Чёрные лебеди

Взирая на голодных оборванных переселенцев, советник испытывал непреодолимое желание продолжать философствовать дальше:

— Народ — дешёвая портовая девка, которой понятны лишь три вещи: кулак, член и монета. Как от них можно требовать большего? К примеру, верности? Да уж, прав был мой отец. Эй, подойди ближе! — он махнул худому мальчишке лет двенадцати, наблюдавшему голодным взглядом, как ел немой. Дрогнув, тот отпрянул в нерешительности, не понимая, что лучше, подойти или раствориться в толпе.

Мышиный глаз достал хлеб, отломил кусок и призывно помахал им. Голодные глаза вспыхнули. Советник бросил кусок, и подросток проворно поймал его.

— Ты откуда?

— С востока, господин. Далеко отсюда.

— Кто был вашим хозяином?

— В деревне не было хозяина.

— Бесхозная деревня?

Мальчишка пожал плечами:

— Староста был.

— И где он теперь?

— Повесили прошлой весной, — оборванец махнул за лес.

— А твой отец где?

— Не знаю.

— Воюет?

— Нет, он не хотел воевать.

— Почему?

— Староста говорил, что это не наша война. Все… отец, брат не хотели воевать. Весной нужно сеять, а не воевать. Так говорил староста…

На глазах мальчишки выступили слёзы.

— Держи, — советник бросил оставшийся хлеб. Паренёк изловчился, поймал и тут же растворился в толпе.

— Из этого юнца мог бы выйти верный слуга. Глаза как два колодца. Но мне двоих не прокормить, а ты нужен больше. Как раз подойдёшь для задуманного. И ты не похож на них. Видно, что убивал. А как иначе выжить? Если ты живой, значит убивал. Сегодня молодому мужчине вряд ли удастся не испачкаться кровью. Сейчас кровь всюду. Но это и хорошо — познаёшь цену жизни и смерти. Кто не убивал, тот и собственную жизнь не ценит. Как они, — советник махнул в сторону колонны, косясь на немого: — Но ты не мечник. Рука тонкая. — Глянул на ноги. — И не кавалерист. В этом я разбираюсь. У тебя чистый глаз. Любишь целиться? — не ожидая ответа, отвернулся и, брезгливо морщась, ткнул пальцем в толпу. — Глянь на это отрепье. Это уже не люди, почти что сенгаки. Видел, как дерутся за выброшенные в грязь помои? Наверное, и сам был таким? Или нет? Они хуже собак… — неожиданно замолчал, глядя на рыжего лохматого кобеля, бегущего за подводой, — уж собаки будут лучше. Нет слуги верней хорошего пса.

Впереди маячили крыши селения. Советник осадил коня, обернулся и в быстро сгущающихся сумерках, которые лишь усиливали его невеселые мысли, пристально осмотрел своё приобретение.

— Меня зовут Альфонсо, а тебя буду называть Псом, — произнёс утвердительно кивая. — Почему бы и нет? Ты, как та умная псина, всё понимаешь, но молчишь. И правильно делаешь, потому как одно из важнейших качеств хорошего слуги — не болтать лишнего. Уж лучше вообще ничего не говорить, чем говорить глупость. А молчать ты умеешь. Тебя не взяли ни носильщиком, ни строителем, ни «мясом» на передовую. Может, хотели продать в каменоломню? Чего молчишь?

Альфонсо Мышиный Глаз рассмеялся. Ему доставляло удовольствие вести диалог с немым.

— Понимаю, какая в пекло каменоломня. Ты из тех, кого — рано или поздно — не на этом, так на следующем суку повесят. Такие, как ты, либо сами вешают, либо вешают их. Сдаётся, выживи тот волчонок, бастард Конкора, точно вырос бы непокорным, похожим на тебя. Непокорство порождает ненависть, и вот в чём загвоздка: может ли она ужиться с верностью в одном человеке? Но не путай с жестокостью к одним и пресмыкательством перед другими, что весьма неплохо уживалось в моём отце. Что думаешь, Пёс?

Он развернулся и пристально посмотрел на молчуна. Прищурился, будто пытаясь прочесть его мысли. Вгрызся чёрными мышиными зрачками в серо-голубые глаза.

— Точь-в-точь как у королевы… — Приподнялся в седле и тихо процедил: — Станешь ли ты мне преданным, покажет жизнь. Так ведь, Пёс? А пока держи задаток.

