимости, потому что уязвимость есть возможность быть открытым для того, чтобы услышать призыв. Это способность внутри бури, среди вызовов расслышать зов, узнать его и пойти за ним. Такое понимание культуры вырастает из богословия красоты» (с. 40). В дальнейшем автор поясняет, о чем идет речь, но уже здесь можно увидеть богатый потенциал теоэстетики, которая открывает возможности для такого серьезного и ответственного разговора. Короче говоря, Филоненко не только делает блестящее введение в теоэстетику, но одновременно подготавливает читателя и к теодраматике.

Здесь есть важный нюанс, который для современного читателя может показаться еще более неожиданным: «эстетика до этики» (с. 61). Обычно в научных, философских, богословских работах эстетике не уделяют внимания, ибо эвристические возможности этой дисциплины, как представляется, весьма далеки от нужд теологии. У нас много говорят об этике – предполагается, что именно с ней связан практический интерес теоретических наук. Ну или можно вспомнить о том, как Левинас поправляет Хайдеггера, полагая, что первое слово остается не за бытием, но все-таки за ближним – Другим. Однако Александр Семенович на конкретных примерах показывает, как и почему эстетическое начало по существу предшествует этическому. Это ни в коем случае не означает, что этическое как-то недооценивается или умаляется, – этика и эстетика взаимодополнительны. И все же тезис гласит: «эстетика до этики». В данном случае я не буду его обосновывать, автор уже блестяще продемонстрировал это в данной книге – и мне остается только порадоваться за читателя, которому предстоит ознакомиться с этим текстом.

Остается добавить лишь одно, но, быть может, самое главное. Наша эпоха проходит под лозунгами «выгорания», «расцерковления», «разочарования», «кризиса религии», «стресса», «уныния» и чего угодно другого в таком духе. Чего только не нагнетает современное информационное пространство. На таком фоне эта книга имеет также и терапевтическое значение, поскольку она своим светлым и мирным духом утешает читателя. Но это, как ни странно, лишь побочный эффект. Основное заключается в том, что, в отличие от многих нынешних богословов, Александр Семенович предлагает, если выразиться немного грубо, позитивную программу. Речь идет о смелой постановке вопроса: как встретить Бога? В эпоху сомнений и подозрений это кажется непростительным легкомыслием, особенно если иметь за плечами опыт советского атеистического прошлого, но, погружаясь в чтение книги, понимая ее контекст и теоретические основания, нельзя не отдать должное автору – он открывает возможность, он приглашает, он говорит не от теории, а от опыта. Используя язык Филоненко, можно сказать, что эта книга – призыв, который может быть услышан читателем. Рано или поздно всякий человек задается вопросом о том, как мы узнаём действие Бога по отношению к нам. Это связано с понятием Промысла, с тем, как мы понимаем отношения Бога и мира, – в общем, это касается самого существа богословия. Ответ автора, выраженный предельно лаконично, состоит в следующем: «Мой тезис, который мне надо будет аргументировать и показать его продуктивность, заключается в том, что работа узнавания оказывается тождественной работе благодарения» (с. 87). И в этом состоит позитивное ядро предлагаемой программы. Отсюда следует, кроме прочего, то, что тезис «эстетика до этики» не только не принижает значение последней, но и определенным образом помогает стать по-настоящему этичным, раскрывая, таким образом, практическую пользу эстетики и демонстрируя единство добра и красоты.

Как говорит Александр Семенович, «богословие – это очень живое делание» (с. 17). Я бы сказал, что читатель держит в руках книгу редкого вида – это живая книга.

Призванные свободой

Воспоминание-свидетельство участника Киевского летнего богословского института

Летом 2010 года я должен был с двумя младшими детьми, одиннадцати и пятнадцати лет, впервые один (жена оставалась с заболевшей матерью), отправиться в отпуск куда-нибудь южнее Беларуси. (Все обстоятельства очень важны.) Я был растерян, боялся не справиться. И тут я получил имейл от киевских коллег, с которыми с 1990-х сотрудничал в области издательского дела. Это было приглашение участвовать в качестве слушателя в Киевском Летнем богословском институте. Из текста письма я понял, что институт будет проходить в течение двух недель июля-августа в селе Лишня, в сорока километрах от Киева. Предложение меня зацепило, и я ответил с благодарностью, но практически в форме отказа, сославшись на то обстоятельство, что мне необходимо вывезти детей на отдых из ситуации семейного хосписа. Мне написали, что очень нас ждут, что детям не будет скучно, – и мы поехали.

Мы ехали целый день, по июльской жаре, на своей машине, из Минска, через полуобморочную Беларусь, через переход Александровка, по краю Чернобыльской зоны, в обход Киева, в провинциальную украинскую глушь, и добрались до места уже в сумерках. Вышли из машины. Разбрелись по сторонам; нас еще никто не успел заметить. Я оглядывался вокруг и не мог усмотреть ничего идиллического. Внизу – узкая деревенская улица, грохочущая разбитая трасса, по которой несутся мамонты-самосвалы с песком и щебнем. Справа – высокая стена двухэтажного, недостроенного с советских времен административного здания. Слева – какие-то сельские хозпостройки. Сзади силуэты нечесаных громадных деревьев с омелами в волосах. Из сумерек вернулся сын и сказал фразу, определившую следующие девять лет жизни. «Папа, это лучшее место на Земле». Как он успел?! Потом подошла младшая, уже в обнимку с двумя девочками-погодками. Время изменило свою природу.