Чёрные лебеди

Моряки убрали полосатый парус, и голая мачта перстом торчала над палубой, растворяясь в молочном тумане. На краю реи умостился черный большеголовый ворон, верный спутник пиратов. Из широко открытого клюва торчал алый язык. Немигающими ярко-черными бусинами глаз птица таращилась на кашевара. Неожиданно хрипло крикнув, сорвалась вниз, и исчезла в рассветном мареве.

Вдруг Долговязый заметил в тумане широкополую шляпу Мышиного Глаза.

— Эгей!

Полукровка не обернулся. Да и как тут что-либо расслышишь в гомоне, ругани, грохоте и деловой суматохе? Мелькнув на палубе, спина отакийца скрылась в погрузочно-разгрузочной суете. Долговязый ускорил шаг, задев плечом грузного островитянина. Тот, чуть не опрокинув бочку, выругался по-своему.

Долговязый ступил на трап. Судорожно вцепился в канаты, пытаясь удержать равновесие. Под ногами предательски завизжали доски. Не спеша, он все-же сумел подняться на судно. Огляделся — на палубе никого. Из трюма несло соленой рыбой и скипидаром. Всё так же суетились люди: громоздили ящики и сундуки, крепили мешки и баулы, отрывисто по-деловому обменивались односложными рваными фразами.

На корме за судовой надстройкой мелькнула знакомая фигура отакийца.

— Эгей! — крикнул кашевар, но Мышиный Глаз, словно призрак, снова растворился в утренней дымке.

Не иначе наваждение!

— Сенгаки тебя задери, — вполголоса выругался Долговязый и ухватившись за борт, направился по мокрой скользкой палубе к корме.

Его чувствительный нос уловил сладкий аромат сдобы. Заглянув за перегородку, парень обомлел — у небольшой железной печки, мастерски возведенной над железным настилом, на деревянной тарелке лежали благоухающие дымящиеся свежевыпеченные хлебные лепешки. Лоснясь маслом, медленно остывая на морском ветерке, они завораживали и манили, требуя притронуться к пухлым ароматным бокам. Долговязый непроизвольно сглотнул и сладостно застонал. Рука потянулась к тарелке, пальцы коснулись пышного поджаристого блина, ощутили его мягкое тепло и мгновенно сжались, цепко вонзившись в хрустящую корочку.

Огляделся. Рядом у борта лежал свернутый парус, и парень мгновенно оказался под ним. Затаился, с головой укутавшись в плотную шерстяную мешковину. Нежно ощупал трофей, ещё раз понюхал, блаженно вдохнув пьянящий аромат, и надломил. Лепешка громко хрустнула, и ему показалось, будто каждый на берегу услышал этот хруст. На мгновенье он замер, но, не выдержав напряжения, поддавшись соблазну, тут же по-звериному вонзил желтые зубы в нежную белую мякоть.

— Не очень мне хочется лишний раз появляться в этих краях, — услышал над головой осторожный негромкий голос. — И все же я прибыл, поскольку в этом есть необходимость.

Кто-то стоял прямо над парусом. Кашевар окаменел, застыл с лепешкой в зубах, боясь шелохнуться — сработал инстинкт самосохранения.

Снаружи тем временем продолжали.

— Видно дележ Герании пошел вам на пользу. Много ценного вывезли за два-то года.

— Слезы… Монтий оказался не так щедр, как обещал. — Второй голос, бесспорно, принадлежал Мышиному Глазу. — Хотя грех жаловаться. На пустынных островах даже такая хлебная лепешка в цене.

Долговязый чуть не выплюнул кусок изо рта.

— Скоро войне конец. Пора думать о будущем. Уйдешь с ними на острова? — интересовался собеседник отакийца.

— Здесь останусь, в Герании. Тайная служба при любом правителе в почете. А может, вам пригожусь.

— Обязательно пригодишься. И мне, и Монтию. Именно поэтому я, Первый Страж, здесь.

Холодный пот страха оросил лоб. Кашевар перестал дышать. Кровь ударила в голову. С Мышиным Глазом разговаривал сам Хоргулий — первый из Пяти Стражей Верховного Инквизитора.

— Когда столица падет, и лесные братья добьют короля, останутся трое — Мясник Грин, его брат Бесноватый Поло и оманский наместник Монтий. Братья тебя не должны волновать, а вот Монтий — это твоя головная боль.

