К чужому берегу

Он отбросил сигару и с ожесточением повторил:

–– Я хорошо изучил этого ублюдка. Он раздавит всякого, кто с ним не согласен. Одна надежда на то, что Англия его образумит.

«Ублюдок» – это, конечно, был Бонапарт… Я помешала ложечкой чай, не зная, что сразу ответить. Ненависть банкира к первому консулу была понятна: последний мало того, что пресек разворовывание казны, принятое при Директории, и положил конец всесилию Барраса, закадычного друга Клавьера, он еще и засадил банкира в тюрьму, пытался отдать под суд, и только вмешательство финансовых воротил и недовольство буржуазных кругов остановило Бонапарта от этого шага.

Это все было ясно. Но мне сейчас открылся один поразительный факт: Клавьер, по-видимому, абсолютно ничего не знает о планах Талейрана ввести меня в ныне создаваемый консульский двор!.. Он воспринимал меня как супругу пламенного роялиста, которая приехала в Париж лишь затем, чтоб поддержать мужа. Если б он знал хоть что-то… он не произнес бы ни одного из тех опасных слов, которые я услышала нынче. Как видно, Талейран, несмотря на дружбу с ним, утаил от него нюансы приготовления к балу и мою предстоящую роль на этом балу.

«По сути, этот торгаш у меня в руках, – подумала я ошеломленно. – Я могу подставить его, довести до тюрьмы, если соглашусь играть в эту игру. Шутка сказать – предложение помощи роялистам! Желание им содействовать… За это упекут в Консьержери без особых церемоний». Действительно, что мне мешает просто рассказать об этом разговоре первому консулу, когда я увижу его на балу? Я лишь намекну, что богатейший человек страны готов поддержать роялистские заговоры. Всего несколько слов… и месть будет такой сокрушительной…

«Я пойду на бал. Теперь уже точно. Похоже, там могут решиться очень многие вопросы…».

Пока я напряженно размышляла, Клавьер не молчал. Он говорил о том, что много слышал о моем муже и поражен его несгибаемостью, его бескомпромиссной позицией, а я смотрела на него, и сотни противоречивых мыслей бились у меня в мозгу. Он сделал мне так много зла. Изощренными интригами лишил имущества, бросил беременную с двумя дочками на руках, потом, когда моя жизнь наладилась, устроил полицейскую погоню за мной по всему Парижу… Еще два года назад я узнала о том, что банкир выполняет тайные поручения английского кабинета. Он нечист на руку, невероятно изворотлив, он запускал руки по локоть в государственную казну… Господи, да он тысячу раз заслужил наказания, если не казни, то долгого, очень долгого заключения! Разве справедливо то, что такой человек живет в роскоши, спит с красивой женщиной, нянчит новорожденную дочь, ездит верхом, наслаждается жизнью?..

С другой стороны, он – отец Вероники и Изабеллы… Человек пусть и подлый, но невероятно деятельный, умный делец, финансовый хищник. Я могу попытаться его погубить, но что скажут мне дочери, если когда-либо узнают об этом? И что, если он в результате какой-то интриги все-таки вывернется, ускользнет от наказания? Не расправится ли он со мной? Его торговый дом имеет, как говорят, щупальца по обе стороны света! И в Англии от него не укроешься, он там себя чувствует, как дома.

Не в силах скрыть нервную дрожь, я порывисто придвинула к себе чашку с чаем. Посуда звякнула от резкого движения, чай разлился, но я все-таки сделала пару глотков. Черт возьми, надо успокоиться. И надо понять, что он там говорит, я совсем перестала к нему прислушиваться…

–– Передайте своему супругу, мадам, что обещаниям корсиканца доверять нельзя. Он не держит слова, и растоптать договоренность для него – пустяк. Среди нас, деловых людей, это не принято. И я уверен, что среди роялистов – тоже.

–– Какое же обещание, данное вам, он растоптал? – спросила я довольно рассеянно, потому что слишком важная дилемма, более важная, чем ответ на этот вопрос, занимала меня в тот миг. По сути, вероломство Бонапарта было мне и без того известно, хотя бы по истории с гибелью графа де Фротте.