Под ноги немого упал отакийский золотой.

Глава 3.2

За Корону и Веру

Генерал Оберин, красный как варёный рак, вышел из королевского шатра.

— Это немыслимо. На что она надеется? — негодующе бормотал себе под нос, чеканя строевой шаг.

За два осадных месяца он похудел, осунулся и совсем не выглядел бодрячком, каким ежегодно принимал королевский парадный смотр в Святой Праздник Богорождения. Младшие командиры, завидев разгневанного командира, умолкли, озираясь и пряча глаза.

— Капитан Реба! — гаркнул Оберин одному из них. — Что удалось добыть?

— Смею доложить, господин…

Генерал нетерпеливо отмахнулся, давая понять, сейчас не время для соблюдения субординации.

— Вернулись ни с чем! — отчеканил капитан Реба, приземистый немолодой офицер.

Генерал дёрнул рукой, широко, раздраженно, словно рубанул саблей и, надувая впалые щёки, поспешил к палатке.

Оберин — ответственный за обеспечение войск продовольствием — был вне себя от бешенства. Конец весны — самая голодная пора. И надо же начать кампанию именно весной, в такое неподходящее время года? Со всей округи, от крупных селений до охотничьих лежбищ, конные латники Ребы вывезли весь провиант подчистую — от запасов овса, до последнего куриного яйца. Да что там яйца? По периметру дневного пути отобрано и съедено всё, от домашней птицы до тягловых быков, чьи кости белеют в оврагах.

В войсках росло недовольство. Голод не тётка и из бравых солдат подопечные Оберина быстро превращались в охотников и рыболовов. Если охота на уцелевшую после зимы живность не давала ничего кроме пары-тройки тощих белок, то рыбалка на реке Ома, приносила, хоть и скудный, но постоянный улов. Рыбацкие посёлки близ столичных стен первыми подверглись нападению, и ранее никогда не рыбачившие южане, быстро приловчились к ловле захваченными у местных рыбаков неводами. Присоединившиеся к отакийским войскам островитяне были более искусны в обеспечении себя пропитанием. С детства привычные к жизни на воде, рыбу они удили прямо с кораблей.

Как только армия южан разбила походные шатры под стенами Геранийской столицы, островитяне на своих лёгких судах обошли крепость вверх по течению, вышли к северным воротам и сожгли Гесскую пристань вместе с подвесным мостом через приток Оморон. Корабли вернулись не все, один сгорел подожжённый дозорными северо-западной башни, но путь к отступлению осаждённым геранийцам теперь был отрезан.

Столица располагалась на левом пологом берегу реки, огибавшей город крутой дугой, вдоль северо-западной стены, самой длинной и высокой из всех. Гесские короли, защищая столицу от набегов зверолюдей с малолюдного Севера, не опасались обжитого юга. Теперь же у южных ворот под столичными башнями, вдоль Медной дороги, где ни рва ни реки, армия южан второй месяц ждала, когда принц Хорвард, старший сын свергнутого короля, смиренно преклонит колено и передаст Хозяйке Смерти ключи от её новой страны.

— Ждём последнюю неделю, — без намека на раздражение произнесла королева. — Ни один камень не должен быть повреждён. Солдаты получат всю страну, но только не столицу. Её строил мой прадед Юзгольд Ваятель. Город принадлежит мне, и я возьму его без единого разрушения. Негоже принимать титул объединительницы Сухоморья в разорённой столице.

— Ждать опасно. С болот в любой момент могут напасть бандиты Бесноватого.

— Так выставьте больше дозоров! Моя армия сильнейшая от южных песков до Гелейских снегов. Неужели она не справится с горсткой отребья?

В шатре воцарилась напряжённая тишина.

— После, когда падет Гесс, мы двинемся на Север, — так же холодно и властно продолжила королева.

Командующий королевской конницей граф Дор, молодой горячий красавец сделал полшага вперёд:

— Но за рекой начинаются Чёрные топи. Мы и так в болотах потеряли, чуть ли не целый обоз. К тому же конница в горах бесполезна.

— Кавалерия, как и все, выполнит мой приказ. На Севере рудники, а армии нужно железо. Присутствующие здесь знают — в песках нет железной руды. Она есть там, за топями. В Гелеях мы найдём медь, серебро, золото, а Синелесье даст нам строевой лес для кораблей, чтобы доставить всё это домой. Богатство не за городской стеной. Оно там.