Порча

Он мечтал прославиться как автор фэнтези. Как Сапковский. Взрослые быстро развеяли иллюзии.

– Это не приносит денег, – сказал папа. – Фантастов – пруд пруди. Чтобы опубликоваться, нужен блат.

Мама советовала заниматься учебой, а «свои сказки» писать на каникулах.

Ахметова, учительница литературы, усмехнулась, прознав про амбиции Самотина.

– Ты парень неглупый, но, при всем уважении к твоей маме, не вундеркинд. Давай тебе исполнится восемнадцать, и тогда уж решишь, кем хочешь стать.

Пробы пера, конечно, были детской ерундой. Но этим летом Самотин сочинил пару историй… ему казалось, годных. В Сапковские он, поумневший, больше не метил, но и бросать творчество не желал.

Спальню огласила мелодия из «Звездных войн».

Паша подхватил телефон.

– Чего тебе?

– Бог Зивер шел по пятам Пардуса? Шел по пятам Пардуса?

Руд гневно кричал в ухо.

– И что?

– Где финал, Самотин?

– Это и есть финал.

– Это преступление против читателя! Против меня лично! Я-то ждал, что Пардус найдет настоящего отца, отомстит за мать, а ты, мало того что не развил сюжет, так еще оборвал на самом интересном!

– Не понравилось? – Паша учился воспринимать критику без обид.

– Да естественно, понравилось! Желтый жир! Кровь! Голая Элима! А на фига ты приделал ей волосатый лобок? Пусть будет эпиляция. Так круче.

– Сомневаюсь, что в те времена женщины делали эпиляцию.

– А на что похож этот Зивер?

– Понятия не имею.

– Может, на носорога с десятью рогами?

– Может, – улыбнулся Паша.

– Я нарисую комикс про Пардуса.

– Ты же не умеешь рисовать.

– Ну, найму художника.

– За какие шиши?

– Самотин! Хорош ныть! Ты – гений! Через тройку годков я буду продавать на аукционе твои каракули. И напишу книгу «Как я с известным писателем срал за супермаркетом». А что такое, – Руд зашелестел бумагой, – «э-ув-форбия»?

– Какое-то растение. Я взял слово из книжки про Африку.

– Кайф. Переедешь в Москву… я буду наведываться в гости.

– Руд, – охладил Паша пыл друга, – сколько в Горшине было знаменитых жильцов?

– Хэ-зэ. Восемь?

– Ноль.

– Реально?

– Загугли.

– Гуглю… – На другом конце города застучали клавиши. – Так-так-так. Ноль, говоришь? А писатель Алексей Толстой? Между прочим, автор «Золотого ключика».

– Гонишь.

– Лови пруфы. В сороковом году А. Н. Толстой проездом побывал в Горшине.

– Ну да, считай земляк.

– И Ленин Владимир Ильич!

– Родился в Горшине?

– Горячо! Зимой двадцать первого охотился в окрестных лесах. До села добрался на санной подводе.

– Это все великие горшинцы?

– Пока все.

Паша, с мобильным у виска, подошел к окну. Приподнял занавеску. За штакетником мелькнула тень.

– Мне надо бежать.

– Пиши продолжение! Были случаи, чтобы триквел оказался лучше оригинала?

– «Пятница, 13-е».

– Если что, я буду твоим агентом. Бывай.

– Бывай. – Паша чиркнул по дисплею и опрометью бросился в коридор. На заднем дворе он сбавил шаг. Пригнулся, юркнул в тень ореха. Сел и прижался лицом к забору.

Сквозь штакетины он видел территорию вахтерши. Видел негритяночку, развешивающую мокрые простыни.

Племянница бабы Тамары была в белой футболке и шлепанцах. Привстала на цыпочки, чтобы достать до перекладины, – мышцы напряглись. Бедра крепкие, смуглые.

Все лето Паша бесстыдно фантазировал на тему соседки. Запершись в ванной, представлял, как знакомится с ней, и она говорит томно: «Умираю от скуки в этой дыре. Не хочешь заняться чем-нибудь типа секса?»

В реальности негритяночка лишь сдержанно кивала в ответ на его приветствия. Мама сказала, ее отчислили из института за прогулы. Значит, ей как минимум восемнадцать. Шансы равны нулю.

