Страница 13 из 42
Вдруг потрясенная этим Франциска зарыдала и созналась, что детей убила сама, потому что в ином случае любовник не желал на ней жениться. Убила она их камнем, камень бросила в колодец, потом вымыла руки.
Это дело получило известность в Аргентине, и Вуче-тичу разрешили проверить свою систему еще на нескольких преступлениях, когда система Бертильона, уже принятая в Аргентине, результатов не дала. Вучетич в короткое время определил 23 рецидивистов. Казалось бы, дактилоскопия должна восторжествовать. Было даже издано распоряжение правительства, по которому Вучетичу выделялось 5 тысяч золотых песо в компенсацию расходов, которые он из своего жалованья сделал на дактилоскопическую экспертизу. Но вскоре эти деньги были арестованы: сторонники Бертильона смогли убедить правительство, что Вучетич шарлатан. В Аргентине разгорелась борьба между двумя школами, и лишь к середине 1890-х годов дактилоскопия была официально и окончательно принята в стране.
Дактилоскопия достаточно быстро совершила триумфальное шествие по миру, вытеснив как основное средство опознания преступника все иные системы. В Россию дактилоскопия проникла позже, чем в страны Западной Европы, но, проникнув, активно использовалась в крупных городах, особенно там, где полицией руководили разумные, не чурающиеся нового чиновники. К таким относился Аркадий Францевич Кошко.
Аркадий Францевич не готовил себя к роли первого сыщика России. Родившись в дворянской семье в Минской губернии, он закончил Казанское юнкерское училище и служил в Симбирске. В армии Аркадию Францевичу было скучно и, по его собственному выражению, «беззаботно». А хотелось интересной жизни. И вот в 1894 году молодой офицер, находившийся на добром счету, без видимых пороков и даже не растратчик, неожиданно для всех подал в отставку и поступил на службу в рижскую полицию рядовым инспектором. Скандал был велик, даже семья поначалу отвернулась от безумца, ибо поползли слухи о том, что молодой Кошко проворовался, проигрался в карты, подвержен порокам и неизвестно чему еще — ибо какой нормальный офицер добровольно совершит над собой такое насилие?
Впрочем, и в полиции Аркадий Францевич был встречен настороженно. Из армии туда переходили, как правило, ленивые, корыстные либо проштрафившиеся офицеры.
Как только в полиции убедились, что Кошко вернее всего карьерист, наступило некоторое успокоение. А Кошко был безотказен, упорен, организован и, что удивительно, неподкупен.
Уже через шесть лет тридцатитрехлетний инспектор стал начальником рижской полиции. Еще через пять лет мы видим его на посту заместителя начальника полиции Санкт-Петербурга, что было генеральской должностью. Когда же Аркадию Францевичу исполнилось сорок, он попал в Москву, чтобы наладить там дела, и остался до самой революции во второй столице в должности начальника Московской сыскной полиции, а также заведующего уголовным розыском Российской империи. Так что всё, что в начале двадцатого века происходило в сыскном деле России, так или иначе связано с деятельностью неутомимого и талантливого Аркадия Францевича.
При Кошко сыскная полиция стала одной из самых передовых в Европе. В ней была устроена «дактилоскопическая регистратура» и фотографический кабинет с обширным архивом. К тому же Кошко сам разработал систему учета и быстрого определения отпечатков пальцев и успешно пользовался ею. В своих воспоминаниях, изданных уже в двадцатые годы в Париже, где постаревший, лишенный любимого дела и средств к существованию генерал доживал свои дни, он, обычно крайне скромный в описании собственных подвигов и достижений, писал: «Способ относительно быстрого нахождения в многочисленных прежде снятых отпечатках снимка, тождественного с только что снятым, был разработан и применен мною впервые в Москве. Он оказался удачным, так как был вскоре же принят и в Англии, где и поныне английская полиция продолжает им пользоваться».
Умелое применение дактилоскопического метода позволило Аркадию Францевичу распутать удивительное, будто со страниц романа сошедшее «Дело Озолина».
