Знакомство

Я кивнул и, понизив голос, рассказал ей о моих страхах. О том, что не хочу попасть в колонию для малолетних или в детский дом. Марина усмехнулась и заверила меня, что ни колония, ни детский дом мне не угрожают. Оказывается, тот следователь просто запугивал меня, гад, пользуясь моей неосведомлённостью. Вот сволочь!

Я было обрадовался, но она быстро остудила меня. Сказала, что следствие ещё не завершено, этого бандита они допросить не могут, потому что кроме мычания от него ничего добиться невозможно. Их очень беспокоит вопрос, как и чем я смог его так сильно покалечить. Марина попросила меня очень подробно всё ей рассказать.

Когда я закончил, она спросила:

— Малыш, а ты ничего не придумал? Уж больно фантастически все это звучит…

Я расстроился. Уж если Марина мне не верит, то кто тогда поверит? Я уже хотел обидеться, но тут мне в голову пришла спасительная, как я подумал, мысль.

— Знаете, когда я его ударил, у меня брюки по всем швам в паху лопнули. Спросите Наташу, она это первой заметила, когда мне пальцы на ногах растирала. Потом эта тётка из детской комнаты милиции тоже видела. Она мне брюки и заштопала ещё до того, как вы с мамой приехали.

Марина подняла глаза к потолку и задумалась. Наконец, она вздохнула и вновь посмотрела на меня.

— Странно всё это… Ты, вроде, мальчишка не драчливый, а тут — раз! — и взрослому мужику одним ударом позвоночник переломил. Это ж как нужно было ударить?… Ты где так драться научился, Малыш? И зачем?

— Мне один мой друг показал. Мы с ним в секции самбо занимаемся. Оставались после тренировки, дожидались, когда все разойдутся и пробовали. Это очень сложный удар. Там, в спортзале, у нас он ни разу не получился, а в переулке я почему-то был уверен, что получится. Если бы я не так сильно ударил, этот гад, падая, потащил бы за собой и Наташу. Она могла сильно удариться головой или лицом. У меня другого выхода не было, понимаете? Мне нужно было хоть одного из них, но надёжно вырубить. Сразу, пока они ничего не подозревали и не слышали, что я сзади подбегаю. Это был мой единственный шанс! Я для этого и сбросил с себя всю одежду и валенки. Против двоих я бы ни за что не выстоял. Я же не знал, что тот милиционер так быстро появится.

Я вспомнил второй её вопрос:

— А зачем?… Да как раз за этим… Я в тот день, когда пошёл в секцию записываться, Надюшке так и сказал — чтобы суметь их обеих при случае защитить. Можете её спросить, если мне не верите. Я просто не знал, что это так скоро случится…

Марина побледнела ещё тогда, когда я начал рассказывать, а сейчас, наоборот, ей в лицо бросилась краска. Она порывисто обняла меня, прижалась щекой к моей щеке и горячо зашептала в самое ухо:

— Верю я тебе, верю! Ты, Малыш, даже представить себе не можешь, от какого ужаса ты меня и Надюшку избавил! Про Натку я уж молчу! Умирать буду, а этого тебе не забуду!

Она ещё много чего шептала, но я не слушал. Я обнимал её, я вдыхал запах её волос и каких-то лекарств от её белого халата, а сердце моё колотилось, как ненормальное. Оказывается, я очень соскучился по ней. Оказывается, не Наташку я люблю, а её маму. Почему-то я теперь был уверен, что тётя Марина — это моя судьба, с которой меня может разлучить только смерть…

Когда уже меня выпустят отсюда! Я хочу к ней, к девочкам, к маме… Я без них жить не могу! Марина оторвалась от меня, достала из кармана халата платочек и вытерла уголки глаз. Я покосился на Кольку, который уже не читал, а во все глаза смотрел на нас, и спросил:

— Тётя Марина, а вы можете врача спросить, когда меня отсюда выпишут? Я хочу домой…

Она кивнула:

— Уже спросила. Ещё недельку придётся здесь полежать. Тебе ведь пенициллин и витамины колют. Дома мама может только утром и вечером это делать, а нужно по три раза в день. Через неделю дозу понизят, и тогда, возможно, тебя можно будет выписать для лечения в домашних условиях. Потерпи!

— А может Надюшка будет к нам приходить и колоть, а? Вы ей покажете как… Она смышлёная, быстро научится.

