Страница 4 из 7
Время ещё только 9, спешить с письмами нету особой нужды. Всё равно успеем, так что можно и поболтать, хоть собеседник у меня и не очень. На улице один поток ветра гнался за другим, и рассмотреть эту игру природы можно было, наблюдая за падающими каплями дождя. Я достал сигару, спички, сунул в рот свёрток табака, ощущая каждой складкой губ хоть и неприятный, но столь долгожданный «вкус». В скором времени зажёг я спичку, и одиноко в пространстве затлела сигарета томным пламенем сгорающей души. О, Боже, как же долгожданно.
– Ну ладно, – сказал я, пододвигая машинку, отдающую холодным напряжением. – Давай, Виски, диктуй.
– А почему я? Попробуй сам.
– О нет-нет.
– Почему? Не хочешь брать на себя ответственность?
– Нет-нет-нет-нет, – настаивал я. Пусть лучше Виски будет диктовать, он-то лучше разбирается в людях, чем я. Он совершеннее. —Диктуй.
– Ну ладно, как скажешь.
Я приложил пальцы к затейливым кнопкам. Вставая на путь графомана, ощущаю я, словно выхватываю у могильщика его лопаты и готовлюсь начать похоронную процессию. И временной поток начинает искривляться, и пространство становится ватным, окружающие меня существа становятся больше, в воображении всплывают пурпурные облака тумана.
– «Марк, как долго я ждала твоего письма», – сказал Виски, пародируя женский голос. – «Ты худ уже наверное и болен, работа у тебя не из лёгких. Иногда испытываю я стыд за то, что ты – работаешь, а я просто сижу, пеку и стою на кассе целыми днями. Мы с девчонками решили поднять цену на 3 дже. Это немного, но доход заметно вырос. Живу хорошо, как можешь заметить. Отослать денег тебе не могу, так как могут украсть или так и вовсе обвинить тебя во взяточничестве. Мало ли что могут сделать русские. У нас говорят, что могут начать реформу в почтовом отделении, так что лучше письма не присылать…
– Зачем ты так говоришь, Виски? – спросил я, остановив машинку на слове «не присылать». – Хочешь, чтобы он ей вообще ничего не отвечал?
– Ну, так, ведь, намного легче. Согласно правилам издательства, если заказчик, будь он даже умерший, не получает писем больше месяца, его определяют как…
– «Окончательно покинувшего нас» или ОПН, это я лучше тебя знаю.
– Ну вот, раз знаешь, пиши. На одно письмо меньше будет.
– Не будет! – яростно крикнул я. – Это ломание сердец, а не поддержание любви.
– Мнимой любви, прошу заметить. Наша работа сводится не к тому, чтобы поддерживать чужие отношения живых и мёртвых вечно, а к тому, чтобы мягко и плавно привести людей к осознанию факта того, что дорогой им человек мёртв, Ричи. Ничто не вечно, друг мой.
– Я знаю, что ничто не вечно. Вечны лишь характеры и гении, но, как по мне, слишком нагло с нашей стороны вот так брать и убивать этих людей окончательно! – я всплеснул руками, не в силах написать и слова больше на этом чёртовом листке, застрявшем в машинке. Возмутительность момента меня взбесила. Любовь, что пылает между молодыми людьми так долго, любовь, что, как говорят некоторые, тема вечная и беспристрастная, сейчас готова покинуть их. Это похоже на сцену из романа. Я видел много подобных писем, я видел много любовных открыток и даже писал самостоятельно ответ, но именно сейчас я не могу совершить этот грех. – От этого письма так и несёт искренностью, я её чувствую, вот она!
Я указал ему на конверт и на письмо. В моих больных глазах они переливались радугой и играли цветами. Конверт искрился, а письмо яростно пылало. Возможно, что это лишь моя фантазия придумывает образы, но всё же, смотря на эти кривые буквы, на слова, полные ошибок, видел за ними человека, мужчину, влюблённого искренне, и мечта которого угасает.
Я как могильщик, как долбаный дурак, вызвавшийся на бесполезную должность. Я словно бы зарываю поглубже тело мертвеца в памяти истории, оставляя на поверхности лишь могильную табличку, портрет, иллюзию того, что он всё ещё жив, что где-то на этом свете живёт он, какой-нибудь А. В. – воин, умерший с честью, который сражался за свою родину и умер в братской могиле, а его родственники, поникнув душою и умерев верой, пишут ему, несуществующему, и каждое письмо от него – что-то фантастическое, абстрактное, ужасное.
