Знакомство

Последний шедевр, который попался мне в руки, были сказки «Тысячи и одной ночи». Их приобрёл в каком-то закрытом для простых смертных распределителе отец моего друга Серёжки, большой партийный начальник. Эти сказки нам было запрещено трогать, потому что по мнению тёти Ляли, Серёжкиной матери, они были чересчур уж взрослыми, но именно поэтому мы их и штудировали последние два месяца, как только предоставлялась такая возможность. А нужно ключ от книжного шкафа получше прятать!

Одна из этих сказок нам с Серёжкой понравилась больше других. Мы перечитывали её, наверно, раз десять. Это была сказка про принцессу, дочь султана, и мальчика раба.

Вчера вечером, в очередной раз переехав к тёте Марине со своим скарбом (мама в пожарном порядке умчалась в командировку на Чукотку. У них там какое-то очередное ЧП), я случайно проболтался Надюшке про неё. Мы с ней дрались подушками, и настал момент, когда она, чувствуя, что по очкам проигрывает, кинулась в рукопашную, где силы наши были примерно равны. Мы барахтались на её кровати и Надюшке удалось забраться на меня верхом. Тогда я, давясь от смеха, сказал, что вот так — сидя на мне верхом — она может лишиться невинности, как её лишилась одна принцесса из сказок Шехерезады.

Про Шехерезаду Надюшка ещё не слышала, поэтому тут же захотела послушать эту сказку. Когда я закончил короткий пересказ, она сказала, что Наташке тоже будет интересно. Вот так и вышло, что я вечером лежал на спине, а на моих ногах покоились две пары голых ножек, которые придавали этому, и без того очень эротичному рассказу, дополнительную привлекательность. Ну, по крайней мере, для меня…

Раньше, когда мы были помладше, я, как рассказчик, всегда располагался на почётном месте, посередине. Подбив подушку повыше, я полулежал, а девочки устраивались по обе стороны от меня на животах, подпирали кулачками подбородки и слушали, глядя на меня снизу вверх.

Бывало, мы так и засыпали — втроём в одной кровати — и тётя Марина утром разгоняла наш, как она его называла, «клуб любителей сказки». Наташка шла досыпать в свою кровать, а мы с Надюшкой плелись умываться, завтракать и собираться в школу.

Потом мы подросли, и нам стало тесно втроём в одной кровати. Выход из положения нашла, как обычно, Надюшка. Девочки усаживались спинами к стенке, подкладывая под них подушки, чтобы не было холодно, а ноги перебрасывали через меня. Я, при этом, сидел или полулежал и шёпотом, непременно шёпотом! таково было непременное требование тёти Марины, рассказывал свои сказки. Тётя Марина была не против и окрестила эти посиделки «вечерней культурной программой».

***

Сегодня я рассказывал ещё тише обычного, потому что Надюша, услышав этот рассказ днём, категорически заявила, что если мама узнает, что я рассказываю ТАКИЕ сказки, она поотрывает головы всем — и рассказчику, и слушательницам.

Если днём я пересказывал Надюшке эту сказку почти в том же виде, в котором прочитал её сам, то, пересказывая её во второй раз, я позволил себе несколько отступить от авторского текста и добавить немного красок в детали. Мне казалось, что автор случайно забыл упомянуть о некоторых вещах. Так возникли «юные перси с розовыми сосцами», «восставший жезл любви», «крик сладострастия и боли утраченной невинности», и «пятно девственной крови на белых шальварах».

— Шароварах, — машинально поправила меня Надюшка.

— Не-а. Это у нас шаровары, а в Персии они назывались шальварами. Так в книге написано.

— Ладно, пусть шальвары, только этого всё равно не могло случиться, — упорствовала Надюшка. — Они же оба были одеты, правильно? Не играли же они голыми? Рядом ведь были взрослые, и они оба уже большими были.

— Ну, да. И что?

— А то! Как тогда могла принцесса потерять невинность, если они оба одеты были? Сам подумай!

— А помнишь, прошлым летом моя мама показала фокус со своим шелковым платком? Мы все вместе на пляж ходили в тот день, помнишь?

— Это когда она на спор пропустила его через своё обручальное кольцо? Ну помню, и что с того?

— А то, что шальвары тоже шились из тончайшего шелка! Вот и думай!