…Кошко, вызванный по телефону на Курский вокзал, прошел, сопровождаемый жандармом, к ростовскому поезду. Поезд уже давно опустел, но его не отправляли в депо, ждали начальника полиции. Перед четвертым вагоном стояла группа людей, там был начальник вокзала, кондуктор, полицейский инспектор Панферов и доктор.
Начальник сыскной полиции, обменявшись рукопожатиями с собравшимися, поднялся в вагон. Кондуктор отодвинул дверь в купе. На диване, головой к окну, лежал мужчина лет сорока или старше. Пиджак распахнулся, свешиваясь на пол. На левой стороне груди белая сорочка была пропитана кровью, и из этого темного пятна странно поднимался белый, в желтизну, столбик — Кошко не сразу сообразил, что это костяная рукоять кинжала, всем лезвием вонзенного в грудь мужчины. Лицо человека, спокойное, даже умиротворенное, свидетельствовало о том, что смерть наступила мгновенно, вернее всего, во сне.
Никаких следов борьбы не было видно.
На верхней сетке лежали два кожаных чемодана, на столике — открытая коробка тульских пряников.
— Во сколько поезд прибыл? — спросил Кошко.
— В десять сорок,- быстро ответил кондуктор.
— И от Тулы…
— Три часа,- поспешил с ответом кондуктор. В коридоре было тесно, никто не уходил.
— Ему не спалось,- сказал Кошко.- Он вышел в Туле, купил пряники. Потом возвратился в купе, перекусил и через какое-то время, не раздеваясь, заснул. Последний час перед Москвой, в поезде уже наступает оживление, пассажиры просыпаются. Вернее всего, покушение произошло между восемью и девятью часами утра…
— Я тоже так думаю,- подтвердил доктор.
— Проводник, конечно же, никого подозрительного не заметил?
— Никак нет-с,- проводник был сокрушен бедой и еще не знал, чем она обернется для него самого.- Я их в Туле видал. Они коробку купили, а потом заперлись.
— В карманах посмотрели? — спросил Кошко.
Панферов показал на столик. Там лежал бумажник из добротной кожи, носовой платок с вышитой красной буквой «К» и серебряный портсигар, который и заинтересовал Кошко в первую очередь — портсигар был необычен и даже уникален: изготовленный из серебра, он был украшен золотой фигуркой обнаженной женщины и кошечкой с изумрудиками вместо глаз.
Центр портсигара занимала большая золотая буква «К». Кошко преодолел в себе желание взять портсигар и потянулся к бумажнику. В купе уже стало душно, и Кошко сделал движение к двери, оттесняя зрителей. Ему не хватало света, чтобы ознакомиться с содержанием бумажника.
Как только Кошко взял бумажник в руки и повернул его — на другой стороне его он увидел ту же самую букву. Видно, владелец бумажника и портсигара был большим собственником, и в укромном месте на теле его жены можно будет обнаружить ту же букву.
Кондуктор уловил улыбку на породистом лице генерала и тоже улыбнулся, не стараясь догадаться о причине улыбки.
Кошко между тем раскрыл бумажник. Как ни странно, в нем не оказалось ни записной книжки, ни визиток, ни записок — лишь деньги. Две сотенных и три банкноты с умиротворенным ликом в бозе почившего Александра III, то есть всего 275 рублей. И еще немного мелочи в брючном кармане. Отметив нелогичность содержимого — бумажник был слишком безлик, словно из него успели вынуть всё, что могло указать на личность погибшего, Кошко вновь обратил свое внимание на портсигар.
— Его трогали? — спросил он, указав пальцем.
— Я взял его аккуратно,- ответил инспектор Панферов, который проводил осмотр. — За уголки.
Кошко достал из кармана большой чистый платок, обернул им угол портсигара и поднял его к свету. На зеркальной серебряной поверхности были видны два смазанных пятнышка крови. «Если Панферов не врет, то портсигар может решить все наши проблемы»,- сказал себе Кошко. Он тщательно завернул портсигар в платок и положил в карман.