Страница 2 из 15
– Всё архи-серьёзно, Будимир. Приезжай скорее, дорогой.
– Вот-вот, Владимир Сергеевич, вот-вот.
– Ладно. В добрый час!
– В добрый!
Убирая телефон и продолжая вести взглядом по стене (каменистая губка – слегка как сопли), Будимир мелко разглядел:
Не ври, не верь, не проси
ВРИ, СУКА, БОЛЬШЕ!
Не доходя до шапки метро, Будимир прыгнул через заборчик и перебежал на Заслонова (после километров Бразилии и Перу – весь Петербург не больше коробки из-под обуви): шёл безразлично.
А мимо ползли неумытые домишки из папье-маше, собачники, велосипедисты, мамы, коляски, проходимцы, заспанный панк, старушка в леггинсах – через двое-трое в синих медицинских масках (уже месяц талдычили о каком-то вирусе, гулявшем по Петербургу и Москве: но как распространяется, откуда взялся, насколько опасен, помогают ли маски – непонятно). Будимир мёл взглядом по асфальту с надписями – Аня, Оля, Ира – и шелудивыми номерами.
Он вышел на Обводку: дураковатый баннер, трубы, храм, жэдэ-мосты, разноростые дома – повыросли на горизонте. Будимир перебежал дорогу: справа шум машин – слева тишь воды (самые натуральные окраины Запенди).
Солнце было яркое, но не грело. Весенней краской пованивал забор. А Будимир топал по этой вялой набережной и думал, что, бросься он Авроре в ноги, – та села бы рядом на корточки (не факт, не факт).
(С Авророй его Варька познакомила (подруга, из Непала – нет, сама-то русская: попутчица в бесчисленных вояжах). Они были однокурсницы в СПбГУ, на культурологии: Варя бросила, Аврора осталась (потом ещё уехала в Берлине поучилась; ездила везде, в Венеции жила («Роскошные библиотеки! а зимой: голуби, кошки, Бродский…»), – теперь здесь, в музее Ахматовой: сидит и чахнет над диссертацией про византийскую иконопись).
Почему-то не заладилось с самого начала. Аврора и Варя пили вино в Юсуповом саду (была ещё одна их подруга и её парень (неважно)) – Варвара подумала: надо позвать Будимира – он знал пару крыш и умел дурить домофоны – пошли. Бродили по ненадёжной жести, разглядывали нетрезвые звёзды, пили, смеялись, пили. Во все стороны послушно разбегалась бесконечная прямь ржавых крыш – хоть прыгай с одной на другую, – и храмы, и иголочки шпилей – немногочисленные выскочки; потом бабка вызвала ментов, и пришлось смеяться, убегать. Каким-то чудом, Будимир даже прошёлся с Авророй наедине: осенняя Фонтанка, подслеповатые – в очках – огни. Она очень молчала, а он говорил, как балабол (бросая опьянелые длинные взгляды в её лунное лицо): про иконы, про Южную Америку, про пустоту. Она иногда коротко смеялась, иногда упирала взгляд в канальный извив и безбожно много курила – одну от другой. Они стояли на балконце, выступающем прямо в канал, возле Измайловского собора, локтями в перила – разглядывали ртуть воды. Вдруг – Аврора сказала:
– Расскажи что-нибудь хорошее.
А Будимир не смог.)
Перейти по мосту: рыжие заводы, надувной белый кролик, церковь, в чёрной шапке со скипетром, адмиралистый «Варшавский экспресс» (покряхтывает вокзальным прошлым), новостройки и краны, штурмующие небеса. Пройдя голый сквер, Будимир нырнул в подземный переход. Вёл взглядом под ногами: Аня, Оля, Ира, Аврора… – он поперхнулся – «прогулки по крышам» (и поцелуйчик)
За ступеньками – сбитый в кучу, горбатился Балтийский вокзал. Подумав: раз уж всё равно дошёл, можно и до Бодуницкого в Стрельну доехать – Будимир направился к сводам.
Вокзальное эхо, лавчонки, гуща народу (хотя пятница, утро). Пока Будимир покупал в автомате билет до ближайшей станции, к нему докопался двухметровый негр с бородёнкой-ниточкой, в дачном бушлате и потешной красной феске: на левом ухе болталась залихватски маска, на плече – клетчатая сумка:
– Апокалипсис уже здесь, брат!
