Страница 13 из 23
Кон Формен посмотрел сквозь окно. Уже наступали сумерки, солнце зашло. Зеркало моря еще держало в себе немного жаркого цвета.
– Смотри, – сказал Формен. – Вон там синее небо над морем.
– Что над морем? – не понял Агесандр.
– Высокий воздух над морем – это небо. Оно синее, это такой цвет. Цвет, понимаешь? У моря другой цвет, золотистый, и оранжевые полосы. И еще немного красных и желтых пятен… Пятно – это сгусток цвета.
– Сгусток цвета… – тихо повторил Агесандр. Он примолк, потом сказал с нетерпением. – Назови цвет дерева!
– Зеленый. Этого цвета очень много в горах, где живут… – голос гостя дрогнул, – где жили эти люди.
Агесандр вцепился глазами ему в лицо и долго молчал, прежде чем сказать наконец:
– Почему они погибли?
– По глупости. Они поднялись на высокую гору, чтобы стать как можно ближе к солнцу… И солнце сожгло их.
– Сожгло? – прищуриваясь, переспросил Агесандр.
– Да, – повторил Формен. – Сожгло солнце. Они сгорели в его лучах.
– А ты? – Агесандр еще больше сощурился. – Почему не сгорел вместе с ними?
– Потому что меня там не было. Я не пошел с ними на эту проклятую гору. – Формен заговорил торопливо, с каким-то неудовольствием. – Они оставили меня внизу. Сторожить вещи.
А сами ушли в гору, все ушли…
– Сторожить вещи? От кого сторожить?
– Ну… мало ли.
Агесандр недоверчиво поджал губы и несколько секунд разглядывал в упор Кона Формена. Потом тяжело откинулся на подушки и отвернулся.
– Ты врешь, – сказал он.
Воздух над морем загустел еще больше. Агесандру захотелось узнать, как называется этот цвет. Но он не стал спрашивать. Он ждал, когда Кон Формен встанет и уйдет. Он уже не думал о Формене, он думал о себе и о том, что будет завтра… Надо стерпеть унижение, надо выдержать… Когда разъяренная толпа станет кричать грязную брань, а с балкона Общественной Ратуши кто-нибудь из членов Великого Кворума провозгласит тираду вечного проклятия и приговор отлучения…
– Почему ты не веришь? – прозвучал в тишине хриплый голос. – Ты первый, кто не поверил моему вранью.
– Когда говорил, ты прятал глаза.
– Сам же просил не смотреть в твою сторону.
– Не имеет значения. Кроме того, в одном месте ты допустил оплошность. Сказал, что очевидцы живут в горах, а потом поправился: жили.
– Да, ты прав.
– Но это не главное. С первой минуты я понял, то ты будешь врать.
– Это почему?
– Потому что… у тебя такое лицо.
– Может быть, – согласился Формен. – Слепцы не видели моего лица, их я легко сумел обмануть. А тебя не проведешь.
– За эту ложь ты купил себе место в Обществе? Верно я понял?
– Да, верно! Ты догадлив, черт возьми! – Формен побагровел. – Я прожил с очевидцами ровно шесть месяцев, а потом пришел к великому Кворуму и сказал, что ненавижу солнце и раскаиваюсь, раскаиваюсь, раскаиваюсь… – Формен уронил лицо в ладони и умолк, переживая свое давнее унижение.
– Почему ты покинул их?
Формен вскинул искаженное гримасой лицо.
– Почему я ушел? Ты хочешь знать?
– Хотелось бы, – тихо сказал Агесандр. – Только без вранья. Если можешь, конечно.
– Ладно, скажу…
Кон Формен тяжело задышал. В его левом глазу нижнее веко вздрогнуло мелким тиком. Он заговорил, прижимая глаз пальцами.
– Потому что мне надоело, понял? Надоело!
– Не кричи ради бога!
– Надоело, – повторил Формен уже спокойнее. Не понимаю, как они могут так жить. Они все сумасшедшие. Солнце, солнце!
Носятся со своим солнцем… А сами спят почти на голой земле и жрут всякую дрянь, что бог даст. Рыбу, правда, ловят. Или тощего зайца иногда поймают в петлю. В общем, не сравнить с нашей жизнью…
– Постой-ка, – прервал его Агесандр. – В Конституции сказано, что страдание – заслуженная кара для всех, кто изменяет идеалам Тьмы. И вот ты пришел и сказал Кворуму, что все очевидцы погибли, что ты остался один, что тебе плохо, трудно, холодно…
Ну и отлично! Ты заслужил страдание – иди, уходи, страдай! Кормись от солнца! Так или нет?
