Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 3

– Ну, нет, – говорю, – не желаю я в такое верить. Уж лучше пусть не будет в моем трипе никакого смысла, чем такой.

– Во всем всегда есть смысл, Тош, – говорит Федор, дважды азиат, – и не один, а тысяча. Не нравится этот – найди другой.

И достает из кармана новый косяк.

Пока Федор его взрывает, я рассказываю ему об одном давнем разговоре с моим другом Ваней про нелинейность времени. Потом он передает косяк мне, я делаю две глубокие затяжки, и мои мысли на несколько градусов меняют свой вектор.

– Если бы я сочинил книгу про свою жизнь в Паттайе, – продолжаю я, – я бы ее написал в обратном порядке. Чтобы начиналось с необходимости возвращаться в Москву, потом бы я долго работал с надоевшими туристами и тупыми тайцами, затем – перелом, и туристы – уже милахи, а тайцы – мудрые и размеренные. И кончалось бы это все первым восторгом от Таиланда. Типа хэппи энд.

Федор снова протягивает мне косяк, и я снова дважды глубоко затягиваюсь. Несколько раз громко откашлявшись, осипшим голосом я вывожу резюме:

– Понимаешь, получается, что технически это не было бы искажением правды, потому что время нелинейно.

Наше восприятие чужой речи так устроено, что сентенция, сказанная осипшим голосом, кажется в два раза эффектней. Федор одобрительно кивает.

– А я бы хотел, чтобы про нас, паттайских раздолбаев, когда-нибудь сняли кино, – задумчиво произносит он. – Артхаусное, как вся наша жизнь.

– Я даже знаю, какими должны быть первые кадры, – отвечаю я, но дальше не продолжаю. Фред тоже не спрашивает, потому что мы оба уже накурились.

Эта сцена тоже обязательно должна быть в фильме. Дальний план пустого пляжа, на котором две фигуры в слоу-мо передают друг другу маленькую красную точку.

– Будда говорил, что все, что мы видим и чувствуем – это наша иллюзия. А значит и линейность времени – тоже иллюзия, – сказал бы я в конце.

– Значит и нелинейность – тоже иллюзия, – отвечал бы Фред.

Ну или что-нибудь в таком духе.

Рашен мафия

Накануне вылета у меня украли телефон и кошелек.

В то утро я сидел на пляже и смотрел на море. Все летело к чертям. Работы больше не было, и деньги кончились. Через два дня мне предстояло возвращаться в Москву – уже был билет, купленный в долг. “Все, – подумал я, – каникулы кончились”. А потом посмотрел на лежавшую рядом сумку, и увидел, что ее нет.

А на следующий день я взял у соседки телефон, позвонил на свой номер и услышал гудки. Ох уж эти мне паттайские грабители. Трубку взяла тайка.

– Хэллоу, – говорю я как можно приветливее, – у меня украли телефон, и мне бы его вернуть.

Я не знаю, как это сказать по-тайски, поэтому приходится строить фразу на английском.

– Май каучай, – отвечает тайка. Эта самая часто употребляемая фраза в моем лексиконе. Она означает «я не понимаю».

– Туресап, – вспоминаю я слово, – это мой туресап, и ты должна его мне вернуть, андерстэнд?

Черт, приходит мне мысль, почему же после стольких лет в Таиланде я до сих пор не могу толком объясниться? Чем я был занят все эти годы, что даже не нашел времени выучить самые простые слова?

– Май каучай, мита, – говорит тайка. А я чувствую, что она врет.

И тогда во мне вскипает что-то мутное. Что-то, что варилось на медленном огне моей души в последние дни. Не телефон мне стало жалко и не кошелек с несколькими сотнями бат. Обида и зависть, разъедавшие меня, подступают из недр сознания к горлу. Обида за то, что приходится ни с чем возвращаться в Москву, и зависть, малодушная, жалкая зависть ко всем, кто остается в Паттайе.

– Слушай, – говорю я тайке спокойным, полным ненависти голосом, – слушай и только попробуй меня не понять. Неважно, что мы делаем здесь и сейчас. У кого-то из нас есть цели и мечты, ради которых нужно идти вперед, а у кого-то нет ничего, только течение, по которому легко плыть. И может показаться, что наше «здесь и сейчас» не имеет отношения к нашим целям или нашей бесцельности. Здесь и сейчас мы можем идти в противоположную от своей мечты сторону. Но именно это в итоге и будет для нас самой короткой дорогой. Чтобы быть ближе к солнцу, один старается повыше прыгнуть, а другой роет яму по ночам, когда солнце прячется с противоположной стороны Земли. Но так уж получилось, что мое «здесь и сейчас» с каждым днем все дальше от верной дороги. Я рыл яму в сторону солнца, а оно закатилось совсем в другое место. Мне теперь на все плевать, и раз ты, милая барышня, не хочешь по-хорошему отдать мне мой туресап, я найду тебя и нахуй убью.

