Молодая Ольга

— Оленька? Ты чего здесь делаешь?

Царевна подпрыгнула от неожиданности, обнаружив за своей спиной Ивана, своего старшего брата. Девочка нахмурилась и тяжело вздохнула, пока её брат тихо посмеивался с неё, став рядом. Ольга покачала головой.

— Смотрю, — буркнула девочка. Царевич снова засмеялся, и царевна закатила глаза. — Ну что тебе нужно, Ваня?

— Просто интересно, — пожал плечами юноша, и слегка потрепал сестрёнку по макушке. — Да ладно тебе, не серчай. Батюшке ничего не скажу.

— И на том спасибо, — нахмурилась Ольга. Иван же глубоко вдохнул и, приобняв сестру за плечи, повёл прочь от Федора. Пройдясь немного дальше, брат и сестра остановились. Ольга запрокинула голову, дабы посмотреть на брата.

Царевич Иван Иванович был на четыре года старше своей сестры, был вдвое выше и лишь слегка умнее. На самом деле, он был отличным братом, потому что рассказывал Ольге всякие занятные истории, которые ему, в свою очередь, рассказывал монах-учитель. Ещё Ваня таскал сестре всякие умные книжки, которых не давал читать отец: например, про египетскую царицу Клеопатру, или про греческого царя Александра Македонского. Ольге такие книжки нравились гораздо больше тех, которые читали ей и боярским дочкам в светлице.

А ещё Ваня был очень красивым. Сейчас он заслонял собою солнце, и казалось, что лучи золотого светила были ему венцом. Голубые, цвета чистого летнего неба глаза царевича светились радостью и азартом, которые бывали там нечасто. Ольга прищурилась.

— Сегодня батюшке коней пригнать должны, — заговорщицким тоном произнёс Иван. — Всех с собой зовёт.

— Правда? — обрадовалась Ольга. — И меня?

— И тебя, дурочка, — рассмеялся царевич. — Поедешь со мной? Будешь на коне ехать, как Клеопатра.

— Хочу! Хочу! — засмеявшись, царевна бросилась обнимать брата. — Ох, Ваня! Какой же ты у меня хороший, Ваня!

— Полно тебе, Оленька, — подмигнул ей брат, и обернулся. — А вот и батюшка…

Царь Иван Васильевич приближался к сыну и дочери в сопровождении царевича Фёдора, Афанасия Ивановича, Михаила Темрюковича, Ивана Михайловича, Алексея Даниловича и его младшего сына, Фёдора. Завидев молодого Басманова, Ольга почувствовала, как краснеют уши. Девочка перевела взгляд на отца.

— Олька, чего это ты не с мамкой? — покачал головой царь.

— Я ей пообещал, что она с нами поедет, — ответил за сестру Иван. — Пусть Марья Темрюковна побудет с Анютой и Евдошей.

— С Анютой и Евдошей будут боярыни, — фыркнул отец. — Иди, Олька, к матери. А то кабы Ванька не упустил тебя на скаку.

Ольга уже хотела было отправится к женской карете, опустив нос, но вдруг вперёд вышел Фёдор Басманов. Поклонившись царю, юноша мельком глянул на царевну.

— Государь, пусть царевна с нами поедет. Не будет же она прятаться за полотнами всю жизнь, — царь приподнял брови. — А я царевну к себе возьму. Уж я-то её не упущу.

— Пусть едет, Иван Васильевич, — согласился Михаил, дядя Ольги. — Чаду не помешает под солнышком кататься.

— Ладно уж… — покачал головой царь, и поманил свиту за собой.

***

Спустя несколько десятков минут царская компания, наконец, приехала к месту назначения. Ольга с широко раскрытыми глазами рассматривала загон для смотра лошадей издалека, понемногу приближаясь к нему. Поле, в котором стал лагерь, было очень широким - от слободы до самого леса. Залитое солнечным светом, изумрудные травы колыхались на ветру, а разнообразные цветы разносили своё благоухание по всей округе. Было так красиво, что Ольга невольно затаила дыхание, ухватившись за седло. Басманов за её спиной ухмыльнулся, но царевна не обернулась, и гордо приподняла подбородок.

— С чего улыбаешься, Фёдор Алексеевич?

— С тебя, Ольга Ивановна, — Басманов издал смешок. Ольга фыркнула, на секунду обернувшись.

— Можешь звать меня панна Ольга, — девочка снова повернула лицо вперёд. — Ну так что во мне такого смешного?

— Будто бы полей никогда не видела, панна Ольга.

— Мало видела, — призналась девочка. — Батюшка редко с собой берёт на выезды.