– Да, так и было. Сначала меня прогнали. Сказали, что смерть очевидцев – справедливое возмездие за разврат духа и что я достоин той же участи… Через два дня я пришел опять и сказал им, что я сам себя ослепил и снова стал таким же, как все.
– И что же?
– Они совещались до вечера, а потом приказали повторить рассказ о том, как солнце сожгло очевидцев на высокой горе. Я повторил слово в слово. Они еще немного подумали и решили, что раз уж на всей планете не осталось ни одного очевидца, меня можно принять как блудного сына. Предупредили, что будут использовать меня для убеждения тех, кто вдруг утратит слепоту и соблазнится светом солнца. С тех пор прошло шесть лет, за это время многие прозревали, но меня не использовали ни разу. Ты первый.
– Ловко ты надул их.
– Да, притворяюсь слепым и живу как все люди. Никто не знает, что я могу видеть.
– Ты неплохо устроился.
– Что делать, – согласился Кон Формен. – Жить-то надо.
– Ты дважды предатель. Не думал об этом?
– Красивые слова, – Формен усмехнулся. – Зато у меня теперь теплый дом и хорошая пища. К тому же иногда вечерком бывает приятно посидеть на крылечке, посмотреть на красивый закат, на деревья… Сейчас как раз вишня цветет… Я на судьбу не жалуюсь. – Он помолчал, о чем-то размышляя. – А ты вот что, парень. Беги отсюда как можно скорей, если твердо решил видеть.
– Зачем же бежать? Это трусость. Когда меня будут проклинать и отлучать от Общества, я крикну им всем, что они дураки, что они слепцы, глупые слепые слепцы!
– Тебя не станут слушать. Этим ты еще больше разозлишь их – могут и покалечить.
– Тогда уйду молча. Пусть остаются и стучат всю жизнь своими тросточками. А я пойду в горы, встречусь там с очевидцами, буду ловить рыбу и зайцев, буду ходить на высокую гору… Я расскажу им о глупых и кичливых слепцах. И о тебе не умолчу, не надейся. Расскажу, как ты их предал.
– Ладно, как хочешь. Можешь рассказывать, мне от этого хуже не станет… И всё же обо мне ты будешь вспоминать с благодарностью.
– Вот как? – удивился Агесандр. – Это интересно.
– Слушай… Мы с доктором Фальком в некотором роде приятели, я служу у него в анатомической лаборатории. И он сказал мне… – Кон Формен приглушил голос до шепота. – Что если я не заставлю тебя согласиться на операцию, то тебя подвергнут ослеплению силой.
– Что за вздор! Конституция запрещает насильственное ослепление.
– Тише! – Формен приложил палец ко рту. Осторожно встал, подошел к двери, тихонько приоткрыл, выглянул в коридор, вернулся на место. – Доктор сказал, что тебя ни в коем случае нельзя выпускать, ты им очень нужен зачем-то.
– Ах, вон оно что…
Легкий сумрак, смешанный с ароматом цветущих вишен, понемногу входил через окно в комнату. Агесандр уже не мог видеть лицо Кона Формена, различался лишь силуэт его фигуры. Чтобы не утомлять глаза ненужным напряжением, юноша опустил веки.
– Ты понял меня? – спросил Формен.
– Да, понял. Благодарю.
Скрипнуло кресло. Кон Формен молча вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь.
Через минуту явился доктор Фальк.
– Ну, – бодро сказал он. – О чем я могу сообщить профессору Юранду? Он ждет моего звонка.
– Скажите, что он просчитался. Я остаюсь очевидцем. Это все.
Доктор долго молчал рядом с юношей. Агесандр не выдержал напряженной тишины и открыл глаза. На сумрачном фоне стены фигура доктора показалась ему жалкой, беспомощной.
– Я все сказал, доктор, – повторил он.
Не говоря ни слова, доктор Фальк повернулся и вышел.
Как и доктор Фальк в клинике, профессор Юранд у себя в институте редко пользовался тростью для точности передвижения.
Не замедляя шагов, он миновал длинный лабиринт переходов, поднялся в лифте на четвертый этаж, тонким ключом открыл дверь кабинета, сел за стол и включил вентиляцию. Несколько минут ждал, когда воздух, застоявшийся в четырех глухих стенах, освежится через фильтры в потолке. Снял телефонную трубку и назвал пароль седьмого корпуса.