Застеколье

Поняв, что занимаюсь, в общем–то, зряшным делом,вернулся к картинкам, изображавшими обыденные предметы. Кажется, заново изобрел иероглифы, потому что когда показывал действия, начал выводить ноги (идти), палку в руках (бить), рыболовный гарпун (бить рыбу). И так, до тех пор, пока не приносили новую порцию рыбной лепешки, ознаменовывавшую вечер.

Усвоив, что пайка полагалась два раза в день, я сделал собственный календарь – прямое подражание Робинзону Крузо. Только не стал делать неделю семидневной – праздников все равно нет, а вел подсчет по декадам. Когда их накопилось три – целых тридцать дней! – мне стало казаться, что в мире не существует еды, кроме рыбных лепешек. С одной стороны – при мысли о рыбе меня выворачивало, с другой – две лепешки в день – это очень мало и я пребывал в чувстве если не голода, то легкого недоедания. К тому же, сидеть в тюрьме – не самое веселое занятие. И хотя Айыы Сиена уже довольно сносно могла говорить по–русски – где–то, на уровне шестилетнего ребенка, вести с ней долгие душевные разговоры, способные победить хандру, не получалось. За тридцать дней щетина сформировалась в небольшую бородку и это меня порядком раздражало. Опять–таки – умываться холодной водой, совсем не то, что мыться в душе или плескаться в ванне. Я уже стал обдумывать – а не плюнуть ли мне на все (разведка и сбор информации проваливались, если не сказать, что уже провалились!), да и не сбежать ли? Расскажу о том, что видел, а дальше пусть генерал думает. Я бы так и сделал. Но бросить на произвол судьбы женщину я не мог. Так что, придется сидеть и ждать дальнейшего развития событий. Возможно, со временем сумею сформировать в сознании образ Айыы Сиэны, тогда и можно отправляться наверх, чтобы потом вернуться. (Прихватив с собой что–нибудь вкусненькое – хотя бы черный хлеб!). Удивительное дело – за тридцать дней я так и не смог сформировать в сознании образ своей соседки по камере. Вроде, времени было достаточно, но все равно – иногда я представлял ее девочкой, а иногда – зрелой женщиной, значительно старше себя. Даже черты лица у нее были какие–то «расплывчатые» – то вдруг разрез глаз становился уже, то – шире. Нос иногда приобретал утолщение к переносице, а иногда казался курносым. Единственное, что не менялось – цвет черных волос. Простите за штамп – но иной ассоциации, кроме «вороного крыла» у меня нет.

Устройство календаря подвигло меня на исследовательскую работу и я начал пересчитывать рыбьи позвонки, скопившиеся в камере. Айыы Сиэна активно мне помогала – пересчитывала те позвонки, из которых были сплетены подстилки. Опасалась, что грубые мужские руки разрушат тонкую работу. Заодно занимались и арифметикой. Довольно быстро она освоила, что один палец – это раз, два – это два… Ну и так далее. На зависть отсутствующих первоклассников, женщина из невероятных времен освоила арабские цифры на лету и, даже ноль не вызывал затруднений. Мне, правда, пришлось повозиться, вырисовывая черточки, знаменующие каждую цифру, зато потом никаких проблем. Наши подсчеты заняли два дня, зато я насчитал пять тысяч сто восемь хребтов. Если взять поправку на те, что могли не дойти до сегодняшнего дня, то Айыы Сиэна провела в камере семь лет. Ну, может, чуть больше.

Пересчитав все, что можно, мы вернулись к обучению. Можно сказать – занимались комплексным обучением, постигая межпредметные связи. Ну, сами посудите: изобразить на полу кита – это рисование; проговорить слово «кит» – это уже русский язык (для Айыы Сиэны он является иностранным!). А в довесок к произношению, женщина довольно успешно копировала звуки, издаваемые китом. Получается пение. Начинала показывать, как кит ныряет и плавает – физкультура. Может, зря критиковали комплексный подход, бытовавший в советской школе в далекие двадцатые годы?

Еще у нас здорово получалось изобретать неологизмы. Причем, с философским подтекстом. Посудите сами – глядя на картинку, где лошадь тянула сани, Айыы Сиэна изрекла: «Везучая лошадь».

