Консультант

Разумеется, post hoc non propter hoc, после этого не значит вследствие этого. Однако, если бы он верил в совпадения, его грохнули бы гораздо раньше. Вероятно, ещё до того, как очень хорошие деньги помогли ему покинуть Галактический Легион. Ну, или заставили сделать это. Ведь как бы Крейг ни хорохорился перед заместителем, сколь бы ни был пренебрежителен, высказываясь о том, что представляет собой Легион, уж себе-то самому врать не имело смысла. Конкретно в той службе, из которой он своевременно сделал ноги, дураков не держали. А значит, чутью верить не только можно, но и необходимо.

В общем, отдав все необходимые распоряжения (в частности, относительно Хоуп и её «сотрудниц»), он практически ворвался в свои апартаменты. С пистолетом в руке и полной готовностью стрелять. Ворвался – и замер. Преступница, если она действительно была ею, мирно спала, свернувшись калачиком и, судя по неподвижности век, даже снов не видела.

Неудивительно, впрочем. За четыре дня девчонка потеряла фунтов двадцать – должно быть, именно так работали попытки организма нейтрализовать анкрит. А также и прочие добавки, которыми во время совместных трапез он неизменно сдабривал её порцию.

Внезапно Крейг изменил решение относительно участи Джей Ди, принятое за самым первым ужином. Нет, итог оставался тем же самым, но пути его реализации преобразовались от «застрелили в суматохе» до «умерла от передозировки». Пусть уж кошка получит последнее в жизни удовольствие. Ну, и он тоже, конечно. За компанию. Хотя, разумеется, не последнее.

Из сна, тяжёлого и неповоротливого, как тело в центрифуге при четырёх «же», Лану вырвало крайне неприятное обстоятельство: на её завёрнутых за спину руках защёлкнулись наручники. Не то, чтобы избавиться от них было так уж сложно, но надо было хотя бы разобраться с тем, какого, собственно?..

Рывок, сбросивший мрину с кровати на пол, особой ясности не добавил. Правда, шансы на прояснение всё-таки были: её голову резко подняли, держа за правое ухо. Логично – уставная стрижка Легиона не предусматривала изысков типа «схватить за волосы». Не за что было хватать.

На лице Крейга, представшего перед наконец открывшимися глазами, пребывало сложносочинённое выражение, состоящее в равных долях из предвкушения, недовольства и решимости. И – что особенно неприятно – капельки сожаления.

«Похоже, всё» – со странной ленью подумалось Лане. Страха не было, желания сопротивляться, почему-то, тоже. Только усталость – вот и отдохнёшь, подруга! – и лёгкая досада от того, что всё, что случится дальше, случится уже без неё. Несколько глотков вина из поднесённой к губам кружки только подтвердили предварительную оценку ситуации: вино было слишком сладким, с каким-то непонятным, приторным привкусом.

– Поиграем, кисонька? – пробормотал, вздёргивая её на ноги, Крейг.

Вздёрнул, однако, предельно аккуратно, не только не повреждая суставы выкрученных рук, но даже и не причиняя боли. И эта аккуратность вдруг прогнала усталость и лень, возвращая силы и желание барахтаться до последнего. А ещё откуда-то пришло ощущение, что надо протянуть время.

Поэтому, когда Крейг, расстегнув брюки, плюхнулся в кресло и указательным пальцем поманил Лану к себе, та двинулась к нему максимально медленно. И так, что мужчина вцепился в подлокотники скрюченными, побелевшими от напряжения пальцами и резко втянул воздух раздувшимися ноздрями.

«Поиграем? – было написано на лице приближающейся девушки. – Отлично, сэр, давайте играть». Демонстративная, насквозь фальшивая – заметно фальшивая! – покорность, с которой она опустилась на колени перед креслом, тоже входила в правила игры. И Крейг, принимая эти правила, прикусил нижнюю губу почти до крови.

Правда, расстегнуть один браслет и защёлкнуть его на подлокотнике кресла это ему не помешало. Как и прижать левую руку девушки ко второму подлокотнику. Но с точки зрения Ланы Дитц, почти пришедшей в себя и готовой играть до конца – своего, Крейга или света, не важно! – это была несущественная деталь. Торопиться не следовало, и посмеивающаяся про себя Лана не торопилась. Протянуть время. Вот просто взять – и протянуть. Немного. Совсем чуть-чуть.

