Страница 8 из 9
С восходом солнца коняги ушли, унося своих убитых и раненых. В лагерь Шелихова явился перебежчик – бывший в плену у конягов алеут с Лисьих островов. Он рассказал, что к утесу, с которого были обстреляны лодки Шелихова, скоро подойдет подкрепление, и тогда туземцы снова попытаются атаковать, чтобы захватить пленных, – так они поступают со всеми пришельцами.
Шелихов был наслышан о судьбе русских мореходов, попавших в плен, не хотел такой участи ни для себя, ни для жены, ни для своих людей и потому действовал по принципу «на войне как на войне»: «Приметя вскоре сию угрожаемую от лютости диких опасность, мы решили предупредить предприятие оных» – зарядили мортиры и обстреляли укрепление на утесе. «Сколько бы я ни избегал пролития крови, – признавался Шелихов, – нельзя однако ж думать, чтобы не было при сем несколько из них убито». Вскоре укрепление сдалось, а все, кто там находился, были взяты в плен. Большую часть пленных он отпустил, а остальных поселил в 15 верстах от гавани: выбрал из них «хаскака» (начальника), снабдил байдарами, сетями и всем нужным для жизни. Чтобы избежать дальнейших покушений, Шелихов взял 20 детей в заложники-аманаты – так поступали в Америке и «белые», и туземцы.
Это было не последнее столкновение. Коняги нападали на лагерь ночью, в дождливую и ветреную погоду, пытались пронзить байдары копьями – «иные байдары имели до ста сквозных пробоин». Но Шелихов был не из тех, кто отступал, тем паче когда его вынуждали отступить. Он настойчиво и упорно держался за эту каменистую неприветливую землю и требовал такого же терпения от других. Пусть он родился не в Сибири, но приобрел узнаваемые черты знаменитого сибирского характера – несговорчивость и упрямство.
Как выглядели эти «немирные» аборигены? «Коняги – люди рослые, здоровые, дородные, больше круглолицы, но есть имеющие и продолговатые лица; смуглые, волосы черные, а редко темно-русые, которые мужеский и женский пол стригут в кружок. Жены знатных мужей отличают себя от прочих тем, что, зачесывая несколько волосов наперед, подстригают до бровей и имеют косы; у иных бороды, а у некоторых грудь и плечи вместо косынок шитые» – так описывал конягов Шелихов. «Шитые» – татуированные; подобный способ украшать тело был распространен у многих народов Америки. Кроме татуировок и женщины, и мужчины использовали, как сказали бы сегодня, пирсинг: «средний хрящ в носу прокалывают», чтобы вставить туда кость; прокалывали также уши, нижнюю губу и через проколы продевали нанизанный мелкий и крупный бисер, «почитая то за самую лучшую вещь и украшение».
Описал он и костюмы туземцев: нижних рубах у них нет, ходят босиком, а дома и вовсе нагишом, с небольшим передником из шкуры или травы, в холод носят парки, которые делают из меха бобров, выдр, лис, медведей, соболей, зайцев, оленей и росомах, еврашек (сусликов) и тарбаганов (сурков), а также оперения птиц. Из кишок сивучей, нерп, моржей и китов шьют длинные рубахи с капюшонами – камлеи. На головах носят шляпы из травы и веток и «деревянные шапки».
Но если одежду и украшения туземцев при первой встрече никто разглядеть не мог, то силу их оружия и умение его применять люди Шелихова сразу почувствовали на себе: «Для войны есть у них луки и копья железные, медные, костяные и каменные. Топоры железные особого манера, состоящие в маленьком железце; трубки, ножи железные и костяные…» Раны, нанесенные меткими конягами, бывали болезненны и долго не заживали; английские моряки рассказывали, что видели на телах русских шрамы от индейских стрел.
Жили коняги в землянках, стены внутри обивали досками, окна затягивали кишками и пузырями животных, а вход делали ниже пола – «с исподи», как писал Шелихов. Печей в этих домах он не увидел – «довольно они теплы и без того». Но зато огнедышащие каменки стояли в банях, в которых «париться они отменные охотники» – с березовыми вениками и травами.