— Худо, что редко берёт, — Ольга обернулась, дабы взглянуть на юношу. — Резвая ты, панна Ольга, — Басманов усмехнулся. — Видел тебя недавно. За братьями следишь, кажись.

— А может, и не слежу? — парировала царевна. Юноша на это лишь рассмеялся.

— Не лукавь, панна Ольга. Уж я-то знаю, кто по ночам лук да стрелы ворует, — Ольга обернулась, хмурясь и намереваясь испепелить Фёдора одним только взглядом. Басманов прищурился и усмехнулся, а затем покачал головой. — Да не скажу я никому. А если хочешь, и сам буду тебя учить.

— Хм… мне нужно подумать, — царевна снова задрала носик, но это не вызвало у Басманова ничего, кроме очередного смешка. — Не смейся, Фёдор Алексеевич!

— Прости, панна Ольга, — с трудом сдерживая смех, ответил юноша. Ольга хмыкнула.

— А если мой батюшка прознает?

— Не прознает, — подмигнул царевне Басманов. Пожав плечами, девочка снова повернулась лицом к дороге.

Вскоре компания достигла места смотра лошадей. Большой круглый участок, внутри которого бояре и царь будут объезжать коней, был обнесён невысоким деревянным забором. Рядом был расположен дубовый помост для царя и придворных, а неподалёку в загонах кони уже были готовы в смотру, роя землю копытами, и оглушительно ржали.

Подъехав поближе у помосту, колонна остановилась. Царь Иван спешился первым, и к нему сразу же подбежали распорядители смотра и хозяева табуна. Ольга наблюдала за отцом, пока Фёдор помогал ей спуститься с коня.

— Вижу, хороши у тебя кони, — услышала царевна, подойдя поближе к царю. — Хочу всех самых резвых да молодых видеть.

— Как скажешь, царь-батюшка, — поклонился распорядитель.

— Издалека вижу, какие красавцы, — откуда ни возьмись, появилась царица. Ольга вздрогнула от неожиданности, и мать положила руки ей на плечи. — Что такое, Ольга?

— Ничего, матушка, — пожала плечами девочка. Царь повёл плечом, и обернулся к подошедшим Ивану и Федору.

— Это потому что на коне ехала, — фыркнул Иван Васильевич. Он махнул рукой, и все последовали за ним к помосту. — Вот теперь и устала раньше времени.

— Не устала я, батюшка, — возразила Ольга. Царь покачал головой, но ничего не сказал.

Тем временем все приезжие расселились по креслам - в основном женщины, потому что мужчины, раздираемые азартом, спустились вниз, поближе к лошадям. Первыми в рядах были, конечно же, царь и дяди Ирины, Михаил Темрюкович и Иван Глинский. Царь в предвкушении потёр руки, и сбросил соболиный плащ, когда к нему подвели первого коня - благородное животное с белыми, сияющими на солнце боками.

— Марья Темрюковна, а можно и нам поближе поглядеть? — спросил Иван, поддавшись чуть вперёд в кресле. Царица повела плечом, и кивнула.

— Только осторожно. Не лезьте к коням! — бросила она вслед царевичам, но те уже сбежали вниз к отцу, и слова мачехи вряд ли долетели до них. Царица покачала головой, погладив по волосам среднюю дочь, царевну Анну. Ольга пожала плечами, наблюдая за отцом, только что утихомирившего коня под собой. Царевна вздохнула.

— Почему Ване с Федей можно к отцу, а мне - нет? — спросила Ольга. Мать покачала головой, и подозвала одну из нянек, сопровождавших царицу с тремя дочерьми. Няня поклонилась царице, и передала на её руки годовалую царевну Евдокию.

— Думаешь, в этой стране у нас есть выбор? — Мария взглянула на дочь со смесью грусти и скуки. Царица покачала головой, и перевела взгляд на мужчин. — И мне тяжело здесь. Неправильно люди толкуют мои действия.

Ольга кивнула, ведь понимала, о чём матушка говорит. Ведь её отец, Иван Васильевич, хотя и был одним из самых образованных людей на Руси, был жесток в той же степени, если не в большей. Численные бесчеловечные казни, медвежьи корриды… да и далеко ходить не надо - учрежденная недавно Опричнина! - всё это говорило о наклонности царя к садизму, как это называли в просвещенной Европе.

Мария Темрюковна же была иной. Конечно же, Ольга не оправдывала буйный нрав своей матери-черкешенки, однако не была согласно со всеми злыми словами, которыми народ описывал царицу. Ведь в родных краях Марии, далёкой Кабарде, появление женщины должно было остановить любое насилие. И посему мать Ольги часто посещала казни и бойни, не ради удовольствия, а ради их прекращения. И оттого глаза царицы так горели, но не больным азартом, а праведным гневом и осознанием своей беспомощности.