Страница 47 из 64
Лептон-старший, услышав эти крики, остановился на лестнице, ведущей со второго этажа дома, и мрачно пробормотал, стиснув в руке ключи от комнаты дочери: «Так долго и не понадобится, милая.» Потом угрюмая, гневная складка между бровями разгладилась, лицо его обрело прежнее невозмутимое выражение, он спустился на первый этаж, в просторный, отделанный светлыми деревянными панелями, холл, дал распоряжения прислуге и сестре, затем собрался и вышел из дома, лишь на секунду помедлив на крыльце от внезапного помутнения в глазах, словно перед его взором мелькнула чья-то черная тень…
… Первый час Эйфория в ярости металась по комнате, колотила в дверь руками и ногами, кричала, чтобы ее немедленно выпустили или она сотворит, что-то ужасное, подбегала к окну и высунувшись долго изучала расстояние до земли, прикидывая, хватит ли ей простыней, чтобы выбраться из собственной комнаты, где она внезапно стала самой настоящей узницей. Ах, если бы перед ее окном росло высокое, раскидистое дерево, с крепкими, толстыми ветвями, самые надежные из которых проходили бы как раз вровень с подоконником, чтобы она могла подобно юркой белке соскочить с него и бежать туда, куда так стремилось ее сердце и где были все ее помыслы. Но деревья, старые, умело обрезанные садовником, яблони и несколько черемух, росли с другой стороны дома и никак не могли быть ей полезны в данный момент. Окно же ее комнаты выходило на восточную сторону, где открывался прелестный вид на крыши соседних домов и кусочек улицы за ажурным кованым забором. Под самим окном была разбита большая клумба с чайными розами, аромат которых будил ее по утрам вместе с первыми солнечными лучами.
Эта нарядная комнатка, под самой крышей их большого дома, такая всегда уютная и любимая, сейчас показалась Эйфории тесной, душной ловушкой из которой она непременно должна выбраться, даже рискуя сломать себе шею. Отец не имел никакого права запирать ее так бесцеремонно, она совершеннолетняя и может делать все, что хочет, не спрашивая на то, его позволения. Конечно, как любящая дочь она должна почитать своего отца и все такое, но как, скажите на милость, это сделать, когда с тобой поступают так несправедливо, так вопиюще несправедливо. Так обмануть ее доверие. А ведь она была готова уже все рассказать ему о походе, и о живых камнях, и о том, что собирается пройти Посвящение. Она видела чудо рождения живых камней, держала их в своих ладонях, а Реми держал ее руки в своих ладонях, и от этого сердце Эйфи билось сильнее, чем от всех чудес Благословенного края. И живые камни не навредили ей, напротив, они подарили ей мгновения такого невероятного счастья, что Эйфория порой сомневалась, что это было на самом деле.
Все эти мысли крутились в голове девушки, пока она кромсала крошечными серебряными ножничками свою белоснежную батистовую простынь, жалея, что под рукой нет более прочного полотна, чтобы сплести веревочную лестницу достаточной длины. Эйфория провозилась с этой затеей довольно долго и наконец соорудила нечто, по ее представлениям похожее на средство призванное вызволить ее из заточения. Закончив, она подбежала к окну и сбросила смотанную в клубок лестницу вниз. Потом разочаровано вздохнула, простыни хватило только на половину пути к прекрасным, но очень колючим кустам. И выглядел результат ее стараний как-то до обидного жалко и совершенно ненадежно. Эйфория смотала обратно лестницу и осмотрелась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы проложить себе путь к свободе. Она распахнула шкаф и стала увлеченно рыться на полках, выбирая что еще можно пустить в расход, как вдруг позади нее раздался встревоженный голос тети:
— Эйфория! Что ты делаешь, милая?