Зачем? Она поняла, зачем, когда мутная, угольно-серая темень за окном вдруг сменилась багровым закатным небом Шекспира, перечёркнутым краем монастырской стены.

Крейг тоже среагировал на изменение освещения, и начал было приподниматься. Но в планы лейтенанта Дитц совершенно не входила свобода передвижений главного действующего лица этого балагана. А потому она проделала то единственное, что давало ей сейчас некоторый шанс дожить до развязки: предельно расслабила челюсти и резко их сжала.

Будучи женщиной, Лана совершенно не боялась крови, чужой или своей собственной. Но не бояться это одно, а вот получать удовольствие от вкуса… а тут ещё и рука прикована (хорошо хоть, что только одна), и в дверь ломятся с невнятными воплями про тревогу. Как будто мало завываний сирены.

В общем, на этом и погорел Майк Шонесси, отчаявшийся, должно быть, дозваться командира по связи и примчавшийся лично. Одна свободная рука, не слишком удобное положение и непривычный по весу и габаритам клинок в сочетании с попытками отплеваться… Все это самым плачевным образом изменило траекторию полёта спаты Крейга, подобранной рядом с креслом. И вместо правого плеча заместителя командира базы она угодила точнёхонько под ложечку. Специально целься – так не попадёшь.

Вот теперь тянуть было никак нельзя, следовало срочно избавиться от браслета, перевязать Крейга и вкатить ему противошоковое. Но Лана всё же позволила себе несколько мгновений блаженной неподвижности. Потому что в арбузно-красной мякоти неба появились чёрные косточки. И косточки эти быстро, прямо на глазах, увеличивались, принимая всё более узнаваемые очертания.

А потом пришел звук. Низкий, вибрирующий, рвущий в клочья пространство, а, возможно, и время. Знакомый до боли, до отвращения, до слёз ослепительного, всепоглощающего счастья. Так, разъярённо рыча, пугая и подавляя противника ещё до боестолкновения, заходят на цель тяжёлые катера Планетарно-десантного Дивизиона.

Кто-то сунулся в дверь вслед за Майком, и без затей получил табуреткой в голову: отвлекаться от перевязки своего пленника Лана не собиралась. Кто-то попытался заглянуть в окно, но она, не тратя времени на поиски ключа, уже успела снять браслет, вынув большой палец из сустава, а потом вернув его на место. Поэтому короткая очередь из Крейгова «раската» мгновенно обозначила смену концепции и приоритетов для – как она надеялась – всех желающих. Начавшаяся высадка десанта должна была, по идее, отвлечь «курсантов» и «инструкторов» от попыток проникнуть в покои аббата. Сирена, по крайней мере, заткнулась. Да и стрельба, и без того не слишком интенсивная, начала стихать.

Вовремя – в голове поселилась предательская, звенящая пустота. Задрожали руки. Боль, странно холодная, ледяными кристаллами проросла одновременно в груди, животе, висках и суставах. Проклятье, ей бы ещё хоть пять минут…

– Трина? – невесть откуда взявшийся Радар обхватил её за талию и осторожно опустил на пол. – Трина!

– Джонни, – прохрипела Лана. – Джонни, слушай внимательно и сделай, как говорю. Меня и вот этого, – движением головы, с трудом повернувшейся на окостеневшей шее, она обозначила Крейга, – надо отдать первому же грифону, который сюда залетит.

– Кому отдать?!

– Заткнись и слушай. Выкрутись как хочешь, но тебя должны связать с капитаном Эрни Дюпре. Передашь… привет от Локи… и скажешь… что Локи тебя рекомендует, понял?.. Повтори!

– Капитан Эрни Дюпре, привет от Локи, Локи рекомендует! – послушно отбарабанил осознавший серьезность момента Радар. – А Локи – это ты? Трина?! Трина!

Лёд сковал руки и ноги, тугим обручем сдавил лоб, дотянулся до сердца.

– Отдай… грифону… – прошептала Лана и отключилась.

Катрину Галлахер била мелкая дрожь, кожа была холодной, как и проступивший на ней липкий, вонючий пот. Организм, похоже, ещё сопротивлялся – чему? – но вяло, неуверенно, с каждой минутой всё слабее. Перестали дрожать ноги, за ними руки.