Я и Он

– Что значит «ритуал»? – Ну то, что я мастурбирую закрыв глаза или глядя на себя в зеркало. Мне негде было уединиться, ведь я спала с мамой в одной комнате, поэтому я взяла привычку закрываться в уборной. Наверное, я не была оригинальна: надо полагать, так делают все дети. Оригинальным было, пожалуй, то, что с самого начала я изобрела для себя этот двойной сеанс. А все потому, что так была устроена наша уборная: я сидела на стульчаке, а напротив висело длинное зеркало. Позже обычное зеркало превратилось в трюмо, а стульчак – в табурет.

– Хорошо, а не испытывала ли ты чувства вины? – Ни малейшего. Я была крепким, здоровым ребенком, без всяких отклонений. Возможно, это было преждевременное половое созревание, возможно, но я в этом далеко не уверена.

– И сколько раз в день ты этим занималась? – Столько, сколько хотелось. Впоследствии стала мастурбировать дважды в день.

– Все время воображая, что тебя продают и покупают? – Да.

Снова встаю и начинаю мерить гостиную шагами. К этому меня побуждает «он», беспрестанно бормоча: «- Чего мы тут торчим? Пошли, пошли отсюда!» В то же время, как всегда противореча самому себе, «он» становится таким неудержимо огромным, таким нескрываемо заметным, что меня это приводит в замешательство. Ирена спрашивает с наигранным удивлением: – Да что тебе не сидится? Отвечаю, засунув руку в карман и привычным движением повернув «его» на пол-оборота вверх, чтобы прижать к животу и убрать из виду: – Так, нервишки. Хочу немного размяться. Не обращай внимания. Значит, после того первого фильма были и другие? – Конечно.

– Перескажи хотя бы один.

– В том же году мы вернулись в Милан, и вот однажды, совершенно случайно, я наткнулась в библиотеке отца, а он у меня преподавал в университете, на книгу о людоедах.

– О людоедах? – Ну да. В одной из глав речь шла о реальном факте. Султан Борнео имел обыкновение держать под замком в хижине, примыкавшей к поварне, девушек-пленниц, захваченных в войнах с враждебными племенами. Девушек приберегали для особых случаев, а тем временем старательно откармливали. Когда наступало долгожданное торжество, султан давал повару распоряжение зарубить, приготовить и подать к праздничному столу одну из пленниц для него и его гостей. В общем, в моем втором фильме я воображала себя одной из этих невольниц, специально раскормленных для султанского стола. Мне нравилось чувствовать себя домашним животным, убойной скотиной, которую порубят на куски и выставят на продажу в мясной лавке.

– А что происходило в фильме? – Опять же ничего особенного. Вначале я лежала в хижине вместе с другими девушками, свернувшись калачиком. Потом входил повар, хорошенько меня ощупывал, чтобы убедиться, достаточно ли я растолстела, хватал за волосы, подтаскивал к ведру, перерезал горло и сливал кровь. После этого он подвешивал меня вниз головой и разрубал топором от паха вдоль всего позвоночника до самой шеи. Так в деревнях разделывают свиней, я сама видела. Из поварни, по моему сценарию, меня сразу подавали на стол. В центре стола располагался огромный поднос, и на подносе – я: мои руки, голова, ноги и прочее, все беспорядочно перемешано, как куски приготовленного мяса. На этом фильм заканчивался.

– Продолжай.

– Еще одна книга вдохновила меня на другой фильм. Это была книга с прекрасными гравюрами по меди о рабовладении в Африке в прошлом веке. На одной из гравюр была изображена молодая обнаженная негритянка, стоящая на возвышении в тени большого тропического дерева. На заднем плане – мечеть с куполом и минаретами. Вокруг возвышения – множество арабов, необыкновенно красивых, в основном пожилых, с длинными седыми бородами, облаченных в белые одеяния. Подпись под гравюрой гласила: «Продажа юной рабыни на торжище в Занзибаре». В фильме я ограничивалась тем, что оживила эту иллюстрацию, а молодую негритянку заменила собой. Меня выставляли напоказ, приказывали поворачиваться и, стоило мне замешкаться, хлестали по ногам кнутом. Покупатели поднимались на помост и разглядывали меня вблизи. В общем, шел настоящий торг. Один из арабов дал самую высокую цену, и меня ему продали. Он поднялся на помост, набросил на меня накидку и увел с собой. Конец фильма. Между прочим, думаю, что именно благодаря тому фильму и той иллюстрации позднее, уже поступив в университет, я захотела изучать арабский.

– Ты знаешь арабский? – Знаю. Иначе меня бы не взяли на работу в арабское посольство.

– А ты когда-нибудь была в тех краях? – Да, в Ливии и в Тунисе, вместе с мужем, во время свадебного путешествия.

– Могу поспорить, что маршрут выбирала ты.

– Да, меня притягивали страны, в которых разворачиваются события одного из самых удачных моих фильмов. Увы, я была разочарована. Страны как страны – ничего особенного.

– Какие у тебя еще фильмы? – Какие еще? Погоди, дай вспомнить. Ну вот, например, фильм, который я придумала лет в пятнадцать, когда еще ходила в школу. Я сижу в машине, в парке, рядом со мной невысокий мужчина с желтым лицом и черными как уголья глазками. Мужчина останавливает машину и предлагает мне выйти. Я отказываюсь. Он пытается вытолкнуть меня и для острастки дает пару пощечин. Я еще немного сопротивляюсь, но вот толчок – и я плюхаюсь на тротуар. Затем, как обычно, перескакиваю на концовку, не задерживаясь на уличных похождениях. Невысокий мужчина с желтого лицом возвращается на своей машине, сажает меня и требует, чтобы я отдала ему выручку. Я снова отказываюсь. Получаю еще пару пощечин. Мужчина вырывает у меня сумочку, берет оттуда все деньги и швыряет пустую сумочку мне в лицо. Конец фильма.

– Что-то вроде комикса, к тому же довольно затасканного.

– Все мои фильмы немного похожи на комиксы, и я частенько задаюсь вопросом, почему это так. Но все они срабатывают – вот что главное.

Короткое молчание. Я сажусь на диван, беру стакан, тушу в пепельнице сигарету.

– Хочешь, расскажу фильм, из-за которого порвала с мужем? – добавляет Ирена. – Только сначала налью тебе еще: у тебя пустой стакан.

Совершенно непредвиденно «он» нашептывает мне: «- Скажи ей, что если напьешься, то за себя уже не отвечаешь.