–– Проклятье! Я дважды встречался с ним по поводу государственных финансов. Директория задолжала мне четыре миллиона, а этот коротышка требовал у меня снова внести в казну целых двенадцать! Каждый раз он обещал мне вернуть этот давний долг взамен за мои услуги, вручал приказ о выплате. И всякий раз, едва я услуги оказывал, он этот приказ отменял! Это не говоря уже о том, что товары на моих складах были конфискованы, многие бумаги растащены, и он мне еще ничего из этого не вернул. И, похоже, не собирается возвращать.

Понизив голос, он добавил:

–– Мягко говоря, финансовые круги столицы обеспокоены не на шутку. Этот генерал хочет управлять деньгами так же, как управляет своими солдафонами. Но этот номер у него не пройдет, о банкиров он поломает зубы.

Все эти фантастические цифры – четыре миллиона, двенадцать – звучали для меня как нечто невероятное. Я невольно почувствовала, что говорю сейчас с человеком совершенно иного плана, чем мой муж и его друзья. Это был человек неблагородный, без особых привычных мне принципов, но по-своему цепкий и сильный, этого нельзя было отрицать. «И я могу упрятать его за решетку, – снова пронеслось у меня в голове. – Наверняка Бонапарт понимает, как опасен для него Клавьер… такой решительный… и владеющий вдобавок капиталом в тридцать миллионов франков…»

Не подозревая, какие мысли будоражат мое сознание, банкир вполголоса повторил:

–– Я и мои друзья готовы объединить усилия с вами, роялистами. Передайте это супругу, мадам, и, если возможно, господину Кадудалю. Ходят слухи, что господин Кадудаль намеревается похитить первого консула по дороге в Мальмезон. Так вот, если б это случилось, если б какие-нибудь смелые люди увезли этого корсиканского вымогателя из Парижа куда-нибудь подальше и подольше не отпускали, многие коммерсанты не пожалели бы денег, чтобы помочь этим удальцам.

Я чуть не подпрыгнула, услышав такое. Похитить первого консула! Несмотря на то, что я была супругой одного из самых видных роялистов, ничего подобного мне слышать не приходилось.

–– Это полная ерунда! – заявила я озадаченно. – Об этом совсем нет речи! Как… как только можно выдумать подобное?

Он откинулся за спинку кресла.

–– Вы, мадам, просто передайте своим друзьям то, что я говорю. Из своих источников я знаю, что такие планы есть. Но, вероятно, их не обсуждают с женщинами, и это правильно. – Он улыбнулся: – Не всякий, подобно мне и Талейрану, признает силу женщин в политике.

От меня не укрылось, как вежливо и учтиво он вел этот разговор. Если не считать словечка «милочка», пару раз по привычке слетевшего у него с языка, в течение всей беседы он уважительно величал меня «мадам», чего я со времен взятия Бастилии у него не наблюдала. В общем, Клавьер был совершенно уверен, что говорит с преданной супругой роялиста, знатной дамой, не помышляющей ни о чем, кроме как о помощи мужу. Он не угрожал, не язвил, не намекал на прошлое, некогда связавшее нас кратковременными любовными узами, – он вел себя со мной, как с герцогиней, чуть ли не впервые ему представленной. «Надо же, как возжелал союза с роялистами! – подумала я даже с некоторым злорадством. – Быстро же нужда научила его хорошим манерам!»

Однако вслух я не знала, что ему сказать. Я наперед знала, что никогда в жизни не заговорю с Александром о Клавьере и не буду пересказывать ему этот разговор. Нет-нет, это совершенно исключено. Но вот с другой стороны… если мне понадобится отомстить банкиру… то есть если мне очень захочется… я вполне могу использовать эти неожиданно свалившиеся на меня сведения.

–– Мне надо подумать, – сказала я негромко, и была в тот момент совершенно искренна. Мне действительно очень многе надо было осмыслить. – Да и вообще уже поздно. Сейчас вернется Эме и…

–– Я провожу вас до выхода. На пороге сейчас невероятная толчея, вам не удастся сразу отыскать свою карету.

Я не очень хотела этого, но не стала протестовать, отчасти потому, что голова моя была занята иными мыслями, отчасти и из-за того, что публика у Фраскати действительно внушала мне опасения. Пусть уж поохраняет меня, на него после этого разговора можно положиться… Довольно галантно он довел меня до выхода, предупредительно распахивая передо мной двери. В какой-то миг его рука случайно дотронулась до моей руки, а сам он, подавшись вперед, оказался так близко, что его шляпа коснулась моей.