Не удивляйтесь тому, что мы с Виски так долго работаем над одним лишь письмом. Это такая же работа, как, к примеру, изготавливать детали самолётов на войну. Каждый винт и болт, закрученный неправильно, может привести к падению самолёта или остановке танка, а это, в свою очередь, поведёт за собой ряд других событий.
Виски смотрел на меня, как на дурака. В итоге он, лишившись дара речи, просто закрыл лицо ладонью и со словами:
– Ладно, делай что хочешь. Хоть иди в дом к Жизель и стриги её сфинкса, я не против, – и кивнул рукой.
Я и написал так, как хотел. Переписал всё то, что уже было заготовлено и просто вместе незадачливого «не присылать» написал о том, что девушка купила себе новые носки, что она любит Марка и что она – настоящая принцесса Египта. В общем, написал то, что пришло в голову, хоть Виски и показалось это бредом.
Затем девять писем подряд были от какого-то безумца-рабовладельца из Америки. В Нью-Йорке 23 африканца убили около десятка белых, но их остановили. Жуть берёт, читая подобные письма. Сейчас же он пишет своей бывшей жене, которая уехала от него, увидав только его жестокость, и просит у неё поддержки. Мол, грустно ему и стал он беден. Виски просто промолчал. Жена его умерла во время родов, а ребёнок, по всей видимости, родился чёрным. В этом нет ничего плохого, я лично нейтрально отношусь к любому цвету, будь то настроения или кожи, но, если судить по ситуации, что царствует в мой время…
И вот так каждый день. Столько страшной информации проходит сквозь меня. Всё стекается каким-то чудом в Лирн. Как я уже сказал, это грязное ведро мусора так и притягивает к себе несчастья, а главным распределителем говна, стекающего сюда, являюсь я. Ну что же, всё равно никто кроме меня этим не займётся.
Я уже курил третью сигару.
– Как много писем с красной пометкой, это просто кошмар, куда только мы катимся в своей смертельной колеснице? – спросил я, беря в руки очередное красное письмо.
– Кто знает, – сказал Виски, доставая из кармана флягу с, кто бы мог подумать, виски. Меланхоличность читалась в выражении его лица, в пустых глазах, усталых веках и потускневших жемчужных волосах. – Грядёт что-то, друг мой.
– И не говори. «Грядёт грядущее». Мне кажется, Виски…
– М?
– Мне кажется, – сказал я уже тихо, – мне кажется, что скоро случится что-то такое, после чего я окончательно сойду с ума, друг мой.
– С чего это ты вдруг?
Повисло молчание. Никогда ещё не чувствовал столь большой апатии.
– Виски, ты единственный, кто понимает то, как трудно заниматься этим…
– Да не особо. Мне не трудно.
– Ну, ты это ты. Виски, меня вводят в ступор эти красные столбцы писем, они словно облиты кровью. Друг мой, мне снятся сны, в которых играет мелодия, подобная тюремному оркестру, они облиты кровью. Я устаю. Беря в руки письмо, я чувствую, как ослабеваю. Это как работать на кладбище, закапывая трупы раз за разом. Руки устают, а страшный яростный дождь льёт на меня так, что валит с ног, втаптывая в грязь. Это ужасное чувство, Виски.
– Друг мой, сочувствую тебе. Но прими факт – ты сам желаешь этой работы. Ты можешь просто уволиться, уехать из Лирна и жить где-то в горах, в спокойствии. Тебя никто не заставляет.
– Я знаю. Но я, ведь, буду чувствовать вину перед теми людьми, которых я оставил без ответов. Для них, как мне кажется, мои письма – это как лестница в небеса, как путь к счастью, без них они не могут жить. Друг мой, я чувствую, что схожу с ума. Я как будто стою под дождём на краю пропасти, а позади меня плотина, которой достаточно лишь дать причину, она пустит на меня весь осточертевший поток грязи и навоза, который в итоге смоет меня до столь глубоких глубин, что никто, даже ты не сможешь вытащить меня из этого ужасного сна. Друг мой, Виски, я говорю это искренне.