Пока я спала

– Я сделаю смесь, – Миша поворачивается к кухонным шкафам, уверенно достает синюю коробку, встряхивает, снимает крышку. – Ты пока иди его покачай.

Фух, пронесло. Но покачать?

– Э… нет, я…

– Боишься? – муж оборачивается и стреляет взглядом в мою все еще неприкрытую грудь.

– Я совершенно ничего о детях не знаю, – почему-то шепотом отвечаю я.

Вроде как выдаю свою страшную тайну.

Слезаю со стола и застегиваю пару пуговиц. Криво. Я бы предпочла снять напряжение, которое сама же и создала. А еще, чтобы именно в этот момент память сошла на меня лавиной. Я боюсь детей. Своего – в тысячу раз сильнее, чем какого-то незнакомого. Что мне с ним делать? Как? Почему?

Последнее – все еще обращено к насмешливой вселенной, закинувшей меня в эту альтернативную вселенную моей собственной жизни. Правда, за что так со мной? Почему я? Как откатать обратно всю эту дичь?

– Просто покачай кроватку, погладь его по спинке, я сейчас приду, – учит меня Миша, отсыпая мерными ложечками смесь в неизвестно откуда взявшуюся бутылочку.

Я беру себя в руки – бред, ничего я никуда не беру, просто делаю видимость – и иду в направлении детской комнаты. Медленно. Эгоистично пытаясь отсрочить знакомство с собственным сыном. Но от разрывающего мое сердечко крика, шаг прибавляю. Это, наверное, тот самый инстинкт, да? Материнский. Его проблески!

Вхожу в детскую и сразу к кроватке.

Ребенок стоит, держится пухлыми ручками за перилку, лицо красное, давится слезами. Зрелище не для слабонервных. Это точно из-за еды? Вот так истерить, потому что хочешь есть, серьезно? Опасливо подхожу ближе, хватаюсь за угол кроватки и пытаюсь ее покачать.

Марсель валится на свой упакованный в огромный памперс попец, на секунду умолкает, а потом разражается неслыханном мне ранее звуком. О, господи, господи.

В стену смежную с соседней квартирой слышится глухой стук. Там живет кто-то очень нервный. Меня кидает в панику. Что же делать, что делать?

Я качаю кроватку сильнее, в надежде, что мелкий крикун замолчит и завалится на бок, крепко засыпая. Не зря же придумали этот хитрый механизм! Но с отчаянием понимаю – ни фига. Его эта качка нервирует еще сильнее. В стену снова отборно… стучат. “Спинка!” – вспоминаю я. Погладить по спинке!

Делаю осторожный шаг ближе к кровати, протягиваю руку к малышу и касаюсь его спины. Так осторожно, словно подбираюсь к бешеному койоту. Ребенок плакать не прекращает, но вскидывает на меня свои мокрые глазки и тянет вверх руки.

О, боги. Он хочет на ручки!

Вот оно испытание на прочность: моих нервов и рук. Потому что он офигеть тяжелый! Не так я представляла себе младенца. Или его уже нельзя считать младенцем? Сколько ему там? Миша же говорил, точно говорил. С кратковременной памятью у меня тоже проблемы?

Руки отваливаются держать плачущего и дрыгающего конечностями ребенка на вытянутых руках. Как его взять-то правильно, божечки? Давай, злополучный инстинкт, самое время проснуться!

Прижимаю малыша к себе, перехватывая за спину. Покрепче. Ну чего он дергается? Почему так орет?

Вспоминаю все, что когда-либо видела о младенцах, плаче, матерях и начинаю подпрыгивать на месте. Укачиваю. Марсель от этой тряски, видимо, знатно офигевает и забывает, что надо плакать. Цепляется пухлыми ладонями мне в волосы и тянет их в очень слюнявый рот.

– Фу, кака! – пытаюсь вытянуть из его смертельной хватки локоны.

– Он не собачка, – тихо смеется подоспевший муж. – Не надо, Марс, смотри, – аккуратно подносит ребенку смесь и тот жадно обхватывает бутылочку пальцами.

Присасывается к резиновому носику и кладет голову мне на плечо. Прикрывает глазки и шумно дышит носом, пока глотает смесь.

А он прикольный.

Когда не орет. Как маленький плюшевый зверек.

– Возьми его снизу, ему неудобно, – Миша берет мою правую руку и перемещает под подгузник. Так, действительно, удобнее и Марселю и мне, он перестал съезжать по мне вниз. – И садись, – кивает на сложенный диван.

