Скверная кровь

Моё внимание привлёк страшный длинноносый и длинноволосый эльф в алой мантии, смотревшийся довольно кощунственно. Его и без того покрытую шрамами угрюмую физиономию украшали также похожие на молнии зигзаги, нанесённые кроваво-красной краской. Сидя на земле, друид встряхивал мелкие костяшки в человеческом черепе, а потом выбрасывал их на землю перед собой. По тому, как эти костяшки лягут, он делал предсказания. Подобных предсказателей хватало и на Земле. Я всегда считал их лжецами и шарлатанами.

Какой-то эльф попросил друида предсказать дальнейшую судьбу его отца, с которым произошёл несчастный случай.

– По пути сюда мой отец поскользнулся на горной тропке и упал. Теперь он не встаёт, лежит и стонет от боли, отказывается от еды.

Друид с непроницаемым лицом осведомился о его имени, а потом взял полученную от просителя монету, потряс костяшки в черепе, а когда они легли на землю неровным кругом, заявил, что это очертания могилы, а стало быть, больной вскоре умрёт.

Не удержавшись, я скептически фыркнул, и старый урод мгновенно вперил в меня злобный взгляд. Простой эльфийский мальчишка съёжился бы от суеверного страха, но я не имел местных предрассудков. Возможно, мне было бы лучше уйти, не искушая судьбу и не тревожа тёмные силы, но меня уже понесло.

– Невозможно узнать будущее, бросая старые кости, – самоуверенно заявил я. – Это никакая не магия, а суеверие, рассчитанное на невежественных эльфов и крестьян.

Едва я закончил говорить, как снова в голове вспыхнуло яркое полотнище с уже знакомой надписью: «Выжить невозможно».

На лице старика появилась злобная гримаса, он потряс пригоршней костей перед моим лицом и пробормотал какое-то заклинание на одном из древних языков, который я не знал. Решив уйти потихоньку, я стал пятиться.

– Полукровка! Твоё сердце будет вырвано из груди на жертвенном камне, когда восстанут рейнджеры леса!

Эти слова, произнесённые едва слышным шёпотом, были сказаны на высоком. О некогда непобедимых рейнджерах Великого леса я, конечно, слышал. Обычные воины… Хотя у меня не было никакого повода, кроме странного сообщения в голове, переживать о случившемся, но обращение ко мне, выглядевшему как чистокровный эльф, напугало и разозлило, испортив ещё недавно такое приподнятое настроение.

Я проталкивался в толпе, досадуя на себя: мало того что влез как дурак со своими замечаниями, так ещё и не нашёлся с ответом. На Земле бытовало суеверие, что наговор вполне может сбыться, если не ответить шаману с остроумием, развеяв его злобное пророчество.

Разыскав Пипуса, я до ночи помогал ему в торговле. И после, помалкивая о происшедшем, отужинал и, к счастью, сразу уснул в арендованном для нас наставником номере постоялого двора.

Глава 6. Зигзаги судьбы

Уже на второй день в Ильме мы распродали всю краску, и Пипус предался пьянству. Я, в свою очередь, получил немного свободы, привыкнув к бесконечному балагану вокруг, но по-прежнему наслаждаясь ярмаркой. Мне нравилась живопись ещё в прошлой жизни на Земле. Да-да, наше свадебное путешествие в Милан я запомнил на всю жизнь! Нам достался угловой номер на пятом этаже. Из его окон был виден и беломраморный готический собор, гордость Милана, и здание Ла Скала за ним – тоже гордость! – и ещё дальше замок Сфорца с круглыми угловыми и центральной остроконечной башнями.

Пока жена плескалась в ванной, я сидел на подоконнике и молча созерцал нагромождения каменных и бетонных зданий, ущелья улиц, забитые толпами машин и людей. «Я в Италии! На родине Микеланджело и Рафаэля, Леонардо и Тициана, Боттичелли и Караваджо!.. Интересно, с каким грузом буду я покидать эту художественную Мекку, что приобрету тут и увезу с собой?» – думал я.

Последующие дни в Милане оказались настолько перегруженными, что нам некогда было ни серьёзно разговаривать, ни предаваться размышлениям. Мы носились по всяческим пьяцца и виа, из галереи в галерею, из музея в музей, из одной пинакотеки в другую. Галерея Брера и Галерея нового искусства, замок Сфорца и Амброзиана, церковь Санта-Мария-делле-Грацие с «Тайной вечерей» да Винчи. Шедевры, шедевры, шедевры! «Обручение Марии» Рафаэля, «Христос в Эммаусе» Караваджо, «Оплакивание Христа» Боттичелли и жёлтый ноздреватый мрамор «Пьета Ронданини», истерзанный гениальным резцом Микеланджело, творения Беллини и Мантеньи, Пьеро делла Франчески и Модильяни!

