Страница 82 из 86
Глава 22
Алексей в очередной раз вынырнул из воспоминаний деда Михея и затряс головой, возвращаясь в реальность.
— Дед Михей, ты же не просто так мне Петра показал? — неохотно убирая руку, задумчиво спросил он.
— Верно, не просто, — с хитринкой посмотрел на него из-под бровей старик. — Что думаешь, Алёша?
— Не знаю… — покачал тот головой. — Объяснишь?
— Как бабку-то твою звали? — прищурился дед Михей. — Что знаешь-то о ней?
— Еленой Васильевной звали, — задумчиво произнес Алексей. — А вторую Елизаветой Петровной.
Дед Михей сложил руки на животе и с усмешкой наблюдал за мужчиной, в глазах которого непонимание медленно сменялось крайним изумлением.
— Лизавета… Дочь Петра… Елизавета Петровна… — глядя на деда Михея округлившимися глазами, бессвязно забормотал Алексей и, запустив руки в шевелюру, крепко вцепился в свои волосы. — Нет, не может быть! — замотал он головой.
— Что тебе не по нутру пришлось? — склонив голову набок, с интересом спросил старик.
— Но как… Лиза… она в концлагере была… в Освенциме… Она же… Она даже есть не могла! — бормотал Алексей, глядя на старика неверящими глазами. — И она умерла уже… А ты… Ты старше ее… Лет на двадцать?
— Ну почти, — хмыкнул дед Михей. — А кушать и Лиза, и Костик начали очень скоро. Я подлечил их. Сначала внутренности им поправил, и сразу гадость всю из них выводил. А потом уж и остальное подлечил. Долго я с ими возился. Почитай, кажный день ими занимался. Аж покуда в институт не поступил да с общаги той не уехал. Да и после того частенько к ним в гости наведывался да исправлял то, что фрицы натворили. Особенно долго с руками возился. Жилы им сильно порвали, да связки покалечили. А это все еще и заросло, срослось, да неправильно, — погрустневший и задумавшийся дед Михей тяжело вздохнул. — А то, что Костика смогу на ноги поставить, и сам не верил.
— Баба Лиза никогда не говорила… — уставившись в стол невидящим взглядом, тихо проговорил Алексей. — Вот сейчас вспоминаю… Она плакала всегда, когда про войну говорили. И фильмы военные никогда не смотрела, всегда уходила. А про концлагеря… Я не помню, чтобы про них вообще говорили дома. Я всегда думал, что из-за прадеда она так. Он воевал, ранен был серьезно, ему ногу оторвало взрывом… — Алексей вдруг вскинулся и уставился на старика. — Петр на протезе ходил. Ноги у него не было… Так это правда?
Дед Михей усмехнулся в бороду, наблюдая за мучениями Алексея.
— Что ты не можешь принять? Что твоя бабушка была маленькой девочкой? — тяжело опираясь на стол и внимательно следя за Алексеем, спросил он. — Или то, что она пережила?
— Нет… — замотал головой Алексей. — Дед Михей, понимаешь… Ну как так-то? Она же никогда не говорила… Никто не говорил! Почему?
— А ты бы захотел вспоминать такое? — снова чуть склонив голову набок, серьезно спросил старик. — А тем более рассказывать своим детям или внукам? И что рассказывать? Того, что сам не понимал? А помнил только боль и ужас? Стал бы детям про мучения свои рассказывать?
Алексей замотал опущенной головой.
— Я не знал… Дед Михей… Это же такое… А мы… — он тяжко вздохнул. — А теперь ее уже нет, и ничего уже не исправить…
— А что бы ты исправил, Алёша? — дед Михей смотрел на него с неподдельным интересом.
Алексей уже открыл было рот, чтобы ответить, и так и замер с открытым ртом. А и правда, что он мог исправить? Обнять, пожалеть? Сказать, как это все ужасно? И как ему жаль, что она прошла через ад?
— То-то же… — проворчал старик, вставая. — А вот сам помнить, и детей научить помнить ты можешь. Ступай спать, Алёша. А завтра матрас мой обратно на чердак снесешь. Аннушку к себе завтра забирай. Вот погулять сходите, пускай в речке поплавает маленько, воздухом свежим подышит, да и походить ей полезно, а опосля уж и матрас приберешь, — дед, устало шагая к выходу, неспеша раздавал указания. Договорив уже на пороге, он добавил: — Спать ступай, Алёша. Утро-то, оно завсегда вечера мудренее. Пойдем, Альма, — позвал он лохматую подругу и, пропустив ее, вышел, тихонько притворив за собой дверь.