Шелихов признавался: ни свадеб, ни наречения новорожденных, ни похорон «сам не видел, и потому ничего об них и сказать не могу». Впрочем, кое-какие обряды он описал. Некоторых умерших закапывали в байдарке, вместе с ними погребали живых рабов, по большей части пленников. Жители полуострова Кенай, напротив, своих покойников сжигали, завернув в звериные шкуры. Родственники почивших в знак скорби остригали свои волосы, лица мазали черной краской, но законом это не было: «Если умерший кому неприятен или вовсе не имел с ним дружества, хотя бы и родственник был, те по таковым траура на себя не налагают». Многоженство у них не было в обычае, зато процветало многомужество: «Хорошие и проворные женщины держат по два и по три мужа, и в том никакой ревности между мужьями нет, но еще живут дружески».
Судя по некоторым замечаниям Шелихова, он через толмачей хотел узнать, во что туземцы веруют, но выяснил немного: «Говорят, что в мире есть два существа или два духа, один добрый и другой худой… доброе выучило делать байдары, а худое оныя изломать». Он и сам пытался проповедовать: «Сделал я опыт рассказать им сколько можно простее о христианском законе, а как увидел величайшее их в том любопытство, то и захотел я воспользоваться сим случаем… словом, до выезду еще моего сделал я христианами из них сорок человек, кои крещены были с такими обрядами, кои позволяются без священника».
Эпидемии среди туземцев не распространялись – по утверждению Шелихова, они все поголовно здоровы и «живут до ста лет». Единственная ведомая им болезнь – «любострастная», которую к ним завезли мореплаватели. Англичане пытались бороться с этой напастью и даже запрещали больным членам экипажа сходить на берег, но запреты не действовали. Конечно, венерические болезни завозили не только английские корабли; однако англичане обратили внимание, что русские не вступают в связь с местными женщинами, объясняя это тем, что туземки – «нехристи». Правда, наблюдения англичан плохо согласуются с реальностью – достаточно вспомнить разношерстную публику промысловых партий и большое число белокурых и голубоглазых детей на островах и Аляске.
Шелихов в своих наставлениях не оставил без внимания этот важный вопрос. Мораль он никому не читал, но советовал, чтобы предотвратить распространение «любострастных» болезней, «неженатым, кто хочет, женитца… а женатым Бог, а не мы будем судьи, природная слабость нихто не может отвратить чрез долгое время живши».
Обычаи гостеприимства конягов Шелихов описал подробно: «Приезжающих гостей встречают, вымаравшись красной краской, и в лучшем их наряде, колотя в бубны и производя пляску, имея в руках военные свои орудия». Гости тоже являлись в соответствующем виде – «как на сражение». Как только байдары приближались к берегу, хозяева бросались в воду, выносили их вместе с байдарами на сушу, затем всех прибывших по отдельности на спине несли к месту трапезы, рассаживали; все молчали, пока не наедятся и не напьются. В деревянных или костяных мисках подавали угощение: толкуши – толченые ягоды с тюленьим, китовым или сивучьим жиром; перемешанные с кореньями бруснику, клюкву, чернику, княженику. Приносили сушеную рыбу – юколу, мясо зверей или птиц. Всё это туземцы ели без соли и хлеба, которых не знали. Первым пробовал кушанье и питье хозяин, затем передавал миску гостю, из чего Шелихов сделал вывод: «Посему надобно думать, что они иногда мешают и отравы». Далее миска пускалась по кругу; недоеденное увозили с собой.
После «застолья» (ни столов, ни стульев, ни кроватей у конягов не было – сидели и спали на травяных подстилках и своих парках) начинались развлечения: танцы с бубнами, представление в масках; затем мужчины уединялись в кажиме – общественном доме, где всю ночь беседовали и играли в разные игры, здесь же спали и ели.
Шелихов относился к конягам настороженно и недоверчиво: «От природы хитры, в обидах мстительны и предприимчивы»; хотя с виду «кажутся тихи», но «жизнь их есть разбойническая, кто чаще, больше и удачнее украсть успеет, тот чрез сие похвалу заслуживает». На его оценках не могли не отразиться частые и кровопролитные столкновения с конягами; но он и не претендовал на глубокое знание их натуры, в описании часто прибавлял «по короткой там моей бытности» и признавался, что не знает, держат ли коняги данное слово. Зато он верно подметил веселый и беспечный нрав туземцев, их неумение экономить и заготавливать припасы, то есть думать о дне завтрашнем, отчего они «часто голод и наготу терпеть принуждены». Но в то же время автор «Записки» не преминул подчеркнуть: если коняги брались за какое дело, даже не умея, то работали всегда с охотой, усердно.