Я и Он

– Что ты сделал с Лиллой, – спрашивает она наконец, – после того как Прото подарил ее тебе? Невольно думаю о том, как поступил бы в подобных обстоятельствах Кутика, и отвечаю: – Нетрудно представить.

– Так что же? Выдерживаю паузу и с педантичной точностью поясняю: – Она, понятное дело, не соглашалась. Тогда я дал ей понять: будет дурить – забудь о роли. Короче, поломаласьполомалась и обломалась.

– Паршивец! Я не обижаюсь, хотя, видит бог, не заслуживаю такого оскорбления, во-первых, потому, что оно относится не ко мне, во-вторых, потому что Ирена произнесла его ласковым, томным голосом. Однако неожиданно я понимаю, что самый разговор, а точнее, наши отношения поддерживаются уже не между Иреной и мной, а между Иреной и «им». С одной стороны – полуразвалившаяся на диване Ирена с вытянутыми расставленными ногами; с другой – «он», возбужденный сверх всякой меры. Что до меня, то, как это обычно бывает в подобных случаях, я оказываюсь вне игры. Правда, если обычно я принимаю эти условия и мне даже приятно наблюдать за «его» действиями из укрытия, где я ощущаю себя в безопасности и сполна могу насладиться созерцанием происходящего, то теперь «его» победа почему-то вызывает во мне внезапное и непривычное чувство, напоминающее ревность. Да, я влюбился в Ирену и, пусть кому-то это покажется невероятным, ревную ее к «нему»; меня коробит от одной только мысли, что мне Ирена предпочла «его». Это равнозначно тому, что секс берет верх над любовью. Резко я говорю: – Для начала сядь нормально.

Ирена удивлена столь неожиданной переменой тона. Как бы пересиливая себя, медленно и нехотя, она садится выше, по-прежнему глядя на меня в упор.

– Так вот, знай, – продолжаю я, – что все это я выдумал.

– Что значит – все? – Все. Всю эту историю с Прото, да и самого Прото. Его настоящее имя не Прото, а Протти. И он вовсе не такой монстр, каким я его представил. Это видный мужчина с мягким характером, воспитанный и любезный. А главное – примерный семьянин. И про эту Лиллу я все выдумал, от начала и до конца. Никакой Лиллы нет и никогда не было, никакому Прото я ее не представлял, а Прото мне ее не дарил. На самом деле я работаю на Протти, Протти платит мне за это, вот и все. И никаких подарков. Даже на Новый год.

Ирена смотрит на меня и, кажется, совсем не сердится. Наоборот, спрашивает с улыбкой: – Зачем? – Что – зачем? – Зачем тебе понадобились эти Прото, Лилла и подарок? – Затем, что я захотел провести эксперимент.

– Какой еще эксперимент? – Я решил подбросить тебе сюжетец для одного из твоих онанистических фильмов. Таким образом я сам оказался бы в этом фильме, и ты, занимаясь любовью сама с собой, так или иначе занималась бы ею и со мной.

– Тонкий расчет. А с чего ты взял, что я приму твой сюжет? – По-моему, во всей этой истории есть одна изюминка, которая позволяет мне надеяться на роль в фильме. Изюминка – это не кто иная, как Лилла. Ее не продают и не покупают, а просто-напросто дарят.

– Верно. Ловко придумано. Радуйся: твой эксперимент удался.

– Удался? Что ты этим хочешь сказать? – То, что я, возможно, использую сюжет, который ты так любезно мне предоставил.

Смотри-ка, она еще и ерничает! С нескрываемым раздражением парирую: – Ничего подобного. Я просто хотел провести эксперимент, эксперимент удался – вот и все. Но я не собираюсь, ты пойми, не собираюсь участвовать в твоих фильмах. Никакого кино: или наяву, или никак. Потому что я люблю тебя, и, если в один прекрасный день, хотя подобное представляется мне маловероятным, ты тоже полюбишь меня, это должно происходить в реальной жизни, а не в призрачном онанистическом фоторомане. Поняла? Посему я категорически запрещаю тебе использовать мой сюжет.

– А что будет, если я все-таки его использую? Что со мной? Точнее, что с «ним»? «Он» грубо отпихивает меня и вещает моими устами, но уже новым, неслыханным, неузнаваемым от яростной вспышки гнева голосом: – Что будет, говоришь? Ничего особенного, сверну башку – и дело с концом.

Ирена закатывается мерзким смехом, который приберегает для тех случаев, когда хочет выказать максимум презрения. Смеется она одними уголками рта, обнажая при этом белоснежные клычки.

– Никому ты ничего не свернешь, – медленно произносит Ирена. – Я использую твой сюжет даже не завтра и не сегодня, после того как ты уйдешь, а сейчас же, немедленно, прямо на твоих глазах. И ты не свернешь мне башку, а будешь как миленький смотреть.

Неужели Ирена права? Уж «его»-то хлебом не корми – только дай поглазеть. Свои слова Ирена незамедлительно сопровождает действиями: она съезжает с дивана, подносит руку к юбке, задирает ее до живота и раздвигает ноги так, что между белыми, блестящими ляжками выглядывают черные трусики. На мгновение мне кажется, что, несмотря на многочисленные угрозы, «он» в конце концов смирится с постыдной ролью пассивного наблюдателя. Однако я ошибаюсь. На сей раз «ему» хочется «прямого контакта», безо всяких там внутренних фильмов и комиксов. А так как Ирена не просто отталкивает «его», но и насмехается над «ним» с помощью весьма выразительной мимики, «он» решительно и бесповоротно требует ее смерти. Все совершается в одно мгновение. Пока лихорадочно и нетерпеливо «он» шепчет мне: «Бросайся на нее, хватай за горло и жми, жми, жми!» – я уже набросился на Ирену, уже разложил ее ничком на диване, уже схватился обеими руками за чудную лилейную шею, круглую и упругую. И тут происходит непредвиденное: неожиданно Ирена перестает сопротивляться. Я чувствую, что ее тело больше не бьется и ослабевает подо мной на диване, если не любовно, то во всяком случае призывно. Ирена смотрит на меня нежным, умиротворенным, умоляющим взглядом и выдыхает: – Я не боюсь смерти. Ты хочешь меня убить? Убей.

Этих слов оказывается вполне достаточно, чтобы я освободился от «него» с такой же легкостью и быстротой, с какими недавно «он» освободился от меня. Я спрашиваю ее: – Ты хочешь умереть? – Да.

– Как же так? Ведь ты сама говорила, что счастлива, потому что у тебя есть твоя дочка, твоя работа, твои внутренние фильмы? – Да, говорила. Все верно. Но одновременно я хочу умереть.

– Действительно хочешь? – Действительно.