Страница 20 из 25
– Дама, – говорит Римма, – что вы так нервничаете?
– А как же не нервничать? Я ей ничего не сказала, а она мне…
– Я вам ответила, что мы не делаем электрическую завивку. Что вам еще нужно? – сдерживаясь из последних сил, говорит Клавдия Васильевна.
– Мне нужно электрическую завивку, ее всегда раньше делали, – обиженно поворачивается дама к Римме Григорьевне.
– Теперь делают химическую, сделайте химическую, мы вас сейчас же обслужим, – терпеливо объясняет Римма.
– Химическую? – ужасается дама. – Всюду сплошная химия, пестициды, гербициды, теперь еще и завивка химическая.
Кто-то в очереди не выдерживает, смеется. Дама опять свирепеет:
– Дайте жалобную книгу!
Но тут уже вступается очередь:
– А мы сейчас туда напишем, как вы себя ведете, людям нервы мотаете!
Нервы здесь и впрямь должны быть, что жилы воловьи. Вчера, например, сидят две женщины в очереди на маникюр и громко, как будто всем интересно, рассказывают друг другу, где что достали.
А через ожидалку в это время топает Димка. Пухленький, золотоволосый ангел. Он спал у Риммы Григорьевны в кабинете, а потом, видно, проснулся и вышел. Женщины немедленно переключились на Димку: «Ах! Ох!» И через минуту поняли, что он не говорит и не слышит. Разахались еще пуще: «Какое несчастье, какое горе! Не говорит!»
А Ирка-Сова повернулась – и с ненавистью:
– Чего раскудахтались? Подумаешь, не говорит! А что говорить-то? Где достал, что дают? Это и не говоря поймешь!
Вот так. Обошлось, правда, без жалобной книги.
Есть, конечно, и преимущества в такой работе. В микрорайоне все свои: фирменный магазин «Мясо», овощной, трикотажный, аптека. Ты ей – «сессун», она тебе – сосиски. Ты его подстрижешь, побреешь без очереди, он тебе мясо оставит. Вырезку, а не кости. Хоть и говорит Зойка, что это мелкие радости, все же иногда помощь. И лекарства редкие доставали для Люси. Только вот не помогло…
Между прочим, сейчас зашевелились все, только и слышишь: эксперимент, эксперимент. Овощному разрешили самим регулировать цены. Девчонки-продавщицы в перерыв прибежали причесываются, смеются:
– Что там регулировать, когда торговать нечем! Привезли гнилую картошку. Да ее хоть по копейке пусти, никто не возьмет. Эксперимент!
У Риммы Григорьевны язык чесался сказать: «Что ж вы смеетесь? Плакать надо, а не смеяться, добиваться чего-то».
Но она промолчала. Что говорить с дурочками? Они над чем хочешь готовы смеяться.
Это же огорчает и в сыне. Грех, конечно, жаловаться на Сашу. Способный, умница. Но вот эта усмешка надо всем! Прямо убивает эта усмешка.
Как-то заговорили о дяде Семене. Он погиб в 34-м по кировскому делу. Революционер, подпольщик, работал с Кировым в Баку. Отец Риммы, Сашин дедушка, за столом заговорил о старшем брате. Он очень гордится им.
И боже мой, с какой усмешкой слушал его Саша! Слава богу, дедушка не видел, а Римма страдала.
О детях – за чаем ли, в подсобке, в кабинете у Риммы Григорьевны – говорят без конца, но понять детей невозможно. Тех, что уже выросли, конечно. Маленьких-то что не понять? Выросли дети, не похожие на родителей! Разве так когда-нибудь было? Да нет же!
– Моя мать, например, – вылитая бабка, – говорит Зойка. – Да и я похожа на них, такая же языкастая, – смеется она. – Ну а Валерка? Как будто не мы его родили! Вообще с нами ни слова! Не разговаривает – и все! Ничего и не узнаешь про него…
Еще беспокоит всех Камила, дочь Люси. Какой-то она вырастет без матери! Над гробом клялись не оставить Камилу, на поминках так и сказали ей: «Ты теперь наша». Испуганная, молчаливая, как зверек, Камила жалась к плачущей бабушке, непонятно, слышала что-нибудь или нет. «Ты теперь наша». Деньгами, конечно, помогут, но как доглядеть за девочкой?
Все же придется, видимо, переходить на подряд. Не попрешь же против прогресса.
– Это прогресс, Римма Григорьевна, объясните вы своим девочкам. Чего ж они так противятся? – сказал на днях Николай Евдокимович, когда Римма приехала за зарплатой. – Прогресс. Понимаете?