Марина рассмеялась:

— Потерпи, Малыш! Неделя быстро пролетит.

Вскоре после этого она попрощалась и ушла к себе в отделение. Я тут же спросил Кольку:

— Слушай, ты нигде не видел здесь зеркало?

Он помотал башкой и прохрипел:

— Не-а… А тебе зачем?

— Хочу на морду посмотреть. Чувствую, что кожа на ушах и скулах облазит, а как всё это выглядит, не вижу.

— Спроси у Сони. Она же женщина, у неё должно быть. Да не ссы, нормально ты выглядишь. Ну, подумаешь, красные пятна…

— Утешил, — подумал я огорчённо. Он прав, нужно Соню спросить. Придёт укол ставить и спрошу.

Новый следователь

Потом приходила мама со следователем. Новый следователь был молод, черняв и какой-то весь вертлявый. Он, казалось, не мог и секунды просидеть в неподвижности. У него двигалось всё — руки, ноги, глаза и даже нос! Он не задавал мне тот вопрос, которым меня мучил предыдущий его коллега. Его интересовала только машина, на которой уехал второй бандит.

Я подробно рассказал ему всё, что мне запомнилось. Цвет машины, марка и модель. Особенно его заинтересовало, когда я сказал, что правый задний фонарь у машины был разбит и что на бампере справа я отчётливо видел глубокую вмятину треугольной формы. Он даже попросил меня изобразить эту вмятину на листке своего блокнота. Спрашивал и про номер, но тут же отстал, когда я сказал, что номер был полностью забросан грязным снегом. Ушёл он от меня довольным.

Мама побыла у меня до шести, когда пришла Соня с очередным шприцем. Я попросил маму принести из дома пару книг и отцовские тапочки. Те тапочки, которые сейчас хранились под моим матрацем, я собирался подбросить в хирургию или попросить об этом Кольку.

Соня поставила мне укол и пообещала принести своё зеркальце, когда закончит обход палат. Уже выходя из палаты, она спросила, нужна ли мне утка. Про тапочки под матрацем она не знала, считая, что Надюшка отнесла их назад, и я утвердительно кивнул. Тапочки это мой стратегический резерв для особо тяжёлых случаев, и я не собирался рисковать им по пустякам.

Через полчаса Соня принесла утку и сунула мне в руки маленькое зеркальце. Я провёл быструю ревизию ущерба. То что я увидел, повергло меня в полное уныние. От внимания Сони не ускользнуло кислое выражение моего лица. Она уселась рядом со мной и забрала зеркальце.

— Чего скуксился?

— Да знаешь…. и так морда ни туда, ни сюда была…. а теперь и вовсе… Леопард какой-то… Весь в пятнах… Ты не знаешь, пройдут они или на всю жизнь останутся?

Соня потрепала меня по волосам и улыбнулась:

— Не переживай, Малыш! Ты очень симпатичный мальчишка. Даже с пятнами. А они скоро пройдут. Максимум через месяц.

Уходя, она обернулась в дверях и сказала, указывая на меня пальцем:

— Сейчас разнесу ужин и приду за тобой. Будем тебя мыть!

Снова дома

25 декабря 1967 г.

Мама застала меня за письменным столом. Я стоял на коленках на стуле, облокотившись на стол, и в который раз пытался запомнить доказательство этой чёртовой теоремы Пифагора. Вот ведь вражина! 2500 лет назад жил, валялся под оливковым деревом, грыз сочное яблоко или вкусную грушу и, наверно, думал только о том, как сделать жизнь советского школьника ещё тяжелее и гаже! Просто гестаповец какой-то!

Мама слегка шлёпнула меня по попе и сказала, чтобы я закруглялся и помог ей накрыть на стол. Спрошу разрешения сходить к Надюшке после ужина. — подумал я, — После ужина люди делаются добрее и отзывчивее. По себе знаю… Но мама меня опередила. Когда мы приступили к чаю, она вдруг сказала,

— Сынок, мне нужно серьёзно поговорить с тобой.

Обычно эти слова служили прелюдией для очередного нагоняя.

— Так, — подумал я, — что и когда я успел натворить?

— Речь пойдёт о Наташе. — продолжила мама, и я навострил уши, — Мы с тётей Мариной в последние дни много разговаривали о ней. Девочка очень подавлена случившимся. Тётя Марина всерьёз обеспокоена её состоянием. Повидимому, она получила серьёзную психическую травму.