Мир цвета сепии

Вся эта история с милицейскими наскоками обрела смысл. Я, в общем-то, о подобных махинациях был наслышан, однако не придавал этому значения. Теперь же, когда самого коснулось, меня ошарашило. Как люди до такой низости опускаются? Не умещалось в голове. А что будет, когда дети подрастут и узнают, каким образом пусть тёмненькая, но достаточно приличная квартирка досталась им? Или Кирюша такими вопросами не заморачивается? Что же за паскудство творится, что за гадость?..

Так, думая скорбную думку, я свернул в проходные дворы и в одном из них наткнулся на компанию: Андрей Семёнов, Женя Труль и Макс обсуждали что-то под детским, раскрашенным под мухомор грибком. Возле них крутился неизвестный мне низенький брюнет. Он был в тельняшке, солдатском кителе нараспашку и спортивных отвислых на коленях штанах.

Увидели меня, закричали наперебой:

– Димон, давай к нам! Богатым будешь! Только что тебя вспоминали.

Я подошёл. Брюнет представился Женей, добавив к чему-то:

– Всё ништяк, братишка!

Вблизи стало понятно, что на голове у него парик. Голос прокуренный, но по-женски высокий, да и в лице, несмотря на выдвинутую вперёд тяжёлую челюсть, было что-то бабье.

Четверть стакана, что мне налили, я проглотил залпом и закашлялся – это был спирт. Сунули конфетку. Хихикали.

– Предупреждать надо, черти! – ругнулся я, отдышавшись.

– Не черти, а «чёрт», – засмеялся Семёнов, ткнув носком кроссовки в пятилитровую канистру («чёртом» у нас на заводе называли спирт). – На работе сегодня половину бочки надыбали! Почти пятьдесят литров неразбавленного, прикинь! А ты чего, кстати, не вышел-то?

Я рассказал о ночном налёте оперативников, о подставе.

– Совсем мусора оборзели! – возмущались парни.

– Волки позорные! – плевался Евгений.

Послали Макса за водой. Я дал четвертной, попросил зайти в магазин купить чего-нибудь съестного.

– Съестного, – фыркнул Макс, – там кроме кефира да сырков плавленых нет ни хрена.

Семёнов посоветовал угловой гастроном, где он на днях видел маринованные огурцы.

Дождь то затихал, то снова начинал моросить. Под грибком места не хватало, постепенно промокали. Ждали Макса долго, ругались:

– Опять во что-нибудь башкой врезался идиот!

Место, где мы расположились, хорошо проглядывалось с улицы. Проедет патрульный УАЗ – и снова можно оказаться в аквариуме. Мысль эта у меня мелькала периодически, но не пугала: хмель туманил голову.

Отягощённый двумя пакетами, появился Макс. В одном пакете была закуска: хлеб, банка огурцов, кусок варёного сала, десятка два плавленых сырков, в другом были две пустые бутылки и баклажка с водой.

Есть мне, конечно, хотелось, но не настолько, чтобы пробовать похожее на мертвечину сало – приналёг на сырки с огурцами.

– Да, братишка, кича[8] – не сахар! – сочувствовал Евгений, похлопывая меня по плечу.

Чуть позже, когда мы с Семёновым отошли по нужде, я спросил, что это за пугало в парике, откуда он вообще взялся?

– Это ж баба, – прыснул Андрей, – Женька Чебурашка, ну или Чебурген. Неделю назад из Саблино освободилась.

О женской колонии, что располагалась в посёлке Саблино, я был осведомлён. Как-то даже побывал поблизости, на даче у знакомых. А о Чебурашке ещё подростком от сверстников слышал: водится, мол, у нас в районе чудо чудное: не баба и не мужик – оно. Кажется, мне её показывали, но давно это было, плохо помню.

Спирт – суровая штука. Парни пьянели на глазах, галдели на весь двор. Я сидел на бортике песочницы и щурился в надежде перенестись в мир цвета сепии. Не получалось – мешали голоса. «…Миновалось, молодость ушла! Твоё лицо… в его простой оправе своей рукой… убрал я… со стола»[9], – захлёбываясь плачем, декламировал баритон. Декламацию заглушали прерываемые икотой завывания про маленький плот[10]. «Эх, Мурка, ты мой Мурёночек!»[11] – взвизгивало прокуренное сопрано.

Вращаясь каруселью, дикая разноголосица опрокинула окружающие дома набок, повалился и великанский «мухомор». Перед глазами у меня осталось низкое серое небо.

– Всё ништяк, братишка! Давай руку, – сказал возвышающийся надо мной солдат. Я протянул ему руку, и мы пошагали к дому.