– Прости, чувак, у меня пока тут свои апокалипсисы. – Будимир бодался с автоматом.
– Апокалипсис внатуре здесь, брат! Нам всем нужно покаяться и послушать этот си-ди. – Он взмахнул бородёнкой и что-то протянул.
– Чего? – Будимир оглянулся на диск в жёлтой упаковке (на обложке – человек, распятый на столбе электропередач).
– Христос уже вернулся, и он рэпер. Я – один из семи ангелов Апокалипсиса, меня зовут Джибраил.
– Ну а я тогда Иона. Ты, давай, мужик, удачи.
Негр надул ноздри и выпучил глаза: он выставил диск как распятие:
– Покайся, брат – ещё не поздно!.. Купи этот си-ди!
Автомат всё же выплюнул билетик.
– Покедова, Джибраил!
Будимир отошёл, посмеиваясь, вспомнил про электричку и – мимо турникетов и синих елей – побежал на перрон.
ШШШ
Многие носы заставит он ещё чихать!
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра
Залетев в последний вагон, Будимир уселся, отпыхиваясь – полупустая электричка тихо дрожала (как бы решаясь: ехать – или ну его?). Солнце тёплой лапкой стучало по коричневым скамейкам, каждую пылинку было поразительно видно – будто и нет никакой гравитации. Все́ щурились и с какой-то надеждой смотрели в грязные окна.
Две бабки (в шапке-носочке и в шапке-грибочке) сидели впереди:
– Да американцы этот вирус и привезли! Начихают тут и ходют.
– А мне соседка говорила – это всё китайцы!
Что-то мешалось сидеть. Будимир сунул руку в задний карман и обнаружил две пятитысячные бумажки (как раз за квартиру платить) и взлохмаченную книжку – «Гегель. Феноменология духа». Он переложил деньги в нагрудный карман, открыл Гегеля на случайной странице и уставился.
Вдруг, поезд тронулся, улизнула платформа, и кто-то зарядил – прямо с мобилы – задушевные бубенцы русского шансона:
Ради Бога, любви происходит исторья жизни!..
Ради близких живи, ради жизни и ради отчизны!..
Туповатый синтезатор бил по слабым долям, голос был наивен и лыс как зэка, – но в целом такая песня в такой электричке в такую минуту была до того естественна, что Будимир даже удивился, когда какая-то женщина подняла бучу:
– В смысле – «нравится»? А если я включу музыку, которая мне нравится??
Шансон виновато сник – сразу стало скучно (буквы Гегеля были высоколобы и неприступны). Будимир достал из кармана плеер, обвязанный наушниками, помотал плейлист туда-сюда, но ничего не хотелось.
Тут в кармане брыкнул телефон – эсэмэска от Сида:
«Чё-кого? Сегодня в силе?»
Борясь с инерцией Т9, Будимир отстучал:
«Ага. На подходе звякну».
И отмотал плейлист на новый альбом Сида (он же ведь рэпер):
Метамодерн – да, я познал,
Мне было пять, а тебе двадцать семь,
Я мотал срок – в детском саду
И копал ямочку – и докопался
До положения всех, бля, вещей,
Стал просветлённее, чем Лао-Цзы.
Метамодерн – это кайфец,
Я за Навального, Путин круто-ой.
Тут Будимир почувствовал на себе взгляд (какой-то «ну-ну-с»). Не высокий, но и не низкий, не худой, но и не толстый (сходу не разберёшь – знаешь его, нет?), на него смотрел человек в клёпаной куртке, из-под которой выбивалась ряса. Будимир всмотрелся в эту нахальную щетину, уверенный в себе нос, насмешливо-благостную ухмылку, плутоватые щёлочки глаз (левый – вздут, в красных ниточках) – и достал наушник.
Это был Волочай.
– Даров! – Он пожал руку и уселся напротив. – А я думал – ты, не ты. Чё хмурый такой?
– Да я… Подругу встречал. – Будимир смотал наушники.
– Это которая филологиня?
– Нет, Чайка, она культуролог.
– Хах! Ну то есть, баба, которая косит под мужика? С-ка! – Слово «сука» он выговаривал, как будто пиво открывал.