Ну, то есть на самом деле, я сказал короче, потому что она все равно не оценила бы слог.

– I’m from Russian mafia, – сказал я на самом деле. – And I go

И она поняла. И начала объяснять, что это не она украла, а ее бойфренд. Точнее даже не бойфренд, а друг бойфренда. Точнее даже не друг, а какой-то случайный знакомый. Он уже уехал из города, но краденые вещи по случайному совпадению оставил у нее. И все это на сносном английском.

Я записал адрес и сказал соседке, что верну телефон через пару часов. Чтобы быть похожим на гангстера, я положил в багажник мопеда кухонный нож и надел натовские форменные штаны, купленные на рынке в Сиемреапе.

В Сиемреапе, дорогие товарищи. Вы хотя бы знаете где это – Сиемреап? Это место в Камбодже, где я полгода водил экскурсии по тысячелетним храмам Ангкора.

Ангкор – это вам не речка Квай-давай-давай с ее кокосовой фермой, ананасовой плантацией и слоновьим колхозом. Ангкор – это красота в чистом виде. Это энергетика, которую чувствует даже такой сундук как я.

А какие там дороги, о май Будда. Поездка на мотоцикле по вечернему Сием-Рипу – это вообще был ежедневный подвиг. Единственный способ избежать стресса – это накуриться и представлять, что ты играешь в компьютерную игру про гонки без правил. Задача проста: доехать из точки А в точку Б и не умереть. Сделать это не так просто. Коварные кхмеры поджидают, пока ты разгонишься, и выскакивают на своих мотобайках из подворотен на полной скорости; они специально встают на светофоре в крайний правый ряд, чтобы не включая поворотник повернуть налево; двигаясь по встречной полосе они обязательно набирают эсэмэску. А еще на ровной и прямой дороге, по которой так и хочется разогнаться, они вдруг неожиданно выкапывают яму без предупреждающих знаков, и если ты не заметил, то – все.

Но как ни странно, я покинул Камбоджу живым и здоровым. На этом основании прошу считать меня Дунканом Маклаудом.

Во двор нужного дома я заезжаю уже в темноте. Звоню на свой номер и слышу просьбу подождать две минуты.

Трехэтажный многоквартирный дом шумит на разные голоса – ведущим ток-шоу в телевизоре, певцом народных песен в колонках, ругающимися женщинами в цветастых платьях.

Из дверного проема появляется опрятная таечка лет двадцати с чем-то. Она подходит, застенчиво улыбаясь, и достает из кармана джинсов мой телефон. Мне становится стыдно за нож в багажнике и за натовские штаны.

– Сорри, мита, – говорит таечка по-английски, – мой парень иногда общается с плохими людьми.

– Ничего, – говорю, – бывает.

– А что у вас еще украли? – спрашивает она.

Я отвечаю, что кошелек. Она снова просит подождать и уходит в дом. Возвращается с каким-то пакетом и печально качает головой: кошелька не нашла. Я отвечаю, что не страшно.

– А может у вас украли часы? – Таечка раскрывает пакет, а в нем шесть или восемь наручных часов.

– Нет, – улыбаюсь я, – часов у меня не было.

И поблагодарив, уезжаю.

Я еду обратно и жадно верчу головой по сторонам. Мимо проносится обычная жизнь города храмов и борделей, со своими нехитрыми страстями и пороками. Через сутки я улечу в Москву, и никогда больше сюда не вернусь.

Октябрь 2014

В гостях у наркомана

Почти все мои знакомые могут похвастаться шрамами от соприкосновения с асфальтом. Не могут только те, кто уже умер. И тем не менее, все 300 тысяч населения города (150 тысяч коренных паттайцев и еще столько же нелегалов со всей планеты) ежевечерне вступают в неравную схватку с собственным вестибулярным аппаратом, садясь за руль пьяными или под наркотиками. Здесь после заката вообще сложно встретить трезвого, а особенно – среди водителей.