Твои

— Черного чая у меня нет. Остался только полезный.

— Полезное я люблю, — хмыкает Роберт, следуя за мной на кухню. — Правда в меру.

— Вот и прекрасно, что в меру. Значит, надолго не засидишься.

— Какая ты гостеприимная, Снежок, — звучит подозрительно близко, отчего так и хочется ускорить шаг.

— Время моего безотказного гостеприимства осталось в далеком прошлом. Выяснилось, что от него потом месяца три может тошнить.

С последней фразой не могу не покоситься на Роберта с улыбкой. На самом деле, я бы ничего в своей жизни не хотела менять. Даже представлять не хочу себя без Полины. Хотя, вру, кое-что изменить я бы все же хотела: например, чтобы в сутках было часов этак двадцать семь-двадцать восемь вместо жалких двадцати четырех, и чтобы волосы за ночь так сильно не путались и утром не приходилось драть их расческой.

Роберт не смеется моей шутке, как делает обычно. Скупо улыбается, но смотрит серьезно. Я достаточно хорошо успела его узнать, чтобы выяснить: за обаянием и частыми остротами скрывается далеко не мягкий характер.

Впервые я это поняла, когда Полине исполнился годик. Роберт позвонил за пару дней до ее дня рождения и сказал, что приедет, отчего я дико разозлилась. Казалось естественным, что он должен для начала поинтересоваться, может ли прилететь, и только потом брал билеты. О чем я ему, конечно же, сказала и неожиданно получила отпор. Нет, никакого конфликта не было. В своей обходительной манере Роберт напомнил, что мы все обсудили еще перед родами и потому для встреч с дочерью разрешения спрашивать не будет, тем более когда речь идет о ее дне рождения.

Я когда повесила трубку, от возмущения и бессилия чуть зеркало в туалете не расколотила. Да, мы договаривались, но это было до того, как я узнала, что такое — быть матерью. Хотелось проорать: Полина только моя, и ты должен спрашивать моего разрешения.

Правда позже я все же смягчилась, когда Роберт неожиданно выбрал и оплатил кафе для празднования. Я хотела отметить дома и уже пригласила аниматоров, так что пришлось их туда перенести. Полинка такая довольная была. Ее красивый папа приехал, а еще она получила свою первую корону из лап Шрека.

К пяти годам у нее набралась целая коллекция. Я все гадаю, не значит ли это, что в будущем она планирует провести государственный переворот и установить абсолютную монархию.

— Юла она такая неугомонная, — Роберт кивает на стену, за которой с топотом носится Полина, готовя гостиную к своей будущему выступлению. Воспользовавшись наличием зрителей, она пообещала декламировать стихи. — И умная. Там в мультфильме из лисы злодейку сделать пытались, а она возмущаться начала: а чего это лисичка во всем виновата? Заяц сам дурак, потому что постоянно боится и жалуется. И звери дураки, потому что все его жалеют. Может, говорит, лиса специально его провоцирует, чтобы он смелее стал.

Внутри меня будто тысяча огоньков зажглись. Похвалы в адрес Полины мне куда дороже собственных.

— Понятия не имею, откуда в ней это берется. Ей будто не пять, а минимум пятнадцать.

— Ну как уж, — шутливо тянет Роберт. — Есть в кого.

Не знаю, себя или меня он имеет в виду, но всякий случай закатываю глаза. Он посмеивается. Воздух на кухне становится вдруг слишком доверительным и уютным, поэтому я отворачиваюсь, чтобы продолжить делать чай.

— Я кстати думала, что вы раньше десяти не вернетесь.

— Да я уже понял. А то бы успела Алешу спрятать.

Я шумно выдыхаю, давая понять, что не в восторге от этой шутки.

— Он Алексей.

— Это Полина настояла, чтобы мы сюда сразу после кино поехали. Сказала, что по тебе соскучилась.

Я все-таки совершенно ненормальная, потому что от этих слов даже в носу начинает колоть. Даже находясь в кино с любимым папашей, готовым скупить ей все игрушки и весь попкорн мира, она выбирает меня.

— Вот твой чай, — я ставлю на стол кружку и требовательно вытягиваю руку. — А теперь давай-ка сюда червей.

