Folie a Deux

Но вскоре Лиам отстраняется. Взирает на Райана сверху вниз, ненадолго переводит взгляд снова на меня прежде, чем основательно концентрирует его на родном человеке.

— Я люблю тебя, пап.

— Лиам, сын…

— Я поеду с тобой к бабушке с дедушкой, даже если Лукас не поедет, но сейчас я хочу домой.

Райан всё ещё сидит, даже когда машина проезжает мимо и увозит его детей. Я сжимаю левое плечо любимого мужчины, напоминая о себе. О своей близости. О том, что мы здесь. Мы с малышом, который ещё внутри меня. Но, если будет нужно, я… может быть, я готова отступить. Побыть некоторое время вдали.

— Райан.

— Нет. Ты не бросишь меня, — в устах другого человека это, скорее всего, было бы вопросом, но утвердительная тональность, которую я улавливаю, неоспорима. — Мы разберёмся с этим, но я тебя не отпущу. Ты моя женщина. Они примут это. Так или иначе. Станет проще, когда Кэтрин тоже кого-нибудь встретит.

— Поедем домой? Или ты ещё должен побыть здесь?

— Я позвоню, чтобы за нами приехали. Не хочу идти обратно к автомобилю.

— Хорошо.

В машине Райан хранит молчание, несмотря на поднятую перегородку. Он не отрывает взгляда от улиц, сменяющих друг друга снаружи, но вжимает свою правую ладонь в мою левую руку на сидении между нами, переплетая наши пальцы настолько крепко, что больно. Внутреннее страдание, которого я никогда не смогу понять до конца, перетекает под мою кожу. Тишина становится совсем глубокой. Мы словно проваливаемся в бездну. На дне страшно и темно. Но ребёнок во мне не должен бояться. Не должен испытывать страх вместе со мной. Я просто не знаю, как остановить падение и оградить малыша. Малыша в животе, начавшем увеличиваться. Мои руки нащупали небольшой холмик внизу, как только погрузились в карманы пальто на улице. Вынужденно созерцая страдания отца своего ребёнка из-за старших детей, я обнаружила, что наше общее дитя стало физически осязаемым. Я очень хочу увидеть твой животик как можно скорее. Мне есть что показать, но момента более неподходящего, чем этот, придумать крайне сложно.

— Как он ощущается, Моника?

Всё мое тело сигнализирует о том, что я больше не наедине с самой собой. О взгляде, сосредоточенном на моём отражении в зеркале и моей фигуре. Я поворачиваюсь лицом к Райану и позволяю смотреть. Руки удерживают ткань домашней рубашки под грудью.

— Наверное, как немного надутый воздушный шарик.

Следующее, что я вижу, это движение. Шаги, которые всё сокращают расстояние. И вот наконец он оказывается садящимся на свою сторону кровати, и к нему меня притягивает подобно магниту. Ладони обнимают мужскую шею, выпуская верхнюю часть одежды, но тёплая правая рука уже под ней. Дотрагивается до холмика над поясом легинсов и ласково замирает там будто в ожидании шевеления. Потрясающая близость. Идеальная.

— Я люблю тебя, Моника.

— И я люблю тебя, Райан.

Эпилог

— Кэтрин. Что-то случилось с мальчиками?

— Нет-нет. Они у моих родителей. Но я могу войти? Я хотела бы поговорить с Райаном или подождать его, если он не дома.

— Конечно, входи. Он наверху, — отвечаю я, смотря на женщину в белых шортах и синей рубашке, аксессуарам которым служат довольно-таки массивная цепь на шее и широкий золотой браслет на левом запястье. Нельзя сказать, что мы когда-нибудь станем лучшими подругами, но с каждой встречей между нами, пожалуй, неизбежно возникает всё больше точек соприкосновения по мере того, как время идёт своим чередом, не оставляя нам иного выбора, кроме как выстраивать общение, выходящее за границы дежурных фраз.

Кэтрин переступает через порог. По-моему, в её движениях есть что-то нервное, но я не могу быть уверена. Преимущественно она так и останется чужим для меня человеком. Несмотря на всегда уважительный и вежливый тон.

