Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 9

Весьма любопытным явлением стало также расхождение между когнитивной стабильностью и социальной востребованностью ряда наук, в том числе и психологии, особенно характерное для современной России. Психология, наряду с другими социогуманитарными дисциплинами, традиционно относилась к числу когнитивно нестабильных наук, характеризующихся отсутствием единой парадигмы, сколь-либо четких и однозначных методологических ориентиров, нескончаемым противоборством школ и концепций, неупорядоченным состоянием бессистемного и ненадежного знания. Однако именно подобные дисциплины, в первую очередь экономика, правоведение, социология и психология, переживают расцвет в современной России, что проявляется в стремительном росте общей численности специалистов, аспирантов и докторантов, защищаемых диссертаций, в конкурсе в соответствующие вузы и т. п. Целый ряд неблагополучных в когнитивном плане социогуманитарных дисциплин переживает настоящий бум, причем это происходит на фоне остановленных синхрофазотронов, заброшенных межпланетных станций, опустевших институтов естественнонаучного профиля и других симптомов разрушения естественной науки, которая может похвастать и едиными парадигмами, и надежным общеразделяемым знанием, и впечатляющими практическими успехами. То есть социальная «благополучность» научных дисциплин обнаруживает парадоксальную, чуть ли не обратную связь с их когнитивной «благополучностью»: в наибольшей степени обществом востребованы те науки, которым свойственна когнитивная «неблагополучность». В этом состоит очередной российский парадокс, затрагивающий и отечественную психологию.

Однако в том, что происходит с психологической наукой, нельзя видеть одну лишь проекцию тех процессов, которые характерны для современной науки в целом. Перераспределение ее приоритетов имеет и внутридисциплинарные причины.

Во-первых, те методологические проблемы, которые стоят перед психологией с момента ее зарождения как науки, зарекомендовали себя как вечные и едва ли разрешимые, по крайней мере, в ближайшем будущем. И хотя в каждом поколении психологов имеется определенная доля «психологов-романтиков», предпочитающих приличным заработкам размышления над этими проблемами, все же в психологическом сообществе явно доминируют «психологи-прагматики», делающие прямо противоположный выбор.

Во-вторых, за относительно недолгие годы существования психологии как науки в ней разработано больше теорий, чем, например, в физике, и значительно больше, чем любой психолог может осмыслить. Но количество теорий не переходит в качество психологического знания, и любому здравомыслящему психологу давно ясно, что появление новых теорий вряд ли изменит ситуацию к лучшему. Характерные для 70-х годов прошлого века надежды на появление некоей единой и общеразделяемой теории, которая интегрирует психологическое знание, а заодно объединит психологов, оказались несбывшимися мечтами. Это неизбежно породило разочарование в теориях и ощущение, что для решения «вечных» методологических проблем психологии нужно что-то иное, нежели очередная теория.

В-третьих, это «иное» часто искали в неком глобальном подходе к пониманию и изучению психологической реальности, который наиболее часто обозначают куновским термином «парадигма» (несмотря на неоднократные протесты самого Т. Куна против укоренения данного, ставшего чрезвычайно популярным, термина в социогуманитарных науках). От психологии долго ждали научной революции, нередко провозглашали, что она уже началась[1], стремились утвердить ту или иную парадигму в качестве единственно правильной и т. п., что тоже не принесло ожидаемых результатов. В результате психологи устали от новых парадигм и научных революций не меньше, чем от новых теорий. И вполне символично, что многие из отечественных психологов, в свою бытность студентами посещавших методологический кружок Г. П. Щедровицкого, впоследствии посвятили себя практике, преодолев романтические увлечения своей юности.

В-четвертых, психологи устали и от выполнения традиционных – позитивистских – правил научного познания, предполагающих выдвижение гипотез, их операционализацию, проведение эмпирических исследований, подсчет коэффициентов корреляции и т. п. Устали в прямом смысле слова: «Я устал от академической психологии, особенно от той, которая существует в нашей стране в последние десятилетия. Уж очень она серьезна и скучна» (Зинченко, 1998, с. 223), – пишет один из наших известных психологов. А психологическая практика не требует соблюдения столь же ригористических правил и предоставляет психологу куда большую свободу действий.