Ноги меня подводили – то в стену дома понесут, то на газон. Солдатик, который пыхтел где-то у меня под мышкой, корректировал направление, возвращал меня на середину тротуара. Смутно помню, как по дороге я рассуждал об иллюзорности человеческого бытия, смеялся, ерошил моему невидимому лоцману жёсткие, словно проволока, волосы, пытался петь.

Потом со мной случилось что-то вроде обморока: я как бы застрял в промежуточном состоянии между сном и явью. Мы целовались с Аней, вжимаясь друг в друга, ощупывая друг друга, оглаживая, как изголодавшиеся по тактильным ощущениям слепцы. И так сладки были наши поцелуи, прикосновения, что я забыл о главном и вспомнил лишь, когда моя ладонь легла на её влажную промежность. Аня с готовностью подалась навстречу. Покалывали иголочки каких-то несоответствий, но я всё отметал и стремился в самую глубину, чтоб уж совсем раствориться в любимой моей Ане. Мы, должно быть, светились в темноте, мы выделяли столько… нет, не тепла – счастья, которое обещало быть долгим. Тут она выдохнула, простонала:

– Ништя-а-ак, братишка!

Меня как ветром сдуло с кровати.

– Ты чё?! Куда?! – всполошилась Чебурашка.

Сидел на стуле, взявшись за голову. Настоящий кретин! Напился, шёл винтом в сопровождении Чебургена в отвислых трениках. Знакомые, возможно, видели! Но что знакомые! Целовался-то как… страстно, с нежностью небывалой…

Так и сидел – раздавленный собственным ничтожеством, с пожаром в горле. Сил у меня не было, однако – какая нелепость! – детородный орган был налит энергией, дыбился вызывающе, гордо; он стремился вверх, к потолку или… к небу, чёрт его разберёт!

– Димарик, ну ты чего скис, а? Хочешь глотнуть?

Я сорвался в ванную. Стоял под холодной водой с закрытыми глазами, ждал. Замёрз, но тот, непреклонный, не сник – по-прежнему торчал вверх. Невероятно, просто невероятно! Вылез из ванны, вытерся насухо, приник к крану, попил и – в голове зашумело: запьянел. Чёртов «чёрт»!

Мысль о том, как угомонить настырную плоть, пришла неожиданно: нужно понизить давление. Я вышел на кухню, взял тонкостенный стакан, разбил о раковину и, не задумываясь, чтобы не струсить, с лёгким нажимом провёл поперёк по груди. Потом ещё раз, и третью линию прочертил перпендикулярно – вниз по боку. Быстрыми ручейками побежала кровь. Расставив ноги, я созерцал разливающуюся у ног лужу. На меня напал смех: непокорный орган и не думал сдаваться. Я хохотал, взвизгивая и даже хрюкая, а представив себя мёртвого в гробу со скандально приподнятыми в паху штанами, прямо задохнулся, замер с разинутым ртом.

Со стороны коридора раздался то ли всхлип, то ли всхрап. Я повернул голову: в дверном проёме кухни корчился человечек с крошечной и какой-то неровной, шишковатой головой. Ухватившись за горло, уродец пытался кричать (рот его то открывался, то закрывался), но вместо крика у него выходило прерывистое хрипение. В первую секунду у меня мелькнула мысль, что в квартиру залез воришка, увидел устрашающе-эксцентричного хозяина, и у него случился астматический или ещё какой приступ. Затем я сообразил, что припадочный микроцефал – это Чебурген. Она не могла вдохнуть и уже начинала синеть. Я испугался и, чтоб как-то помочь, шагнул к ней. Чебурашка метнулась в коридор, пролетела его и – врезалась в торец приоткрытой внутренней двери. Её отбросило; оглушённая, на заплетающихся ногах она сумела открыть замок и вывалилась из квартиры. Дверь осталась открытой.

Минуту, пытаясь понять, что могло изменить внешность Чебурашки почти до полной неузнаваемости, я стоял в раздумье – ничего стоящего в голову не приходило. Плюнув на это, я закрыл дверь, разодрал на полосы простынь, перебинтовался и уснул.

8

Тюрьма.

9

Отрывок из стихотворения Александра Блока «О доблестях, о подвигах, о славе».

10

На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, / Взяв только сны, и грёзы, и детскую мечту, / Я тихо уплыву, лишь в дом проникнет полночь, / Чтоб ритмами наполнить мир, в котором я живу (песня Юрия Лозы «Плот»).

11

Строки из песни «Мурка». Автор музыки – Оскар Строк. Автор слов – Яков Ядов.