Здесь вмешалась Наташа, которая прервала наш спор, громко шепнув:

— Отстань ты от него! Пусть дальше рассказывает.

Но Надюшка не была бы Надюшкой, если бы не попыталась оставить последнее слово за собой:

— Вот интересно, а что такое сладострастие? Я иногда слышу — сладострастие, сладострастие, а что это такое никто не знает.

Наташа тоже не знала, поэтому отвечать пришлось мне:

— В словаре написано, что это чувство сильного удовольствия.

— А-а-а, понятно! — вдруг оживилась Надюшка. — Это, наверно, как если идёшь с мамой по зоопарку, и в одной руке у тебя эскимо, а в другой сахарная вата!

— Не, — возразил я, — этого недостаточно. Нужно ещё, чтобы к одной руке был привязан голубой воздушный шарик, к другой красный, а в кармашке фартучка лежал билет на карусели. Вот тогда будет полное сладострастие!

Мы вполголоса посмеялись, и я продолжил рассказ. То предложение автора, в котором он упоминает о том, что мальчишку раба оскопили, я развернул в полноценный рассказ о кровавой хирургической операции без наркоза, которую главный евнух провёл лично своим кривым ножом, после чего мальчик долго болел и чуть не умер от заражения крови.

Когда он всё же выздоровел, его сослали на конюшни, где ему пришлось до конца своих дней вывозить лошадиный и верблюжий навоз в грязной тачке, и он никогда больше не видел женщин. У него вылезли все волосы, кроме небольших кустиков над ушами, голос стал тонким, как у певца Козловского, а кожа сделалась жёлтой и морщинистой.

Видимо, я немного переборщил с деталями, потому что, когда закончил, Наташа вздохнула и сказала, что сказка очень печальная. Надюшка успокоила её. Сказала, что я, как обычно, всё наврал, и что днём я ей рассказывал эту сказку совершенно по-другому, и что на самом деле всё закончилось не столь грустно.

Брусничное варенье

8 апреля 1967 года

— Варенья хочется… — мечтательно вздохнула Надюшка, шагая рядом со мной. Мы с ней возвращались из школы.

— Да, было бы неплохо… — протянул я, погружённый в свои мысли.

Почему-то весь сегодняшний день я был несобранным и заработал два замечания — от географички и от Ирины Васильевны. Географичка даже излила свой гнев в моём дневнике. Завела бы себе свой собственный и писала там своими дурацкими красными чернилами всё, что ей вздумается! Объясняйся теперь с тётей Мариной!…

— Варенья хочется! — с нажимом повторила Надюшка и врезала мне портфелем по спине, чтобы я побыстрее осознал, как сильно ей хочется варенья.

— Варенья? — я посмотрел в голубое весеннее небо, услышал бульканье ручейка подо льдом и весёлое чириканье воробьёв и понял, что сегодня мне тоже очень не хватает варенья.

Мы остановились, посмотрели друг на друга и полезли в карманы. Варенье без свежего, желательно тёплого хлеба — это кулинарное недоразумение. Нужен был хлеб! А для этого нужны были деньги и довольно много. Целых 22 копейки!

На целую буханку у нас не хватало двух копеек, и я уже хотел было предложить Надюшке купить половинку, но тут она вспомнила:

— Слушай, помнишь, ты говорил как-то, что у тебя дырка в кармане? Тебе тогда мать дала пятнадцать копеек на кино и на газировку, а ты сказал, что купил только билет за десять копеек, а на газировку у тебя уже не осталось. Ты говорил, что потерял сдачу. Может они у тебя просто за подкладку завалились?

Мы тут же начали проверять. Я ощупывал подкладку своего пальто спереди, а Надюшка сзади. Я всегда говорил, что она везучая. Вот и сейчас сзади раздался её торжествующий вопль:

— Есть! Нашла! Три или даже целых пять копеек!

Насчёт пяти я всё же сомневался. Я уже давно смирился с потерей тех пяти копеек. Мы с Серёгой в тот день ходили смотреть «Кавказскую пленницу». Серёжке родители вообще ничего не дают. Свои десять копеек он на завтраках сэкономил. Если бы всё было так просто, то почему мы с ним в тот день сами не догадались за подкладкой посмотреть? Нет, не может такого быть! Скорее всего это какая-нибудь другая монетка…