Страница 65 из 75
Оказывается, мы с ним всю дорогу сидели рядом и размышляли об одном и том же. Я тоже собиралась просить мою Макаровну подыскать рыженькой новую хозяйку, а я буду исправно доставлять корм. Но почему-то такой благополучный исход меня не устраивал. Что-то мешало, что-то меня мучило.
Я — воплощенное суеверие. Шагу не могу ступить без приметы, дурной или доброй. Во всем вижу предзнаменования, тайные знаки судьбы. И сейчас во мне крепла уверенность, что эта несчастная собачонка послана мне не случайно. Чтобы испытать и подарить надежду. Внутренний голос настойчиво нашептывал: «Возьми, возьми ее себе, в ней твое спасение».
Вместо того чтобы сказать ему несколько приятных слов и проститься, я сидела в машине, и слушала его, и сама что-то рассказывала. Предмет нашей беседы ничего не значил. Главное было в том, что он не выказывал желания уехать, а я — вернуться в свое заточение.
Встречаются два человека. И с первых минут осознают, как им тепло, уютно друг с другом, и не могут наговориться. Мне такое чудо выпадало всего два-три раза за тридцать лет. И к чуду далеко не всегда примешивается влечение или зарождающаяся любовь. Я вспомнила Сережку, к которому относилась как к младшему брату. Его безумная мечта вырастить и испечь свой хлеб осуществилась, а дальше-то что?
К Родиону я долго относилась только как к другу. Хотя с первой же встречи он мне очень понравился. Так же как зять Володя, с примесью нежности и восхищения. Поэтому без всякой задней мысли я предложила моему новому знакомому подняться ненадолго, вымыть руки, ведь он носил собаку, завернутую в грязные гуманитарные лохмотья. Если пожелает, выпить чаю. Он охотно согласился.
Я дала ему чистое полотенце, поставила чайник и придирчиво оглядела кухню. Здесь безусловно живет очень достойная дама: везде порядок, на плите стоит свежий куриный бульон, на столе — яркая баночка с дорогим жасминовым чаем и никаких следов спиртного! Если бы не Володька, я бы давно опустилась на самое дно и не вынырнула. Хорохорясь перед близкими, в душе я понимала, что слаба. И больше всего на свете боюсь своей беспросветной тоски. Одна я с ней справиться не в силах.
Быстро спрятала халат, пригладила волосы перед зеркалом. Почему-то перед Родионом мне стыдно было предстать растрепой и неряхой. Я сделала красивые бутерброды, как учила меня Люся, украсив каждый долькой лимона и каплей соуса. Заварила свежий чай.
— Три часа назад я вышла из дому на несколько минут, в гастроном и обратно, — смеялась я. — Вот какие зигзаги и пируэты выписывает жизнь.
— И очень хорошо, что выписывает! — одобрил Родион, глядя на дымящуюся чашку. — В последнее время дни тянулись так однообразно тоскливо, беспросветно, что я подумывал — еще немного, и взвою, не выдержу. И вдруг вы меня встряхнули. Ида Генриховна — просто чудо. Таких женщин я видел только в кино.
— Действительно, нам с вами повезло. Давно мечтала встретиться и подружиться с такой старушкой из прошлого века.
Чай давно был выпит, о спиртном я себе категорически запретила думать. О себе мы рассказывали друг другу осторожно, только краешком задевая свое житье-бытье. Чувствовали, что еще не время. Конечно, мне хотелось узнать что-нибудь о своем новом знакомом, но по себе знала, как неприятно пытливое, настырное любопытство.
Родион спохватился около девяти. Извинился за то, что слишком засиделся для первого визита. На прощание, пожав мне руку, смущенно сказал:
— Никак не могу вспомнить, Лариса, где я мог вас видеть? Мы встречались раньше? Конечно нет. Внешность у вас неординарная. Я бы запомнил, увидев вас даже мельком.
Какое-то недоразумение, решила я. Может быть, приснилась ему во сне. Такое бывает, снится тебе незнакомый человек, а через какое-то время ты его встречаешь. Его удивило такое объяснение. С тех пор как он увидел меня на дороге, он не переставал удивляться. Я казалась ему загадочным существом.
— А хотите, я угадаю, кто вы? — нахально спросила я. — По тому, как с вами спокойно и легко, мне кажется, что вы — доктор, только, конечно, не айболит, а человеческий.