Даже если бы она и понимала, то не могла бы объяснить другим. Скажи она это у себя на собрании, ее на смех поднимут! Какой такой прогресс? Вот если бы от него зарплата по триста рублей, да Ире-Сове с Димкой из коммуналки выбраться, да Клавдии Васильевне к пенсии добавить, а то поди проживи на восемьдесят целковых, – вот это был бы прогресс. А так что – мертвое слово. Не убеждают мертвые-то слова.
Но все же – Римма понимает – неотвратим этот переход на подряд. Неотвратим. Не попрешь ведь против прогресса…
Завтра у Нины суд. Будут делить кооперативную квартиру, купленную ею, между ней и Олегом, опять волнения в подсобке. Что же это происходит! Ему в камере сидеть, а не квартиру делить. Почему дело-то не открывают? Видно, не зря он бахвалился: «У меня все схвачено». Подлец такой!
Уголовное дело против Олега, похоже, действительно не возбудят. Милиция отмалчивается, отнекивается: свидетелей прямых, видите ли, нет. А то, что у человека сотрясение мозга было, в синяках еще вся из больницы вышла – мало?
– Надо писать, – решает большинство. – В прокуратуру писать, в газету, жаловаться.
Но не все разделяют это.
– Ой, умрешь! – говорит Клавдия Васильевна. – Прямо там ждут вашу жалобу!
– А неужели сложа руки сидеть, когда над человеком издеваются? – кричит Зойка.
И вот уже все смотрят друг на друга с решимостью и надеждой: что, неужели и это проглотим? Давайте писать, давайте!
А вот и праздник. Сегодня парикмахерская закрывается на два часа раньше, все идут в ресторан: у Тани-маникюрши свадьба.
Жениха никто не видел. Какая-то она скрытная, эта Таня, молчаливая не по-нашему. Все потому, что новенькая, года еще не работает. Таню утром причесывает Нина. Потом все по очереди друг друга. Между делом, торопясь. Цветы в большом кувшине стоят, радуют глаз на столе у Риммы Григорьевны. Там же, под столом, в большой коробке сервиз немецкий, устроила Лида из аптеки, у нее в магазине «Фаянс-фарфор» сестра работает.
– Ну, девки, какие же вы все красивые! – смеется Зойка, оглядев нарядную разноцветную компанию.
Ресторан на этой же улице, через две остановки, решено идти пешком, коробка тяжеловата, ну да ничего!
Смущенная, раскрасневшаяся Таня встречает всех и знакомит с женихом. А он, представьте себе, танцор из мюзик-холла! Вот это да! Вот этого еще не было! Красивый парень.
– Видали мы красивых, а? – шепчет Клавдия Васильевна Нине.
Нина смеется:
– На Олега намекаете? Типун вам на язык! Нашли кого вспоминать в такой день!
Как хорошо, весело! Весь мюзик-холл здесь. Высокая, тоненькая Таня танцует с женихом. Дай ей Бог счастья!
– Счастья тебе, Таня! – говорит Ира-Сова.
На коленях у нее Димка. Он улыбается и хлопает в ладошки. Таня наклоняется к Ире и целует ее и Димку.
– Будь счастлива, Таня! – Нина, высоко подняв бокал, бросает его об пол. На счастье!
– А ведь нас все же с нового года переведут на подряд, – говорит Римма Григорьевна, наклонясь к Зойке.
– Так давай выпьем за это! – смеется Зойка. – Что нам стоит перейти на подряд? Девочки! Предлагаю тост за переход на подряд! Блокаду пережили, неужели это не переживем?
Зойка родилась в сорок седьмом, остальные еще позже, кроме Клавдии Васильевны, никто не помнит блокаду, но тост понравился, все, смеясь, повторяют:
– Блокаду пережили, а уж это-то как-нибудь!
Мюзикхолльские, хоть и не понимают о чем речь, тоже смеются:
– Конечно, девочки! Да все будет в порядке! Не сомневайтесь вы!
– А мы и не сомневаемся! – кричит кто-то, смеясь.
…Сколько всего переменилось за эти годы! Той парикмахерской уже нет. Умерли безвременно Таня Першина и Галя Попова. Маша (в рассказе она Римма) уволилась, но мы с ней по-прежнему вместе и часто вспоминаем те времена, бурные и горькие.
Как надо было поступить в той круговерти, брать ли на себя парикмахерскую или отказаться? До сих пор это не до конца ясно…* * *