Дикая раса

Который тоже уходит.

И уйдет.

Этим утром, когда девица улеглась спать, Север собрался поехать в центр, обсудить что-то с Алентипалной. Птицу пришло на ум, что именно он может с ней обсуждать, и сердце упало.

Ежу понятно. Окончательное расформирование. Шеверинский, конечно, не уйдет в отставку, он слишком мощный энергетик и не вытерпит бездействия. Менять оперативную работу на экстремальные виды спорта — не в стиле детей Эрэс. Но Север всегда втихую мечтал побыть одиночкой, как Солнце когда-то. Не признавался, конечно, догадываясь, какую веселую жизнь устроит ему Димочка за недозволенные мечты, но от Птица все равно не скроешь…

…Шеверинский пытался реанимировать свой браслетник, погибший безвременно, как многие его предшественники: разошелся хозяин где-нибудь на танцполе, и конец электронике. Птиц стоял рядом и ждал, когда на него обратят внимание.

На его памяти такого еще не случалось. Паршиво становилось уже от сознания, до чего же он опустился.

— Север, — прошептал Димочка. Было до странности жарко. — Пожалуйста, не бросай меня…

— Да я тебя и не бросаю, — удивился Шеверинский таким тоном, что захотелось сесть на пол и завыть от тоски.

Как нож под ребра.

Один. На всем свете — один.

— Я насчет Ленки еду, — безжалостно продолжал бывший друг, не поднимая глаз от дохлого компьютера. — Она уже практически все знает, что с ней делать теперь? Должен быть какой-нибудь способ выучиться, не торча в гнезде годами. В конце концов, БББ как-то сами до всего дошли, и Ратна тоже.

Синий Птиц уже закрывал за собой дверь.

— Можно?

Повседневность, привычка; это делается на автомате — прикидываешь реакцию, корректируешь до желаемого. Частенько понимаешь, что сделал, только задним числом.

Сейчас у поглощенного собой Димочки выходит именно так.

— Так сильно нужно? — спрашивает Света, глядя в потолок. Она лежит поперек огромной застеленной кровати, похожая на брошенную куклу, слишком неподвижная и по-женски красивая, чтобы казаться ребенком. Поднимает голову. Змеями тянутся косы. Жуткие старческие глаза встречаются с искусственно окрашенными, точно фарфоровыми, пустыми.

— Извини. Не собирался.

— Да я не против.

Тихорецкая садится на краю постели. Васильев проходит в комнату, опускается прямо на ковер, скрестив ноги. Смотрит снизу вверх.

Наконец, улыбается.

— Нервные мы твари, а? — спрашивает он, и с лица Светы уходит пугающая скорбная мудрость.

— Ужасно… Хочу быть амортизатором.

— Да уж. Им с собой не скучно, — Птиц ухмыляется.

Молчат.

— Я тоже, — вдруг говорит Флейта.

— Что?

— Одна. Совсем.

— У тебя есть Солнце. И Юрка.

Она прикрывает глаза.

— Солнце просто есть. Он для всех. И знаешь, правда… я бы не хотела на самом деле, чтобы у нас что-то было. Потому что вытерпеть это может только девчонка-амортизатор. А Юрка… он вообще-то больше при Косте, чем при мне. Я их обоих от бабы Тиши как будто в подарок получила. Зря радовалась.

Птиц вытягивается на ковре, не теряя ее из виду. Он ждет. Сестра по дару не договорила.

— У меня друзья в больнице были, — вслух думает Света, медленные слова падают, точно капли. — Но они почти все умерли. Только двое выздоровели из всех, кого я знала. Но они на другие планеты улетели. Как им из Эрэс звонить было? Да и разговаривать стало не о чем… А остальные, ровесники, даже те, кто старше, они такие дети. Невзрослые, неинтересные. Я себя иногда даже старше Солнца чувствую.

Димочка закрывает глаза.

— С нами, — глубокомысленно замечает он, — ничего сделать нельзя. Только убить, — и слышит, как Тихорецкая смеется: беззвучно, одним дыханием.

— Ты все-таки славный.

— Разумеется. — Птиц блестит зубами в улыбке, не поднимая век. — Нравлюсь?

В лицо ему летит подушка.

Димочка, не двинув бровью, ловит ее и использует по назначению.

Они снова молчат и смотрят друг на друга, две грани золотой тетрактиды, лучшие из лучших. Надежда. Заря постчеловечества. Биологическое оружие.

— Ты его любишь? — вдруг спрашивает Света.

Димочка подскакивает как ужаленный. Белые волосы растрепались, вид у него взъерошенный и смешной.

— Мало мне этой дуры!

Света отмахивается.

— Я не в том смысле.

Синий Птиц вздыхает. Закатывает глаза, падает на одолженную подушку. Думает.

— Ну… — цедит он. — Как-то так вышло… у меня больше никого нет. То есть…

— К тебе все хорошо относятся, но всерьез ты никому не нужен.

— Именно. — Птиц ерошит волосы. Вытягивает длинные ноги в обычных — в кои-то веки — синих джинсах.

— Нервные мы твари… — повторяет Флейта его слова и снова укладывается поперек кровати. — Ди-им!

— Чего?

— А пошли, — наигранное кокетство в ее голосе почти артистично, — себе настроение поднимать?

— Наслышан, — докладывает с ухмылкой Птиц, — как ты орков строить умеешь.

— У меня с орками сложные отношения, — смеется Света. — Я их люблю, а они меня нет.

Это самое опасное и предосудительное корректорское развлечение. На Диком Порту Димочка тоже играл в «построй орков», подзабыв, правда, после акары и алкоголя, что по правилам нельзя доводить «орка» до увечия или смерти. Так, по крайней мере, он понял из скупых и мрачных объяснений Шеверинского.

Выбираешь типчика попротивней, желательно пьяного и агрессивного, можно нескольких — вопрос твоей рисковости и присутствия рядом энергетика. Дразнишь. Орк атакует — и внезапно падает, скрученный кишечной коликой. Можно использовать головную боль или диарею. Случайные вывихи сложнее, но тоже вариант, особенно если орк близко, в ярости и простым приемом его не удержать. Строго говоря, чем лучше знаешь анатомию, тем больше выбор.

— Но я сегодня, — говорит Света, — насчет орков не в настроении. Мы же играть так и не сходили, помнишь? Наряжаться наряжались, но не пошли. А ты, между прочим, обещал.

— Это преступление! — пафосно отвечает Димочка, — против здравого смысла — не разорить казино, если ты можешь это сделать.

Тихорецкая заливается смехом.

Над расправленным на столе браслетником плывет озаренный иллюминацией Райский Сад. Открытая сцена белеет в ночи, она сама по себе огромна, но шоу-голограмма, кажется, достигает звезд… действительно достигает, потому что чудесно яркие звезды в небе — тоже ее часть.