Он растерянно кивнул.
— Вот видите, вы мне точно снились! Вы психиатр, нет? Только не стоматолог. Ненавижу стоматологов.
Итак, мое любопытство было удовлетворено. Он эскулап. Просил позволения позвонить завтра, узнать, как собака. Наконец мы простились. Я вернулась на кухню, налила себе холодного чая. И вдруг накатило. Так захотелось выпить, что готова была грызть край стола. Но теперь я знала, что справлюсь, обязательно справлюсь.
Это была первая ночь за пять месяцев, когда я легко провалилась в сон. А утром проснулась с приятным ощущением, что у меня появились дела и заботы. Дел по горло! Пристроить собаку в частную собачью клинику. Кстати, как назвать псину? Ведь я еще не отказалась от мысли оставить ее себе. Ида Генриховна называет ее лапой, лапонькой, лапушкой. Прекрасное имя — Лапа. Так и решила. Одно дело сделано.
Пристрою Лапу в лечебницу, потом зайду в церковь, закажу панихиду по папе. А вечером помяну его дома. Нашествия мамы и сестры я уже не боялась. Посидим вместе. Поминки — чистая условность, если не забываешь ушедшего и не веришь в то, что он умер навсегда.
Не успела я допить кофе, как позвонили в дверь. На пороге — Ида Генриховна. Вчера я продиктовала ей свой телефон и адрес. Она достала из лакового ридикюля книжечку и аккуратно все записала. А сейчас, изящно оттопырив мизинчик, пила кофе из крохотной чашки и извинялась за ранний визит. Спит она три-четыре часа в сутки, в пять уже на ногах, гуляет с собаками, и в десятом часу утра день для нее в разгаре. Но я Генриховну успокоила: она меня не разбудила, я уже собиралась уходить.
— Я, Ларочка, не спала всю ночь и приняла решение, — торжественно сообщила она мне. — У меня две собаки, ну станет на одну больше. Соседи помогают, отдают косточки, кусочки…
— Не волнуйтесь за нее, Ида Генриховна. Сначала мы ее вылечим, а потом решим, куда пристроить. Может быть, я оставлю ее у себя.
Мне захотелось обнять старушку, так я растрогалась и умилилась. Нет, не переводились и никогда не переведутся у нас добрые души. У Иды две собаки, да еще гуляет с соседскими, да еще кормит кошек в подвале. Бесплатно ведет в Доме культуры кружок немецкого языка для детей. Пока не решилась спросить, есть ли у нее родственники, близкие. Еще успею.
Я подхватила Генриховну под руку, и мы заторопились из дому, дел предстояло много. На лестнице встретились с Машей. Она просто обалдела, увидев меня с такой экзотической спутницей. Раскланялись и прошли мимо. Какое счастье, что я ей вчера не дозвонилась. Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь.
Несмотря на ее мольбы, я отговорила Генриховну ехать: одна я быстрей обернусь. Довела ее до подъезда. Всю дорогу она рассказывала не о себе, а о Лапе. Оказывается, собака была домашней, избалованной, но судьба переменчива…
— Вот в том доме жила ее хозяйка, интеллигентная женщина, учительница, — показала мне Ида Генриховна на одну из башен. — И собака хорошей породы, не помню, как называется. Два года я видела их чуть ли не каждый день, гуляли на берегу и во дворе.
Но летом Лапина хозяйка умерла, и собака очутилась на улице. Правда, добрые люди подкармливали, но это совсем не то.
— Такие животные быстро гибнут. Они не умеют жить в подвалах, бегать по улицам. Вдобавок эта собачка нежная, деликатная, — сокрушалась Ида.
Но вот пришли к ее подъезду. И тут на прощание она мне выдала самое сокровенное.
— Какой мужчина! — мечтательно и восторженно произнесла Ида Генриховна, томно прикрыв глаза.
Я улыбнулась лукаво:
— Любви все возрасты покорны, да, Ида Генриховна?
— Влюбилась, влюбилась без памяти! — чистосердечно призналась она, положив ладошку на грудь. — Всю ночь не спала. В Родиона Петровича и в вас, Ларочка.
— Вы счастливый человек, дорогая Ида Генриховна! — воскликнула я с завистью. — Я не влюблялась целую вечность и, думаю, уже утратила эту способность. На душе словно груда остывшего пепла, и ни одного уголька.