В-пятых, отечественные психологи имели дополнительные причины недолюбливать общие концепции: теории, которыми по праву гордилась советская психология, были созданы в условиях особого идеологического контекста, и при желании нетрудно уловить их связь с советской идеологией, выражение в них соответствующих идеологем. Эти теории подчас выглядели как абстрактное философствование на психологической почве и поэтому не могли удовлетворить прагматически ориентированных психологов, ждавших от теорий четкого и компактного объяснения психологической реальности. Кроме того, для их постижения зачастую требовалось читать многотомные произведения, что вызывало раздражение. Распространение теорий часто носило административный характер: теории создавались начальниками, подчиненные начинали их развивать не без желания угодить руководству, студентам приходилось штудировать ту или иную теорию отчасти потому, что ее автор занимает высокую должность. Эти и другие обстоятельства, носящие социальный характер, не могли не иметь когнитивных последствий, оставив в умах наших психологов трудно стираемый след и сказавшись на их отношении к теориям.

В то же время спад интереса к теориям в современной психологии не следует и переоценивать. Всякий, кто регулярно посещает научные и близкие к ним так называемые научно-практические конференции, наверняка обратил внимание, что даже в тех случаях, когда там обсуждаются сугубо практические проблемы, теории тоже часто упоминаются и активно используются. Но не «большие» теории, такие, как, например, теория деятельности, а «малые» теории и «теории среднего ранга», не претендующие на объяснение всей психологической реальности, а упорядочивающие и систематизирующие какой-либо ее частный аспект. Они не выполняют парадигмальных или глобальных мировоззренческих функций, а используются как рабочий инструмент, позволяющий осуществить первичное препарирование изучаемой проблемы, то есть представляют собой «практичные теории». Причем в силу каких-то не вполне понятных причин такие теории обычно выглядят как систематизации-триады, выделяющие в объясняемом феномене какие-либо три стороны или компонента.

А тот, кто посещает зарубежные психологические конференции или хотя бы читает зарубежную психологическую литературу, наверняка обратил внимание еще на одну ярко выраженную тенденцию, впрочем, имеющую давнее происхождение. В зарубежной, особенно в американской, психологической литературе теории принято рассматривать не сами по себе, а вкупе с результатами многочисленных эмпирических исследований, выполненных на их основе. Подчас самим словом «теория» обозначается не только система общих утверждений, но и соответствующие исследования (см., например: Dual-process theories in social psychology, 1999). В подобном контексте теории, помимо всего прочего, выступают не только в качестве обобщений, но и как основа, а иногда и инструмент эмпирических исследований, что делает их не только практичными, но и «эмпиричными», востребованными практикой эмпирических исследований, что создает на них дополнительный спрос.





При соответствующем внимании к происходящему в психологической среде можно уловить и признаки оживления интереса к методологии. Одним из его главных симптомов служит издание все большего количества посвященных ей книг, среди авторов которых есть и практические психологи. Причины возрождения интереса к методологии достаточно многообразны. Во-первых, «вечные» методологические проблемы этой науки не только отталкивают тщетностью всех прежних попыток их разрешения, но и привлекают, бросая каждому новому поколению психологов неизбежно принимаемый им интеллектуальный вызов. Во-вторых, в любой науке, как и вообще в любой человеческой популяции, есть и прагматики, и романтики[2]. Прагматики стремятся продать психологическое знание, а романтиков притягивают вечные и наиболее сложные проблемы психологии, и можно предположить, что романтики среди психологов никогда не переведутся. В-третьих, колебание приоритетов любой науки в какой-то степени подчинено принципу маятника, отражающему изменчивость моды. Приближение к одному полюсу неизбежно порождает движение к другому, и «откат» приоритетов психологической науки от методологии неотвратимо влечет за собой возрождение интереса к ней. В-четвертых, многие практические психологи не могут абстрагироваться от того очевидного факта, что, хотя психологическое знание сейчас охотно покупают, психология не вполне честна с покупателями и если и не торгует воздухом, то во всяком случае продает им не слишком качественный товар, на который рано или поздно поступят рекламации. В результате как производители, думающие не только о сегодняшнем дне, но и о перспективе, они стремятся не только продать свой товар, но и улучшить его качество, что в случае производства психологического знания неизбежно предполагает внимание к методологическим вопросам. Наконец, в-пятых, сама психологическая практика, превратившись в мощную, но хаотично развивающуюся индустрию, переживает потребность в ее методологическом анализе и систематизации[3].

1

«Психология созрела для революции, если уже не находится в ее разгаре» – высказывание, очень характерное для конца прошлого века (по: Ломов, 1984, с. 4).

2

Симптоматично, что соответствующие типы в том или ином обозначении присутствуют в большинстве систематизаций психологических типов ученых (Аллахвердян и др., 1998).

3

Примеры такого анализа представлены в работах: Карицкий, 2003; Василюк, 2003 и др.