Роберт выуживает из кармана брюк блестящую упаковку и, не двинувшись с места, протягивает ее мне. Ухмыляется: мол, подойди и возьми.

Фыркнув, я шагаю к нему и дергаю мармелад к себе. Делаю это не слишком ловко, потому что захватываю не только упаковку, но и заодно его палец.

— Так и сказала бы, что хочешь есть из моих рук, — не задерживается он с самодовольным комментарием. — Я-то только за.

— Чай пей, кормилец, — парирую я и намеренно отступаю подальше, чтобы не вспыхнуть от озорных огоньков, пляшущих в его глазах.

На счастье, на кухню в этот момент забегает Полина, сообщить, что в гостиной все готово к ее выступлению. Она успела переодеться, а вместо огромной короны на ее волосах красуется гораздо более скромная диадема. Домашняя, как мы ее называем.

— Пей скорее чай, а то у меня там микрофон разряжается, — поторапливает она, заметив кружку в руках отца. Аргумент, достойный аплодисментов, с учетом того, что микрофон — это моя старая массажная расческа.

Роберт послушно подносит чай ко рту, делает глоток и, сморщившись, ставит кружку на стол.

— Это что, полынь, заваренная с укропом? Пить невозможно.

Почти. Это желчегонный сбор, который терапевт выписывала Полине около года назад, когда она отказывалась от еды. Чай у меня кончился, и я конечно забыла его купить.

— Он был очень полезный, — давясь смехом, я забираю со стола чашку и выливаю ее содержимое в раковину. — Ну раз уж не хочешь — пошли смотреть представление.

9

Роберт

Глядя как Полинка, зажав расческу в руке, один за другим делает реверансы, я безостановочно ей хлопаю. Снежок так вообще засунула в рот пальцы и присвистывает в лучших футбольных традициях.

— Вот это ты у меня поэтесса! — верещит она, когда дочка подходит к ней за зрительскими объятиями. — С таким выражением читала, что у меня до сих пор мурашки.

И показывает свое предплечье, сплошь покрытое пупырышками. Кожа у Рады почти такая же светлая как волосы, запястья аристократичные, тонкие.

— Я не поэтесса, потому что стихи не мои, а из книжки, — резонно замечает Полина и следом говорит уже для меня. — Я еще очень много разных знаю. Но сегодня все рассказывать не буду. Придешь в другой раз — тогда.

— Давай послезавтра? — предлагаю я, чувствуя на щеке пристальный взгляд Снежка. — Если конечно мама будет не против.

Теперь дочь смотрит с подозрением.

— А завтра ты чем будешь заниматься?

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Бойкая такая. Спрашивать не боится и за словом в карман не лезет. Вся в Радку.

— Завтра я поздно освобожусь. Помнишь Виталия? Он тебя как-то с днем рождения поздравлял. Мы с ним в Улан-Удэ поедем помещения для складов осматривать. Это почти тысяча километров туда-обратно.

Я специально объясняю подробно, чтобы не думала, что я отмахиваюсь или имею дела поинтереснее, чем провести время с ней. Полька все на лету схватывает, так что пренебрежение или вранье почувствует сразу. Мне вообще нравится, как Рада ее воспитывает: что относится как взрослой и всякую ерунду про папу-космонавта не выдумывает.

— У нас у девочки одной в садике бабушка из Улан-Удэ, — задумчиво выдает Полина. — Они к ней иногда ездят. Говорит, что это далеко.

Проверила и поверила, — думаю я. Не слишком-то и доверяет она мне на слово. Да и как ее винить? Я бы и сам не слишком доверял отцу, появляющемуся пару раз в год.

Сложно с ними все. Каждый раз, побыв несколько дней здесь, возвращаюсь домой с тяжелой душой. Первое время было легче: когда дочка малышкой совсем была — только спала, ползала и плакала. Я как не склонный к лишним сантиментам, про себя все понимал: что от ответственности за последствия той ночи не откажусь, но и совесть на плаху не кину. В конце концов, меня ведь никто не спросил, хочу ли я становится отцом. Это решение Рада приняла единолично. Но по мере взросления Поли я стал все сильнее прикипать. То ли у меня возраст наконец «дошел», то ли детьми со временем проникаешься, то ли потому что Полинка такая классная росла. Дети друзей никогда не вызывали во мне такого восторга, даже пацаны.