Страница 26 из 64
Джой прервался, снова удрученно вздохнув, и Эйфория, большую часть его рассказа мучительно размышлявшая о своем, тут же заговорила:
— Скажи, а что у Реми с мьюми? Он говорил, они ревнивы, поэтому он не берет с собой девушек. Он говорил, что дружит с ними, что он для них друг. Но разве ты будешь ревновать друга, если только он не что-то большее для тебя? Ведь так, Джой! Скажи, что ты об этом знаешь?
Эйфи села на своем ложе и стиснув руки, прижала их к груди, словно пыталась унять терзавшую ее боль. Она смотрела на Джоя, ожидая ответа и глаза ее лихорадочно блестели. На бледном лице горели пятна нездорового румянца, спутанные пряди золотисто-медных волос прилипли к высокому, влажному от испарины лбу, до крови искусанные губы дрожали. Джой посмотрел на девушку долгим мрачным взглядом и сказал негромко:
— Говоря о мьюми, ты ведь имеешь в виду Юту, их королеву. Да, она выделяет Реми среди всех, он единственный кому она оказывает такое гостеприимство, кто беспрепятственно проходит через Заповедную рощу. До этого охотникам приходилось довольно туго, эти деревья стражи озера, они не пропустят никого без особого разрешения хозяйки здешних мест. А нрав у нее переменчивый, она не сразу и не всегда дает свое согласие, какие бы дары ей не приносили, держа отряд на границе Вороньего края. И лишь иногда позволяя пройти. Но даже в этом случае, стоит только ей усомниться в чистоте намерений охотников, заподозрить их в желании получить что-то еще сверх того, что разрешит забрать она сама и все, отряд обречен.
И только тем, кто приходит с Реми, она открывает свой замок. Обычно он скрыт бывает от охотников и других посторонних плотным облаком, и только в очень ясную солнечную погоду или при близкой полной луне можно заметить, как сверкают его вершины над сотканной из тумана завесой. И Реми, насколько я знаю, единственный из чужаков, кто удостоился особой чести побывать в самом замке. Но он никогда не рассказывал, что видел там и чем занимался. Да, королева явно выделяет Реми среди всех, встречая как дорогого друга. Но скажу тебе честно, Эйфи, я не знаю, насколько это важно для самого Реми. И думаю, никто не знает, возможно даже он сам.
Эйфория опустила голову и замерла в молчании, в тишине стали слышны мерный плеск волн о берег, потрескивание свечи, да отдаленное, полное нежной и сладкой печали пение. А Джой все смотрел и смотрел на поникшую девушку, ему очень хотелось утешить ее, прикоснуться к волосам, что медно-золотой волной скрыли от него лицо Эйфории, взять ее руки и согреть своим дыханием тонкие, нежные пальцы, сказать ей какие-то нужные слова, чтобы развеять ее грусть и утолить боль, сказать наконец, как он мечтает, чтобы она хоть раз посмотрела на него так, как смотрела на Реми, когда он не видел этого.
Снаружи послышались шаги, зашуршала трава, и чьи-то крепкие руки откинули полог шатра. Резкий порыв воздуха всколыхнул пламя свечи, и оно затрепетало и забилось, будто хотело улететь с тонкого фитиля на свободу. К запаху меда примешался свежий запах травы, шатер наполнился влажной прохладой близкой воды. А на полотнищах стен заплясали серые, призрачные тени. В открывшемся проеме показалась Королева Юта в простом плаще из плотного светло-зеленого шелка и следом за ней вошел Реми, неся в руках тяжелую, серебряную чашу над которой вился легкий дымок, бесследно растворяясь под высоким куполом шатра. Он опустил чашу на низенький столик рядом с ложем Эйфории, и она увидела, что чаша была почти до краев наполнена темной бурлящей жидкостью. Девушка испуганно посмотрела на Реми, от волнения не в силах что-либо сказать, он молча кивнул ей, сдержано улыбнулся и отошел, уступая место королеве. Потом сделал знак Джою и поманил его к выходу, собираясь уйти.
— Реми, пожалуйста, останься. Не уходи, я прошу тебя, — голос Эйфории дрожал и прерывался. Ей очень не хотелось оставаться наедине с Королевой мьюми, чье лицо было скрыто капюшоном плаща, от охватившего ее внезапно страха и беспокойства, сердце забилось тревожно и сильно, словно у робкого зайчонка под тенью коршуна.
— Все будет хорошо, Эйфи, — сказал Реми мягко и ласково. — Доверься. Это не займет много времени. Мы с Джоем будем недалеко, здесь на берегу, рядом с шатром.