Я аккуратно присаживаюсь, Марсель тут же устраивается на моих руках, как в колыбели: укладывает головку на сгибе локтя, ножки на моих коленях. Словно это хорошо отработанная схема. Через несколько секунд его глаза окончательно слипаются, и бутылочка выпадает из рук и рта. Он слепо шевелит губами, пытаясь нащупать соску и начинает недовольно кряхтеть, когда ничего не выходит.

Миша садится на пол возле моих ног и поправляет бутылочку так, чтобы сын получил свою дозу спасительной смеси. Я поднимаю на мужа глаза, он смотрит в мои.

Это чертовски странный момент. Неправильный. Искаженный и ломанный, как из отражения кривого зеркала.

Но какого-то лешего я испытываю необъяснимое чувство тепла в груди.

– Он тяжелый, – шепчу мужчине напротив.

– Да, крупный пацан, – почти улыбается Миша. Его взгляд то скользит по моим рукам, то возвращается к Марселю, который, похоже, уже в крепкой спячке.

Я отрываю ступню от пола и веду пальчиками по мужскому колену вверх, как бы напоминая, на чем мы остановились. Мы же продолжим? Муж резко вскидывает голову и впивается в меня потрясенным взглядом. Что? Мы никогда не устраивали хорошей прелюдии?

– Кхм, – откашливается он. – Давай уложу его, – Миша подхватывает сына под спину и ножки и встает с ним на руках.

Оставляя меня недоумевать.

Хотя нет, все правильно, не будем терять время на эти игры.

Он подходит к кроватке, нагибается, чтобы уложить ребенка и прикрыть его одеялком. Я тоже встаю и ровно за его спиной начинаю расстегивать пуговицы на своей рубашке.

Раз, два, три – к тому времени как муж разворачивается, я снова топлес.

– Что ты?.. – разве взгляд голодного мужчины должен быть таким ошеломлённым?

– Уложишь и меня? – томно шевелю плечиками, пытаясь сбросить рубашку окончательно.

Миша делает решительный шаг ко мне, я поднимаю лицо вверх, готовая встретить его такие захватывающие губы по пути. Но он сгребает полы моей рубашки и снова укутывает меня, как ребенка.

– Я лягу здесь, – хрипло говорит он.

– Что? С чего это? – говорю громче, чем надо, и Марсель в кроватке тут же принимается кряхтеть.

Мой страстный йети-обломщик снова отходит к детской кроватке и принимается ее раскачивать, как я несколькими минутами ранее.

– Тебе нужен отдых. Я займусь Марсом, – большая шершавая ладонь взмывает вверх и очерчивает лицо в жесте вселенской усталости.

– Серьезно? – брови сами ползут вверх. Точно евнух. А отношения у нас платонические.

Красота.

Кладу дрожащие неудовлетворённым гневом пальцы на пуговицы и уже в который раз за вечер продеваю их в петли.

От резко вскинутых бровей швы начинают ныть. Касаюсь подушечкой пальца кожи под дурацкими рубцом и чувствую что-то липкое. Только этого мне не хватало.

– Черт, – смачно выругиваюсь.

В полутьме детской комнаты не разглядеть, что за мокрое пятно я растираю на пальце, но вряд ли из меня начал течь мед. Скорее уж яд выходит. Вместе с кровью.

– Что такое? – обеспокоенно интересуется муж, продолжая укачивать Марселя в кроватке.

– Да шов… намочила его, пока мылась, – снова прикладывают пальцами под бровь. Определенно, пошла кровь. – У нас есть пластырь?

– Надо посмотреть.

Миша отпускает кроватку с притихшим сыном и надвигается на меня суровой глыбой. Полумрак делает его черты лица более угловатыми и жесткими, а взгляд по-настоящему темным. Разительные перемены с тем человеком, что сидел у моих ног буквально мгновения назад.

Он останавливается совсем близко и хмурит брови в уже знакомом жесте, разглядывая меня. Явно неудовлетворенный увиденным, становится ещё мрачнее. Можно смело вешать табличку "лицо анти-секс".

– Пошли, – кивает на дверь и касается моего плеча в противовес взгляду – очень мягко.

Я разворачиваюсь на выход, Миша притормаживает у детского комода и открывает верхние ящики по очереди, пока не достаёт большую коробку.

– Иди на кухню, – кратко инструктирует мой затылок.