Девушка наклонилась к корзине. Подол задрался, на миг оголив серебристые плавки, круглые ягодицы и кусочек незагорелой плоти.

Паша мысленно застонал.

Был бы он Пардусом, принцем из Тельхина! С развитой мускулатурой, покатыми плечами, в шрамах по всему телу. Такому, самоуверенному, немногословному, негритяночка не отказала бы. Потом, утомленная после ночи любви, еще бы и предложила:

– Оставайся и правь со мной.

А Паша расхохотался бы и ушел в рассвет, сражаться с чудовищами и старыми богами.

Но он не был Пардусом, а Горшин не был страной Зубчатых гор.

Развесив белье, негритяночка пошлепала в дом.

Паша вернулся к своим пиратам, думая о необитаемых островах и темнокожих красотках.

Марина (2)

Горшин не разочаровал Марину лишь потому, что она заранее не очаровывалась. Хмельные гусары орали благим матом у шашлычной. Подворотни пованивали мочой. Окно общежития выходило на стройку, где за фанерной оградой бухтел экскаватор и вяло копошился подъемный кран с горделивой надписью на стреле «Ивановец».

«Могло быть хуже», – сказала себе Марина.

По крайней мере, здесь было зелено, и до грибного леса – рукой подать. Как давно она собирала с дедушкой маслята и лисички? Очень давно.

Гордое звание «город» провинция носила лет эдак пятнадцать. Ярлык «сонный городишко» клеился к Горшину легко, как вырвиглаз-вывески клеились к автовокзалу. Они вопили приезжим: «Трикотаж»! «Люстры!» «Золото!» – и как бы предупреждали, что делать тут нечего, лучше катите себе дальше в Москву.

Семнадцать тысяч населения – больше, чем в Судогде!

Серая коробка общежития примостилась в середке, около вокзала, заправки и мастерских. Федеральная трасса делила Горшин пополам. На севере – микрорайон Стекляшка, на юге – хрущевки и частный сектор, окрестные села, сосновый бор.

Во вторник Марина решила изучить город. Надела шорты и футболку, смоляные волосы завязала резинкой. Вечер был теплый, совсем июльский, но паутина, парящая в воздухе, предсказывала скорую осень.

Переселяться помог дед. Арендовал у товарища грузовик, притаранил из Судогды внучкины книги, одежду, косметику.

– Для учительницы внешность – превыше всего! – говорил.

Бабушка встревала:

– Маринка и без грима хороша!

– Хороша-хороша, но про помаду нельзя забывать.

Возле рынка причитала попрошайка, лаяли дворняги, ссорясь за беляш. Марина делала мысленные пометки: супермаркет «Центральный» (а в нем «Бургер-Кинг!»), салон красоты «Гламур», «Сотофон», магазин «Рыболов» – чем черт не шутит. Она-то, конечно, тоже выросла в дыре, но пять лет студенческой жизни развратили, избаловали…

Тянуло то к маме, то к владимирским друзьям в клуб, то вообще в объятия к…

«К тому, чьего имени нельзя произносить», – погасила она порыв.

Асфальтную жилу трассы окаймлял уродливый бетонный забор, пьяно кренящийся секциями, измаранный граффити. К Стекляшке вел пешеходный мост.

Вместо обшарпанных хрущевок тут тонули в яблонях симпатичные высотки кофейного цвета. Нарядные дворы, детские площадки, пиццерия и даже кинотеатр. А вон, за елками и березовой рощицей, школа № 2. Поменьше старшей коллеги, но и повеселее.

Марина полагала, что для полноценной реализации талантов не обязательно оседать в мегаполисе. А друзья чуть ли не поминки устроили, узнав про Горшин.

«Про Горшин… как „прогоркло“», – отметила она.

Марина нахваталась разного от родни: у бабушки позаимствовала упертый характер, боевой нрав, у мамы – прилежность в учебе, усидчивость. Но не стала, как мама, книжницей-отшельницей. Отличные оценки совмещала с бесшабашными (и безбашенными) вечеринками. Благо дед одолжил важное умение хорошо отдохнуть, поработав. От отца, давно эмигрировавшего, она унаследовала только фамилию, отчество и цвет волос.

И так чересчур много.

Горшин заканчивался нефункционирующей военной академией и функционирующей воинской частью – здесь, сказала Кузнецова, располагалась гвардейская бригада специального назначения.