Страница 10 из 25
Был среди встречавших и Дау, как всегда в свои холостяцкие годы он был в мятых белых брюках, без галстука. Этого мало. В довершение несолидности молодой человек грыз большое зелёное яблоко. Всё это очень не понравилось милиционеру.
– Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, — говорил он, оттесняя Дау из первых рядов встречающей публики.
Каково же было всеобщее удивление, когда Бор, выйдя из вагона отыскал в толпе Дау и именно ему первому пожал руку.
В нём было столько огня, страсти, задора, он был так приветлив и жизнерадостен! Человеку непосвящённому могло показаться, что перед ним — беззаботнейшее существо на свете. Но это, конечно, было не так. Он обладал колоссальной энергией и овладел искусством полностью отключаться от работы. Это было совершенно необходимо при той фантастической нагрузке, которую он на себя взял.
Чтобы отдохнуть, расслабиться, Дау нужны были любимые стихи и десятки любимых шуток. Порой казалось, он помнит все остроумные фразы, произнесённые знаменитыми деятелями от древности до наших дней, и лихо, по-мальчишески шпарит ими при каждом удобном случае. И, что немаловажно, он присвоил все эти прекрасные фразы подобно тому, как Жуковский (которого он очень любил) говорил о своих переводах: «У меня всё — чужое, и всё, однако же, моё».
Когда я была школьницей, Дау особенно часто обрушивал на меня шквал любимых изречений. Некоторые я тут же записывала:
«Я люблю людей, кроме пресыщенных жизнью ничтожеств» (Джон Рид). «Я всегда уважал красоту, и считал её талантом, силой» (Герцен). «Любовь — поэзия и солнце жизни» (Белинский).
Однако заканчивалось всё стихами. Некоторые я тоже записывала:
Однажды Гарик не приготовил урока и получил двойку. Кора набросилась на сына.
– Не надо его ругать, — спокойно сказал Дау. — Откуда ты знаешь, может быть он решил не работать, а быть профессиональным паразитом.
Кора рассказывала, что Гарик страшно покраснел и вышел из комнаты. После этого не было случая, чтобы он пошёл в школу с невыученными уроками. Учился он хорошо, но отличником не был. И это понятно, ведь его отец утверждал, что есть предметы, по которым стыдно иметь оценку выше тройки.
Дау никогда не наказывал сына. Желая удостовериться в этом, я спросила у Игоря, когда он стал взрослым:
– Тебя отец когда-нибудь наказывал?
– Что ты имеешь в виду? — не понял он.
Не наказывал, не принуждал, предоставлял полную свободу. Вместе с тем мальчик рос в обстановке труда: с утра до вечера работал отец, не покладая рук трудилась мать. А в адрес тех, кто отлынивал от дел, раздавались реплики, от которых становилось не по себе:
– Это лодырь, поэтому он выбрал себе вшивое занятие. Вошь — паразит, и он паразит. Вроде вши.
Или:
– Что о нём говорить, перестал работать и впал в ничтожество.
Было столько презрения в его голосе, что у меня на всю жизнь врезалось в память, как что-то самое страшное — перестать работать и впасть в ничтожество.
– Какой бы ты хотела быть? — спросил он меня однажды.
– Добродетельной, — после некоторого раздумья ответила я.
– Что?! Добродетельной? Какой ужас!
– Дау, успокойся, — вмешалась Кора. — Она просто не знает, что это значит.
Известна любовь Ландау к ясному, чистому, изящному стилю. Он ненавидел нарочитое усложнение вопроса для пущей важности, наукообразие. Стремление к благородной простоте отразилось во всех его работах. А на досуге он любил придумывать всевозможные классификации, начиная от шуточной классификации зануд до классификации учёных. С занудами он попытался разобраться ещё в Ленинграде.
I класс. Гнусы (скандалисты, драчуны, грубияны).
II класс. Моралинники (выделяют продукт морали — моралин).
III класс. Постники (отличаются недовольным, постным выражением лица).
IV класс. Обидчивые (всегда на кого-нибудь в обиде).
Он придумал классификацию женщин:
I класс. К нему принадлежала немецкая кинозвезда Анни Ондра, сероглазая блондинка типа Мерилин Монро. Посмотришь, невозможно оторваться.
II класс. Хорошенькие блондинки со слегка вздёрнутым носом.
III класс. Ничего особенного. Не то чтобы страшные, но можно и не смотреть.
IV класс. Лучше не смотреть. Не опасна для людей, но пугает лошадей.
V класс. Интересные. Смотреть не хочется. Выговор родителям.
Классификация мужчин: душисты, те, кого интересует только душа избранницы. Красивисты, которых больше волнует её внешность. Они подразделяются на фигуристов и мордистов. Себя Дау называл красивистом-мордистом.
Особо выделялись подкаблучники, мужчины безвольные, слабые, которыми жены помыкали, как хотели. Из боязни стать подкаблучником Дау в юности решил, что никогда не женится. Но жизнь внесла свои коррективы. В двадцать шесть лет он встретил женщину, которая стала его женой.
«Присутственные места» были разделены: по пяти классам, в порядке убывания качества:
1. Учреждение.
2. Заведение.
3. Лавочка.
4. Кабак.
5. Бардак.
Будучи патриотом своего института, он причислил Институт физических проблем, где проработал четверть века, к высшему разряду. Когда по требованию всемогущего Берии Пётр Леонидович Капица был отстранён от должности и директором стал академик Александров, начавший какие-то реорганизации, Дау всё время жаловался друзьям, что работать стало невозможно, придётся уходить из института: это не институт, а бардак. По возвращении Капицы он заявил: «В Капичнике идеальные условия для работы».
«Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные», — заявил он однажды, чтобы повеселить студентов.
Большой любитель поговорить, Дау считал, что великолепный трёп — это искусство. Была классификация разговоров:
I класс — беседы. Они вызывают прилив мыслей, придают ценность общению людей. Это — творчество.
II класс — «пластинки», то есть разговоры, не требующие души. Их можно прокручивать сколько угодно раз. Для них хороши вечные темы — о любви, ревности, жадности, лени, о взаимоотношениях супругов, «Кто ваш любимый артист?» и тому подобное. Дау очень любил «разговоры-пластинки»: они удобны на отдыхе, в поезде, при знакомстве с девушками.
III класс — шум. Полное отсутствие живой мысли, искренности, а подчас и смысла. Дау уходил от таких разговоров. Они его раздражали.
Разумеется, порой Дау ошибался. Для полноты картины надо рассказать и о его чудачествах, тем более он так любил их афишировать. Для начала — рассказ о том, как он пытался заниматься философией.
«Когда мне было лет двенадцать, я взял том Канта. Читал очень внимательно и пришёл к выводу, что всё это — чушь собачья». С тех пор прошло много лет, но мнения своего он не изменил.
Музыковедение, искусствоведение, театроведение и литературоведение Дау считал лженауками и называл «обманом трудящихся». Причём переубедить его было невозможно.
Что же касается научного коммунизма и тому подобных дисциплин, то они приводили Дау в ярость. Он в них видел особый вред и с величайшим презрением относился к людям, избравшим их своей специальностью.
А ещё этот enfante terrible постоянно твердил, что опера противоестественна, что люди в реальной жизни общаются посредством живой речи, а не пения. Он так же не понимал балета. И всё же у Дау была любимая певица — Надежда Андреевна Обухова. Кора говорила, что он всегда задерживался у радиоприёмника, услышав её голос, мог прослушать весь концерт до конца и уверял, что это единственная певица, которую можно слушать. Остальные же его раздражали.