Бегите, господин Крафт!

Никакой тёплой воды для умывания господин Крафт этим утром (точнее, конечно же – днём) не искал, так как отдавал себе вполне отчёт в том, что воды впрок тут, в богадельне, никто никогда не греет, и уж тем паче – не греет, имея в виду запросы господина Крафта. Поэтому, встав с кровати, ни на какую кухню господин Крафт не пошёл. С другой стороны – согреть воду на собственной его железной печурке тоже не получилось бы, так как не было дров. Справедливости ради стоит отметить, что не было так же и собственно воды. Всеми этими лишениями, отчасти, и объяснялась давешняя господина Крафта мрачность при переезде на новое место. А если уж откровенничать совершенно, то не было у господина Крафта и денег на дрова и воду, ибо последние свои крейцеры он уплатил вперёд за ту унылую конуру, в которой нынче осел.

Таким образом, решительно пропустив несколько этапов своего обычного утреннего моциона, господин Крафт, встав с постели, сразу же закурил – благо, что табак, кремний и огниво у него ещё не перевелись.

Закурив, он, не снимая колпака, сел за столик, размещавшийся под окошком исключительно тюремного вида – под тем самым, что кустом папоротника открывало панораму на палисадник епископской богадельни, – и задумался. Бог весть, о чём он думал в частности, но в общем же, без сомнения, все мысли его были заняты тем ужасным, по причине полного безденежья, положением, в котором он оказался. Нельзя сказать, что подобная ситуация являла собой нечто выдающееся в ходе жизни господина Крафта, однако ж редко когда способов исправить её ему виделось так мало.

Ну, скажем, господин Крафт мог довести до конца те два заказа, что находились у него на руках. Однако смысла в том порыве было бы не много.

За один из пары заказов он взял деньги вперёд, – и заказчиком был голландский матрос, пожелавший себе жилет из сицилийской парчи, отрез которой он и предоставил господину Крафту, и тот даже снял мерки. Произошло это три месяца назад. Тогда уговорились на том, что жилет будет готов через пять дней, однако ни господин Крафт не поспел за это время, ни голландец не явился в указанный срок. Как честный человек, господин Крафт не стал перепродавать сполна оплаченный заказ, и просто забросил его.

Второй заказ был старше вшестеро: года полтора назад некая вдова попросила господина Крафта перешить потрёпанный сюртучок со среднего сына на младшенького, и залога, разумеется, не оставила. По доброте душевной господин Крафт аккуратно раскроил сюртучок на элементы, но сшивать вдруг повременил. Вдова заходила раза два и сетовала, что младшенький растёт, и господин Крафт обещал поспешить, но, надо полагать, за младшеньким всё-таки не успел. И навёрстывать сейчас было бы глупо.

Выходило, что господину Крафту следует немедленно браться за новые заказы, для чего надо приводить себя в порядок, дабы при обращении к возможным заказчикам на улицах Шлезвига обладать хоть какой-нибудь авантажностью. Однако без дров и воды этот план терял всякую надежду на успех. И господин Крафт, до досады утомившись глядеть в зеленеющее папоротником окошко, в очередной раз набив и раскурив трубку, стал при тусклом свете дня осматривать свою новую квартиру.

Ни рассохшаяся койка, ни сваленные подле неё тюки со скарбом, ни железная печка не привлекали внимания господина Крафта и не внушали ему надежд на оптимистичный исход нынешнего положения – как, впрочем, и вся обстановка в целом. Подвал был оббит серыми досками, и от каменного пола поднималась по ним плесень. И при этом труха, сыпавшаяся со старых стен, давала как бы поверх царствующей сырости налёт особенно едкой пыли, комьями сбивавшейся в углах. И ничего оптимистичного ни в этих стенах, ни в этой плесени, ни в этих углах не было, – разве что в одном из них комом лежала та самая поганая тряпища, которую вчера вечером господин Крафт при изрядном расстройстве духа извлёк из-за печки. Неизвестно зачем он теперь встал со стула и, с подскока, пнул этот грязный ком ещё раз. Взвившийся вверх бодрый фонтан особенно крупной пыли подсказал портному, что он имеет дело с шерстью. И тогда господин Крафт наклонился и вздёрнул эту кучу вверх, как шкодливого мальчишку, застигнутого за кражей котят. Мерзкая тряпища повисла до пола и обнаружила в себе явные признаки рукавов, обшлага, фалд – словом, всего, что ещё остаётся у сюртука после того, как с него спарывают все пуговицы.

