Страница 21 из 75
— Кто бы мог ожидать такой прыти от нашей невинной овечки, папиной скромной девочки! — ехидничала Люся, разглядывая меня, как вредное насекомое. — Завтра же доложу обо всем родителям.
Я чуть не расплакалась, как в детстве, когда она изводила меня:
— Не смей, слышишь! Тебя это совершенно не касается. Не вмешивайся в мою жизнь!
— Еще бы не касалось! К сожалению, я твоя сестра и отвечаю за тебя, — торжественно заявила Люська. — Ты же дура, круглая дура. Мало того, что влюбилась, как кошка, и сама повисла на шее. Вдобавок в любой момент можешь залететь, потому что невежественна, как школьница. Школьницы и то нынче больше искушены в этих вопросах.
Чего она мне только не наговорила, моя дорогая сестра. Такая современная, деловая женщина с широчайшими взглядами на всех и все. Из нее вдруг поперла самая серая, заскорузлая обывательщина. Я ее этим словом и заклеймила — обывательница. Ну, она, конечно, в долгу не осталась и пообещала устроить Игорю сцену за то, что он меня совратил.
Мы ругались часа два. На этот раз я отчаянно отбивалась и не желала уступать. Даже пригрозила, что порву с ней всякие отношения, если она наябедничает родителям. Она махнула на меня рукой, как на пропащую, и, уходя, словно веслом по голове припечатала. Последнее слово все-таки осталось за ней:
— Ты уверяла, что любишь отца. Но почему-то не подумала о его больном сердце, когда тайком отправлялась ночевать к любовнику, а нам лгала, что едешь домой. Папа уже сейчас не расстается с нитроглицерином, а через несколько лет ты сведешь его в могилу, лицемерка!
Люська удалилась, и в башне воцарилась гробовая тишина. Наверное, девчонки слышали нашу перебранку. Я долго приходила в себя, даже всплакнула немного. Обидно было: ведь я никогда не говорила ей, что люблю отца, это само собой разумеется и слова не требуются. Но даже в те горькие минуты я не сомневалась, что с сестрой никогда не рассоримся: «Родные люди все такие», между родными людьми всяко бывает.
Это случилось за три недели до свадьбы, когда Люся вызвала меня в башню для решительного разговора. А неделю спустя я пережила еще одно испытание — знакомство со свекровью и свекром.
Это очень тяжело — сознавать, что тебя заведомо не любят, еще не зная, ни разу не видя. Что для них ты самозванка, нахально вторгшаяся в семью. Полина Сергеевна была хорошо воспитана, умело изображала приветливость, но я все с порога почувствовала. В уголке еще сидела старая тетушка, которая специально явилась на меня полюбопытствовать.
Сначала я дичилась. Игорь не отходил от меня ни на шаг, очень агрессивно давая понять, что в обиду не даст. Но тут за стол со мной рядом сел Лев Платонович, отец Игоря, заставил пригубить белого вина и разговорил. Меня вдруг словно по течению понесло, стало легко, свободно.
Много ли, мало прошло времени, но я уже рассказывала Льву Платоновичу анекдоты из студенческой жизни. Мы вместе хохотали, позабыв об остальных. Когда я очнулась, свекруха поглядывала на меня неодобрительно, тетка ехидно, а Игорь удивленно.
— Что-то не так? Я вела себя не очень безобразно? — с беспокойством расспрашивала я его, когда мы уединились в соседней комнате, бывшей детской.
Вместо ответа, он обнял меня и притянул к себе. Когда заглянула Полина Сергеевна, мы сидели на диване, тесно прижавшись, и целовались.
— Игорь, тетя уходит, хочет с тобой попрощаться, — холодно сообщила мать и отвернулась.
— Все было замечательно, Ло, — сказал Игорь, вернувшись в мои объятия. — Твое поведение не было легкомысленным. Просто я описал тебя как чрезвычайно скромную, застенчивую девицу, а ты вдруг взяла и вышла из этой роли. Ты действительно непредсказуема.
Несмотря на похвалу, все это мне очень не понравилось. Кажется, мне совсем нельзя пить, даже несколько глотков вина тут же выбивают меня из колеи. Я чувствую себя утлой ладьей без руля и ветрил, гонимой волнами. Это очень неприятное ощущение — когда теряешь контроль над собой, своими поступками и словами. Но Игорь почему-то обожал меня в этом безобразном состоянии и старался подпоить.