— Я всё ещё удивляюсь тому, что дом совершенно не похож на городской, — я и сама продолжаю удивляться. Вот уже три месяца большие окна и высокие потолки не устают меня поражать. Даже не верится, что таунхаус находится в самом сердце Манхэттена. Наверное, потому, что благодаря новому интерьеру в тёплых тонах с небольшими вставками мрамора, металла и винтажной, но изумительно красивой мебелью изнутри это скорее европейская вилла где-нибудь на побережье. Для меня одним из главных мест является кухня-гостиная, откуда открывается вид на небольшой садик с фонтаном. Это всего лишь крошечный задний двор с глухой стеной, но я люблю этот кусочек зелени и личного пространства под открытым небом. Даже больше, чем уютную веранду на крыше. — Хотя он довольно большой. Ты справляешься?

— Да, — кратко отвечаю я, потому что не желаю распространяться о своей личной жизни. Мы связаны, я и Кэтрин, но это не подразумевает мою способность разговаривать с ней о том, как мы отличаемся, и что я со всем могу справиться сама, не желая посторонней помощи за деньги. — Можешь подождать в гостиной. Я скажу Райану, что ты здесь.

— Я хотела бы поговорить с вами обоими.

— О, — я удивлена, и наверняка это очевидно. Мальчики не слишком меня жалуют, хотя и здороваются, проводят у нас выходные, едят мою еду, благодарят за неё после того, как опустошают тарелки, отвечают, если я что-то спрашиваю, и прощаются, уезжая, и, разумеется, видели мой живот, но Кэтрин ещё никогда не вовлекала меня в их с Райаном разговоры. Они обсуждали различные моменты, когда она привозила или забирала сыновей, но каждый раз я оставалась внутри и просто ждала, когда он вернётся с улицы и всё расскажет. — Тогда мы скоро спустимся.

— Я подожду столько, сколько будет нужно.

Я поднимаюсь на третий этаж с ванной комнатой и спальней в светлых тонах. Здесь же располагаются две детские со стильным и позитивным дизайном. Комната, к которой я направляюсь, находится в конце коридора. Животные и птицы на обоях, плюшевые жираф и мишка на полу, приятный для босых ног ковёр в серую и сиреневую полоски, уютное кресло с бордовыми узорами и подушкой у спинки им в тон, торшер между подлокотником и надёжной кроваткой с мягкими бортиками на завязках. Райан стоит около одного из окон слева, что-то тихо напевая нашей Серене. Нашей девочке, появившейся на свет две недели назад. Пятьдесят один сантиметр и два килограмма восемьсот пятьдесят грамм счастья. Комбинезон пастельного цвета в бледно-коричневую крапинку и шапочка соответствующей расцветки. Я помню, как захотела, чтобы ещё безымянная малышка прежде всего ощутила руки своего отца, так, словно всё это было только вчера. Мне не было страшно взять её в первый раз, отнюдь нет. Я просто жаждала увидеть, действительно ли он будет любить дочку не меньше, чем сыновей. Действительно ли счастлив именно ей, как мне показалось на обследовании, чётко показавшем, что у нас будет девочка. И моему взгляду предстала самая совершенная картина на свете. Картина, убедившая меня в правильности слов, сказанных мною маме однажды зимним вечером, когда мы с Райаном впервые приехали в Форкс вдвоём. Родители сразу поняли, что я беременна, и то, как все мои прошлые поступки обрели для них новый смысл при первом же взгляде на мужчину, невозможно было не прочувствовать. Казалось, что близкие восприняли всё без особых переживаний, но лишь пару дней спустя, сидя близ камина в гостиной, пока папа чистил снег снаружи, а отец моего ребёнка отлучился для важного разговора на второй этаж, мама позволила волнению просочиться в её голос, чтобы сопроводить не совсем однозначный вопрос:

— Неужели ты не хочешь обычной жизни простой женщины? Мы с твоим отцом не должны были этого делать, но Райан показался нам знакомым, и… Я вспомнила, где его видела, когда прочла о разводе. Он упоминался среди прочих новостей из жизни известных людей. Там промелькнуло несколько семейных снимков. Миллиардер. И двое детей, верно?

— Да, мама, верно, — ответила я, сначала сделав глоток зелёного чая, чтобы смочить внезапно пересохшее горло, — Лукас и Лиам. Но я люблю Райана и его мальчиков и не хочу никакой другой жизни.

— И дело не в том, что вы, вероятно, прилетели на личном самолёте?