– Эге, – сказал господин Крафт, – а где ж тут дыры?

Он, отнюдь без какой бы то ни было брезгливости, начал вертеть старьё и так и эдак, но следов моли и крыс в нём не обнаружил, что, согласитесь, было просто восхитительно. Потом он торопливо отодвинул столик от окошка (насколько это позволяла ширина комнаты), и распластал на нём старый сюртук. То, что вещь, найденная в богадельне, оказалась почти целой, доставляло господину Крафту даже какое-то удовольствие, потому что ему вдруг стало казаться, будто есть в этом знак удачливости. Хотя, признаться, основано такое впечатление было лишь на твёрдом намерении продать найденную вещь после минимальной починки.

В какой-то миг у совестливого портного мелькнула мысль о том, что за столь хорошо сохранившимся предметом одежды может вернуться прежний хозяин… Но жизненный опыт подсказал ему, что публика, обитающая в местах, подобных нынешнему подвалу, привычна считать случайно оброненное безвозвратно потерянным. В конце концов, господин Крафт и сам был из этой публики.

Он провёл ладонями по грязному сукну, расправляя складки и убирая сор. Материал оказался вполне крепкий, да; и сюртук при этом был большой – не помещался на столе целиком, так что господин Крафт потихоньку передвигал его одной рукой, второй орудуя точно утюгом.

Стоило ему задеть пальцами карман, как он сразу почувствовал: там что-то есть.

Господин Крафт сию секунду ощупал находку сквозь ткань – предмет бы твёрдым и круглым, как табакерка! Да, чёрт возьми! Если уж в подвале богадельни обнаружился почти целый сюртук, то почему бы при нём не находиться табакерке! Впрочем, господин Крафт имел полное право не гадать, а знать наверняка – и он, конечно, этим правом незамедлительно воспользовался. Он запустил руку в карман старого сюртука и достал оттуда престранную штуковину: словно бы скрученный улиткой кусок толстой проволоки. Непонятный, если не сказать даже – нелепый вид штуковины не затмил от господина Крафта её главного качества. А именно: она была выполнена из золота!

– Эге, – выдохнул господин Крафт, – уж не сплю ли я?

И в тот же миг прямо над его ухом громко, отчётливо и тоскливо девичий голос произнёс:

– Берегись, Варфоломей Крафт!

Господин Крафт взвился на месте так, словно получил за шиворот всю свою порцию утреннего кипятка. Он опрокинул стол, а стул пинком отшвырнул к кровати, прямо в кучу своих не разобранных вещей.

Никакой девушки рядом с ним, да и в каморке вообще, не было.

– Иисус Мария! – вымолвил господин Крафт, опускаясь на койку. – Да ведь я брежу от голода, пьянства и неустроенности!

Внезапно он с ужасом подумал, что золотая штучка из кармана сюртука ему почудилась так же, как и голос, что назвал его по имени. Но – нет, господин Крафт поднёс к лицу руку с зажатой в ней странной вещицей. О да, она была золотой, настоящей, не растворилась в воздухе, и господин Крафт криво, с непривычки, улыбнулся.

– Берегитесь, господин Крафт! – всё с той же отчётливой, яркой грустью проговорил над его ухом всё тот же голос.

Во второй раз господин Крафт взвился более основательно. Начал он с того, что, не снимая ночных туфель и колпака, выскочил из подвальчика и дважды обежал богадельню, заглядывая под каждый куст. Потом он промчался по самому приюту, и, наконец, перевернул всё вверх дном в своём подвальчике. И нигде не нашёл ни малейшего намёка на то, кто бы мог играть с ним такие шутки.

Но надо сказать, что эта сумбурная беготня имела результат: когда, придя в себя и успокоившись, господин Крафт снова принялся разглядывать свою находку, слова предостережения уже не звучали над его ухом.