Глаза уставали от вакханалии красок, но перед каждым полотном хотелось постоять, хотелось, чтобы эта красота навеки отчеканилась в сердце, чтобы отсвет её никогда не угасал в душе.

К вечеру мы до того уставали, что с трудом добирались до постели и засыпали каменным, без сновидений сном.

Наверное, поэтому сейчас, получив относительную свободу, я направился к рядам с мольбертами и поставленными прямо на землю рамами с натянутыми на них полотнами.

Вдруг мне на глаза попался тот самый художник-бретёр Рикус. Он что-то показывал какому-то простаку. При виде меня он схватился было за кинжал, но я поспешил низко поклониться и подался назад, но всё ещё оставался в пределах слышимости.

– Это не простой рисунок, – сказал Рикус, продолжая прерванный моим появлением разговор, – это настоящая классика из столичной жизни, томные женщины и возбуждённые мужчины! Убедись сам, ведь ты уже хочешь пойти и найти себе горяченькую подружку?

Наверное, тот рисунок понравился обывателю. Он вручил бретёру серебро и суетливо спрятал картинку за отворот камзола.

Я собрался исчезнуть, раствориться в толпе, но проклятый художник тихонько меня окликнул:

– Эй, парнишка!

Я попытался улизнуть, но его рука схватила меня за горло со скоростью наносящей удар змеи. Рикус рывком развернул меня к себе, и его кинжал оказался у моего кадыка.

– Я прирежу тебя как барана, ты, грязный, нищий полукровка!

Остриё его кинжала прокололо тонкую кожу, и по груди побежала горячая струйка крови. Глаза у бретёра сделались совершенно безумными, как у дикого зверя, я же так перепугался, что даже не мог просить о пощаде.

Имперец пихнул меня, и я упал на землю.

– Если я не перерезал тебе глотку, то лишь потому, что не хочу пачкать руки твоей грязной кровью. Не суй свой длинный нос в мои дела. Иначе я не просто снесу голову с твоих плеч, а начну сдирать твою шкуру по чуть-чуть и буду натирать голую плоть солью.

С этими словами мой мучитель скрылся в толпе, оставив меня в испуге, недоумении и растерянности. Да что я ему сделал, чтобы этак беситься? Согласен, стал свидетелем его грязных делишек, но…

Я поднялся с земли, отряхнулся и пошёл обратно на ярмарку, уже с меньшим воодушевлением, чем раньше.

И тут я встретил Вестника. Того самого! Костлявого, угловатого, с копной белоснежных волос и длинной, спускающейся ниже пояса бородой. Он однажды приходил ко мне во сне… В первый раз я увидел его у небольшой эльфийской деревушки. А сейчас он стоял на каменной плите, возвышаясь на несколько метров над слушателями, и творил свою магию перед лицом толпы. Он не был стар в том смысле, какой мы обычно вкладываем в это слово. Казалось, мимо него протекли не дни или годы, а эпохи и тысячелетия.

Я не знал, когда и где этот человек родился и какой народ породил его, но для меня Вестник воплощал всё, относящееся к эльфам. По его речи ничего понять было нельзя: подобно земному попугаю, он говорил с каждым на его языке, отвечал на все вопросы, пользуясь тем наречием, на котором они были заданы. Вскоре я заподозрил, что он умеет также говорить на языке птиц и змей, камней и деревьев, гор и звёзд.

Предсказатель, которого я повстречал недавно, несомненно, являлся шарлатаном, но Вестнику фокусы не требовались. Он только что на моих глазах излечил женщину от постоянной мучительной головной боли. Касаясь губами уха одержимой, беззвучно он проговаривал свои священные слова. И неожиданно его глаза выпучились, он резко отпрянул. Женщина взвизгнула и конвульсивно дёрнулась: в зубах Вестника извивалась вытащенная из её головы ядовитая змея. Над толпой пронеслось изумлённое «ах!». Я же приписал это ловкости рук – старик наверняка пустил змейку вверх по своему рукаву, а потом спрятал её у себя во рту. Ну разве мог я считать иначе? А в силу полученного образования и жизненного опыта – нет.