— Ах, тетя Ануш, — отмахнулась раздраженно Эйфи, — не мешай, пожалуйста. Мне нужно что-нибудь такое…
Тут она обернулась и увидев открытую дверь, не говоря больше ни слова, выбежала прочь. Тетушка только покачала головой глядя ей вслед…
… Завидев в конце длинной Тенистой улицы знакомую красную крышу, крытую старой черепицей, Эйфория ускорила шаг, предвкушая скорую встречу. Затем остановилась, пригладила руками волосы, жалея, что впопыхах не прихватила расческу, отряхнула пыль с длинной светлой юбки и постаралась успокоить дыхание, заставлявшее, в сердечном, радостном волнении, часто вздыматься ее высокую грудь. Калитка была распахнута настежь и висела на одной петле, печально поскрипывая под порывами свежего ветра, словно откинутая грубой, сильной рукой. Это показалось Эйфории странным, но торопясь увидеть Реми она не придала тому должного значения. Легко взбежав на крыльцо, она постучала в дверь, нетерпеливо приплясывая на месте и вглядываясь в тускло блестевшие цветные стеклышки, ожидая его появления. Не сразу за дверью послышались неуверенные шаги и за стеклом замаячила чья-то тень. Человек подошел к двери, но не спешил открывать.
— Реми, — закричала Эйфория, снова постучав. — Это я, открой, пожалуйста.
Наконец, дверь распахнулась и на пороге возник Джой, красный и почему-то сильно смущенный. Он молча втащил ее в дом и закрыл за ней дверь. Потом также ни слова ни говоря, опустив голову и как-то странно сгорбив плечи, пошел по коридору в комнату. Эйфории не понравилось, как выглядела его спина, как у сильно виноватого или расстроенного человека. Ее мгновенно окатило тревожным холодом.
— Джой, — позвала она, следуя за ним по пятам. — Что ты здесь делаешь? А где Реми? У тебя все в порядке? Почему ты молчишь?
Они вошли в комнату, и Эйфория остановилась, пораженная до глубины души. Обычно у Реми было очень чисто и прибрано, на подоконниках и столе высились аккуратные стопки книг, в старомодном шкафу хранились его скудный гардероб и походное снаряжение, на полках стояло несколько цветочных горшков и снова книжные томики. Сейчас все это было сброшено на пол, разорвано и растоптано, тетрадные страницы, исписанные знакомым ей почерком засыпаны землей и залиты чернилами, карандаши переломаны, его любимые книги разорваны по корешкам и ветер, залетавший в открытое окно, шевелил на полу обрывки страниц, на которых виднелись чьи-то пыльные следы. Эйфория в ужасе посмотрела на Джоя и прошептала побелевшими губами:
— Где Реми? Это сделали вороны? Да, Джой? Они напали на него здесь? Но как?
Джой тяжело вздохнул, отвернулся и отошел к окну, еще больше поникнув плечами. Потом произнес не поворачиваясь, глухим, несчастным голосом:
— Нет, не вороны. Его забрала утром городская стража. Я знал, что ты придешь, поэтому решил дождаться тебя здесь.
— Но что случилось, Джой? — голос ее задрожал от близко подступивших слез, готовых вот-вот прорваться. Эйфория продолжала с недоумением и ужасом рассматривать учиненный стражами разгром. — Почему его забрали? За что?
— Я не знаю, — Джой развернулся, перестав наконец созерцать за окном все тот же безмятежный пейзаж, очарование которого без Реми значительно поблекло. — Он отдал мне вчера живые камни, и как мы договорились я отнес их к источнику Посвящения, чтобы сдать на хранение и сегодня получить в городской управе оплату. Вот, кстати, возьми. Здесь твоя доля. Реми сказал, чтобы я разделил на всех троих поровну, хотя он и добыл почти все камни. Ну так ему и труда нет их ловить. Ты ведь заметила, что они сами к нему липнут.
Джой протянул ей небольшой полотняный мешочек, по виду довольно тяжелый, где что-то негромко брякало. Но Эйфи отшатнулась от него, взглянув на Джоя так, словно он совал ей не деньги, а змею, по меньшей мере ядовитую гадюку с распахнутой в оскале пастью. Джой смущенно кашлянул, покраснел и положил мешочек на стол, потом продолжил:
— А Брант, ну тот, что заведует казной, он и говорит, что видел, как Реми вели в городскую каталажку. Он тоже не знает, что случилось и спрашивал меня. Я ответил ему, что мы только вернулись из похода и все прошло благополучно. Я не стал им говорить, Эйфория, что было там на самом деле. Ведь все вроде обошлось и живых камней теперь у города достаточно, чтобы Посвящение состоялось. Может это какая-то ошибка.