Тема природы – вообще была самой выигрышной. Вот и сегодня, я был в ударе, рисуя представителей фауны, рыскающих по флоре, дорисовывал контуры холмов, а ученица прилежно шевелила губами, осваивая новые слова. Собрался уже переходить к птицам, как послышался скрежет отодвигаемого камня. Странно, что его потревожили задолго до ужина (время я чувствовал пузом), да еще и на всю ширь. Кажется, будет какая–то пакость. И, точно – в камеру стремительно вошли два цверга. Ухватив меня, безо всяких церемоний выволокли наружу.

И зачем было тащить? Я бы и сам прекрасно дошел. Но кто меня спрашивал? У тюремщиков свои соображения. Думаю, будь они ростом побольше, то с удовольствием протащили бы и по каменному полу, а так, только завернули назад локти.

Мы передвигались быстро, почти бегом и я едва успевал следить за дорогой. Вначале она шла вдоль подземной реки, потом резко свернула и превратилась в каменный тоннель, ведущий куда–то вверх.

Тоннель был довольно широкий – мы втроемсвободно шли по нему, да еще и оставалось место, а вот освещение оставляло желать лучшего – какие–то гнилушки под потолком, светящиеся желтым светом. Его хватало лишь для того, чтобы видеть направление, а не поверхности стен и пола. Но они–то меня как раз и интересовали! Пол представлялся гладким – я ни разу не запнулся, стены – тоже. Хотелось бы верить, что проход был создан самой природой, а иначе, все наши выкладки идут прахом. Мы с Ярославом предполагали, что цверги появились на Земле недавно. К тому же, техническое развитие остается на уровне нашего X – XI веков. Пробить тоннель в камне (пусть это лишь известняк) одними кирками и ломами, требует немалых затрат времени. Либо – достаточно сложных машин. И то и другое, вкупе с умением карликов манипулировать временем, выглядит плохо. Нет, я по жизни оптимист и не сомневался, что рано или поздно мы с ними покончим. Но если эти твари имеют технику, укрепят базы, они успеют натворить много дел. Но пока утешал себя тем, что карлики лишь обнаружили высохшее русло подземной реки и, «довели его до ума».

Довели, не довели, а вот мы дошли. Ну, или пришли, куда полагалось – к огромной, в три человеческих роста, двери, отделанной костью. Мне даже показалось, что это сплошная кость, но таких огромных костей не бывает. А если и бывает, то какому зверю она бы могла принадлежать? Будь я Кювье, то может и сумел бы реконструировать, а так… Ну, будем считать, что это просто очень хорошая работа – умелый мастер сумел подобрать нужные оттенки и сделал настолько плотное соединение, что его не рассмотреть невооруженным глазом.

Мои конвоиры, оказавшись перед дверями, замерли, вытянув руки – те, что были свободны от держания моих локтей, вдоль туловища и, вытаращив глаза не то в ужасе, не то в благовейном почтении. Не знаю, как такое положение называется у них, а у нас это именовалось бы «смирно». Так стоит рядовой солдат, в преддверии выхода генерала. Хотя, рядовой в силу возраста и короткого опыта еще не осознает, что из себя представляет такое большое начальство. Здесь уместнее сравнение с офицером из глубинки, надеющимся на перевод в Москву.

Но порыв пропал зря. Когда створки распахнулись, вместо возможного начальника из дверей вышла еще одна пара цвергов. Судя по тому, что кроме набедренных повязок у этих имелись еще и кожаные «майки» – рангом повыше. Не удостоив и взглядом предыдущих конвоиров, ухватили меня под локотки и снова повели.

На сей раз проход был еще шире, а освещение куда ярче, а пол под ногами уже не каменный, а вымощенный какой–то коричневойплиткой, округлой формы, слегка выступавшей по центру. Отделка стен была гораздо интереснее, чем в предыдущем коридоре (ну, или тоннеле, как правильно?) – узор, похожий на древнегреческий меандр – бордюр, составленный не то из прямых углов, не то – из кусочков свастики, складывающийся в непрерывную линию. Кажется, с точки зрения философии меандр символизирует непрерывную добродетель, а изгибавшиеся углы – попытки человека от оной добродетели отрешиться. (Ну, или как–то так…)