Потом он вышел наружу в ночь, и Джой вслед за ним, полог закрылся и пламя перестав трепетать вновь успокоилось и застыло. Королева откинула капюшон, открыв мерцающее бледное золото своих волос, обрамлявших прекрасное лицо и взглянула на девушку глазами такими же темными как воды Зачарованного озера. Она склонилась над Эйфи, и взгляд мьюми проник до самого ее сердца, до самых потаенных уголков души. Эйфория ощутила себя маленькой и беспомощной, ей показалось, что Королева взяла ее душу в свои руки, стала взвешивать, рассматривать и оценивать со всем беспристрастием строгого неподкупного судьи. И от этого сердце девушки трепыхалось пойманной птичкой, она не могла пошевелиться, не могла закрыть и отвести глаза, хоть и очень хотела. Взгляд королевы не отпускал и душа Эйфи под этим взглядом становилась все легче и легче, готовая невесомым перышком взмыть вверх, покинув замершее в оцепенении тело. И тогда Эйфи заплакала жаркими солеными слезами от невыносимости охвативших ее чувств. Наконец, Королева отвернулась и произнесла задумчиво голосом, полным затаенной грусти:
— Я знаю, ты не можешь сдержать слез, потому что тебе больно. Но твоя боль пройдет. Возможно только лишь для того, чтобы вернуться с новой силой и сокрушить твое сердце. И ты пришла сюда не за живыми камнями, ты пришла сюда за ним, ты думаешь, что могла бы удержать его, стать для него той единственной. Я исцелю твою тело, Эйфория, но что исцелит твою душу? Что исцелит твое сердце? Что исцелит мое сердце?
И не сказав больше ни слова Юта принялась разматывать пропитанную свежей кровью повязку с ноги Эйфи, действуя осторожно и умело. Рана так и кровоточила, не желая затягиваться, хотя прошло немало времени с тех пор, как Фрай оставил девушке свою отметку. Ее края почернели, а участок вокруг был воспаленным и багровым с очагами крохотных язв, от него словно жадные горячие щупальцы по ноге бежали темно-красные полосы, они росли буквально на глазах, продвигаясь все дальше и причиняя мучительную боль. Выглядело это ужасно и у Эйфории перехватило дыхание от испуга, она с отчаяньем и надеждой взглянула на королеву. Лицо Юты осталось спокойным и бесстрастным.
Королева протянула руки над чашей, где все еще бурлила темная жидкость и стала что-то негромко и очень быстро говорить, голос ее обрел силу и власть, звучал повелительно и вместе с тем мелодично. И как Эйфория ни старалась, она не могла разобрать ни слова, но даже знай она язык мьюми, ей все равно не удалось бы постичь смысл произносимых Ютой древних как этот мир стихов. Под звуки ее голоса вода в чаше стала менять свой цвет на сумрачно синий, клубясь как грозовые тучи, затем на фиолетовый, как небо на закате после бури, затем ее расцветили яркие огненные сполохи. В слова Юты вплелась мелодия, она замедлила их стремительный бег, будто бурная, горная река, сбежав с теснины, разлилась широко и спокойно по ровному руслу и потекла неторопливо и безмятежно, согретая лучами полуденного солнца. И подчиняясь голосу начала стихать кипевшая в чаше вода Зачарованного озера, засияв жидким золотом. А голос все пел и пел, уже не грозный и повелительный, а нежный и ласковый, пока не замерла в чаше вода, став чистой и прозрачной как слеза невинного ребенка. Тогда Юта зачерпнула ее в ладони и поднесла к губам Эйфории.
— Выпей, — сказала она мягким, грудным голосом, в котором еще звучали отголоски чудесной песни, усмирившей силу воды. — Это подкрепит тебя.
И Эйфи доверчиво прильнула к ее ладоням. Вода была прохладной и казалось не имела вкуса, было только ощущение искрящейся на языке свежести и чистоты, с каждым глотком наполнявшей ее тело. Когда Эйфи выпила все до капли, королева вновь зачерпнула из чаши и омыла ее рану, поливая тонкой струей. Коснувшись израненной плоти, вода вскипела с трескучим шипением и Эйфи громко вскрикнула, ожидая сильной вспышки боли, но влага напротив укротила ее, лишила силы и остроты. Из раны стал сочится синеватый дымок и уноситься прочь, растворяясь в воздухе. Эйфи облегченно вздохнула, ее охватила невероятная слабость, голова обессиленно опустилась на подушку, глаза сами собой закрылись.