— Что-то я не пойму вас, почтенный.

— Нужно помочь Монтию сделать правильный выбор. Надеюсь, он не такой самовлюбленный, как остальные, и не приписывает недавние победы над королевским войском только на свой счёт? А как же Верховный?

— Мне казалось, Инквизитор в стороне.

— Был до этого времени.

— Он уже не покровительствует королю?

— Хор недоумок. Поддерживать тупого борова — это большая роскошь даже для такого могущественного как Верховный.

— Вон оно что. А я-то удивлялся, как же им, оманскому наместнику, и сыновьям покойного старика Тридора все сходит с рук. Решиться пойти против короля, а значит против самого Инквизитора.

— Случайностей не бывает. По крайней мере, в вопросах власти.

— Значит, Верховный уже сделал свой выбор? И кого мы вскоре увидим на дубовом троне в Гессе? Надеюсь Монтия? Но и братьям-головорезам я тоже не прочь послужить.

— Эта троица сделала своё дело и Инквизитору более не интересна. Все далеко не глупы, но братья чересчур кровожадны и горячи, Монтий же не в меру алчен. Качества сами по себе в жизни бесспорно полезные, но не в таком же количестве.

— Понимаю вас, — полукровка прокашлялся, выдерживая паузу. — И какой правильный выбор я должен помочь сделать Монтию?

— Гера.

— Гм… Причем здесь отакийская королева?

— С её стороны было бы опрометчиво реагировать на грабительские вылазки Хора ответным набегом. Чего она, кстати, и не сделала. Все знают — Отака не воюет. А предложить Верховному Инквизитору свою преданность в обмен на невмешательство и посеять вражду в банде Хора — умное решение с её стороны. И единственно верное.

— Значит, Инквизитор теперь покровительствует женщине?

— Верховный умеет ценить верность умных людей. И не важно, женщина это или мужчина.

— Не скажите. Только женская хитрость могла вы́носить такой дьявольский план.

— Да, в хитрости ей нет равных. Сейчас же, когда король слаб, а междоусобица близится к концу, самое время встать на сторону того, кому достанется Герания. А это решает только Инквизитор. Надеюсь, Монтий не примеряет корону на свою голову? Верховный сказал своё слово — король умер, да здравствует королева.

— Значит, он сделал ставку на заморскую женскую хитрость взамен местной безмерной кровожадности и алчности? Победить в войне не принимая в ней участия, взойти на трон не истратив ни одного медяка и не потеряв ни единого солдата — это под силу не каждому. Настоящая королева. Те трое ей в подметки не годятся.

— Поэтому Монтий это должен понять и принять.

— Но как, сенгаки меня задери, убедить его?

— Неужели я должен думать за тебя, Мышиный Глаз? Бери пример с хрупкой женщины, которая сумела решить все проблемы.

— Да уж, хрупкая…

Послышался нервный смешок. Мышиный Глаз был явно не в духе от услышанного.

— Понимаю, ты ставил на Монтия, — Хоргулий притворно вздохнул: — Ничем не могу помочь. Ты прогадал.

— Не проще ли сказать наместнику всё как есть. Ни Монтий, ни кто-либо иной не пойдут против воли Инквизитора.

— Нет, не проще. Ты должен сделать так, чтобы желание поддержать королеву стало его личным желанием. Хуже всего иметь затаившегося врага. Только собственные решения, а не навязанные извне, выполняются безоговорочно, и с исключительной преданностью.

— Я постараюсь, но сделать это будет сложнее, чем кажется. Монтий действительно самовлюбленный…

— Не обсуждается! — нетерпеливо перебил страж. — Или он с королевой, или против Верховного. Это и твой выбор тоже.

Они коротко попрощались, и все стихло.

Долговязый еще долго лежал под парусом с зажатой зубами лепешкой, не решаясь выбраться наружу. Он весь превратился в слух, но кроме крикливых чаек не слышал ровным счетом ничего. Наконец решился — приподнял полотнище, прижал глаз к проделанной в нём крохотной дыре. Увидел, сколько можно охватить взглядом, пустую корму. Страх сковал движения. Могло случиться всякое, ведь только что здесь был сам Хоргулий. Долговязый не мог представить, что когда-либо услышит голос Второго после Первого в Герании. Без сомнения здесь был тот, кто выполнял для Инквизитора самую деликатную работу, и это не сулило добра.