Лев Платонович подал мне в прихожей шубку, даже застегнул верхнюю пуговицу. Потом поцеловал обе руки, чмокнул в лоб, щеку и заговорчески шепнул:
— Я потрясен, просто потрясен, Ларисонька!
Я смущенно вспыхнула, по наивности полагая, что моя особа произвела на него такое впечатление. Но тут Лев Платонович покосился на Игоря, который прощался с мамочкой.
— Я потрясен переменами, произошедшими с нашим сыном. Вы сделали невозможное, Ларочка, — разбудили нашу спящую красавицу.
Мы еще какое-то время шушукались, любезничали и хихикали с Платоновичем, а Игорь наблюдал за всем этим с веселой иронией. Отец с сыном так и относились друг к другу — с веселой иронией. Вечно подтрунивали, подшучивали, подкалывали, не всегда безобидно. Иной раз довольно болезненно всаживали булавки в самые чувствительные места. Самым чувствительным местом у моего Иноземцева было самолюбие. Поэтому я ничего не сказала ему про спящую красавицу. Вдруг обидится.
Еще бабушка учила меня: никогда не говори мужу всего, что на уме и на сердце. Это ее предостережение почему-то глубоко засело в памяти. Я знала женщин, которые открывали всю себя до донышка любимым мужьям. Ни к чему хорошему это не приводило.
Да, я не всегда бывала откровенна с Игорем и многое от него скрывала. Но скрытность не всегда сродни хитрости. Чаще всего я щадила его самолюбие, уберегала от неприятных новостей. Как и все мужчины, особенно избалованные с детства, он терпеть не мог осложнений и проблем и рад был жить в неведении, только бы его не тревожили по пустякам.
После первой же встречи я стала размышлять о своих новых родственниках. Ведь это самые близкие Игорю люди. Хочешь не хочешь, нужно строить с ними отношения, может быть, приспосабливаться и уступать. Уроки сестрицы не пропали даром. Со Львом Платонычем все было понятно. За ядовитой иронией и насмешками скрывалось какое-то доброе чувство — привязанность, может быть, любовь.
Игорь несомненно отца любил, но давно затаил на него обиду. За то, что тот всегда жил работой и своими увлечениями, друзьями, не уделяя внимания семье и сыну. Игорь считал отца чудовищным эгоистом, но обаятельным, умным человеком.
С матерью было сложнее. Между нею и сыном постоянно вспыхивали ссоры. Лев Платонович трусливо уклонялся. Если Игорь упивался своими обидами, то Лев Платонович жил последние годы с чувством вины, поэтому потерял свой голос в семье.
Когда мы очутились на улице, Игорь сказал:
— Ну вот, со свекром ты уже наладила отношения. Остается такая малость — тетушки и маман. Старик обожает молоденьких девочек, студенток.
— Я приятно удивлена. Твой отец оказался нормальным человеком. — Я подчеркнула слово «нормальный» и с тех пор всегда брала Платоныча под защиту, когда Игорь по обыкновению начинал старика критиковать.
Игорь искоса на меня взглянул, но удержался от замечаний. Он был явно в благодушном настроении.
— Я рад, что мой папочка тебе понравился. Скоро их у тебя будет сразу два. Пойдем скорее домой, моя толстушка.
На этот раз я уклонилась от его губ.
— До свадьбы еще целых две недели. Я не решила, кого выбрать — тебя или Платоныча. Кажется, он мне больше нравится.
Иноземцев так рассердился, что толкнул меня в сугроб, к изумлению двух старушек, выгуливавших своих собачек. Сам толкнул, сам же и извлек из сугроба и ворчал, отряхивая мою шубу:
— Тебе и вправду нельзя давать спиртное, Лукреция. Ты становишься распущенной. Это еще мягко сказано о твоем неблагопристойном поведении. Но черт возьми, как мне нравятся распущенные женщины!
Мне совсем не запомнилась собственная свадьба. Может быть, потому, что все свадьбы в чем-то очень похожи: белые платья, ЗАГСы, шампанское, черные или светлые «Волги».
Вначале все было чопорно и натянуто, потом — шумно и сумбурно. В результате ничего не осталось, кроме пустоты и головной боли. Нам с Игорем хотелось, чтобы никаких свадеб и не было, только бракосочетание и маленькая студенческая пирушка у нас на квартире. Но предки и слышать не хотели об этом: все должно быть как у людей.