Страница 6 из 13
– Что ж, присядьте рядом с другими потерпевшими, которым тоже отказала память, – терпеливо говорит судья.
Мартын и его дружки переглядываются. Их план срабатывает. Обвинение рассыпается на глазах.
Надежда Егоровна объявляет перерыв на один час.
Идем в её кабинет. Она просит меня пригласить к ней государственного обвинителя.
Прокурор совсем молодой, по виду нет и тридцати. Входит с веселым лицом. Чему радуется – непонятно. Неужели и у него какие-то связи с Мартыном? Я бы не удивилась.
– У вас какая-то удача, Андрей Иванович? – судья смотрит так, будто видит его насквозь.
Андрей Иванович мгновенно меняет выражение лица.
– Я вас слушаю. Надежда Егоровна.
– Я их знаю, – судья имеет в виду Мартына и его дружков. – Они выросли у меня на глазах. Знаю их родителей. Нормальные люди. А эти… Придется, видимо, выпускать. А в городе ещё много хороших девочек.
– Девочек, конечно, жалко, – вздыхает Андрей Иванович, а по глазам видно, что врет, никого ему не жалко.
– Если не поработаете с потерпевшими, придется выпустить, – говорит Надежда Егоровна.
– Боятся они. И не только Мартынова, – поясняет Андрей Иванович.
Судья удивлена.
– Что вы имеете в виду? Боятся, что я их не посажу? Я дала какой-то повод?
Андрей Иванович пожимает плечами:
– Нельзя исключать и еще одну причину … – смотрит на меня, я ему мешаю.
– Мне выйти? – спрашиваю судью.
– Пригласи Беляеву, – говорит Надежда Егоровна.
Обвинитель выходит из кабинета. А я ввожу потерпевшую Беляеву. Женщина лет тридцати пяти. Ее двенадцатилетнюю дочь Мартын сперва сам изнасиловал, а потом отдал своим ребятам «на хор».
– Вы тоже откажетесь от показаний? – спрашивает судья.
Беляева отвечает с раздражением:
– Нам сказали, что вы все равно оставите их на свободе.
– А может, вам денег дали? – осторожно спрашивает судья.
На лице Беляевой неподдельное негодование:
– Какие деньги, вы о чём?
Надежда Егоровна говорит тихо и твердо:
– Сейчас всё зависит от вас. Я вам гарантирую, что они сядут, и сядут надолго. Матерью клянусь. Повторяю, всё зависит от вас.
Мы снова в зале заседания. У Мартына и его банды глаза блестят от близкой удачи. «Господи, – молюсь я про себя, – только бы Беляева не подвела».
Неожиданно судья поднимает Мартына:
– Мартынов, вы обвиняетесь в том, что обманом завлекли двенадцатилетнюю Беляеву к себе в квартиру, изнасиловали её, а потом отдали своим дружкам и они насиловали девочку всю ночь, причем в извращённых формах. Суд дает вам возможность смягчить свою ответственность чистосердечным признанием.
Мартын лениво отвечает:
– А вы спросите Беляеву, было ли вообще изнасилование. Чего вы её не спросите?
– Я даю вам возможность смягчить свою ответственность, – повторяет судья.
– С моей стороны и со стороны моих ребят ничего такого не было, – твердо заявляет Мартын.
Надежда Егоровна велит мне ввести Беляеву.
– Вы готовы дать показания?
– Да, – твердо отвечает Беляева.
Мартын вскакивает со скамейки:
– Беляева оговорить хочет. Свидетелей у неё нет.
– Но есть результаты экспертиз, Мартынов, – говорит судья. – Целый том! Будем зачитывать или всё же признаетесь?
– Не в чем мне признаваться, гражданин судья, – кричит Мартын. – А написать можно что угодно, бумага все стерпит.
Судья принимает решение огласить результаты экспертиз и провести допрос потерпевшей девочки и ее матери в закрытом режиме. Я прошу публику покинуть зал.
Ну, как тут не закурить? Заседание давно закончилось, а у меня до сих пор дрожат руки. А каково было Беляевой давать показания, рассказывать в деталях, как измывались над её дочерью. Мартын и его дружки метались по клетке, орали, смеялись, короче, вели себя, как невменяемые. Но в какой-то момент Мартын спокойно и твердо сказал что-то Дудукину. У Дудукина вытянулось лицо, он что-то тихо ответил. И с этого момента не сводил глаз с тома, из которого судья зачитывала результаты экспертиз.
Следом за Беляевой, начали давать показания и другие потерпевшие.
Когда заседание суда закончилось, Дудукин подошел к моему столику.
– Клавуль, ты не забыла? Сегодня репетиция.
Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. Дудукин из тех, в ком живут только глисты. Он смотрел то на меня, то шарил глазами по томам уголовного дела. Я только потом поняла: ему нужно было узнать номер тома, где были подшиты результаты экспертиз.
Увидев, что ему требовалось, он вернулся к клетке, откуда конвой выводил Мартына и его подельников. Что-то шепнул Мартыну. Потом дал ему свой мобильник. Мартын кому-то позвонил, что-то сказал. Конвой не мешал. В конвое тоже свои ребята.
Кладу дело в сейф, закрываю, опечатываю. Судья снимает мантию. На ней дорогой деловой костюм. Он ей очень идет. Вообще, она еще молодая и довольно привлекательная женщина. Один недостаток – слишком жесткий взгляд. Она не замужем, разведена, но мужчины ее боятся.
Думаю, сказать или не сказать?
– Надежда Егоровна, Дудукин как-то странно тёрся…
– Я видела.
Ну, видела и хорошо. Мое дело предупредить, твоё – принимать меры. Я бы этого Дудукина на пушечный выстрел к суду не подпускала. Если подпустила, значит, кто-то за этого мастера машинного доения попросил. А если сейчас не примешь меры, значит, для тебя отношения с кем-то главнее соображений безопасности.
– Ты в театр? – спрашивает Надежда Егоровна.
– В театр.
– Репетиция?
– Угу.
– Что ставите?
– «Бонни и Клайд».
– Надо же! Кого играешь?
– Я гример. Но сейчас Эльку подменяю. Она в Москве, поехала поступать.
– А ты чего не поехала? У тебя, по-моему, больше внешних данных.
– У меня данные, а у Эльки талант. Я на юрфак пойду, на заочное отделение. Буду, как вы, судьей.
– На юрфаке лучше учиться очно, – говорит Надежда Егоровна.
Это я сама знаю. Но где взять денег на очное обучение?
Выхожу из суда. У входа Дудукин, уже в гражданском, стоит возле своей новенькой «десятки».
– А я тебя поджидаю. Давай подвезу.
Тупые люди, как тупые ножи. Вроде, и вреда не причиняют, а бесят. Знаю, сейчас начнет приставать словами. Словоблуден до экстаза. Про таких говорят – суеплёт. Я не хочу, чтобы он трахал мне мозг. Я бы отказалась, но суд – на самой окраине города. А театр – в центре. Пешком идти минут двадцать. Ладно, мастер доения, прокачусь с тобой. А дальше – как в песне поется. «Но на большее ты не рассчитывай».
Я ехала и не знала, что жизнь переходит в режим «ездец»…
Дудукин начал меня прощупывать:
– Как думаешь, что решит судьиха? Посадит? Не посадит?
Дай, думаю, я тебя прощупаю:
– А ты бы что на её месте сделал?
– Не знаю даже. По-моему, жертвы зашли слишком далеко.
Я замерла, ушам не верю. Это у Дудукина не просто так слетело с языка.
– А ты знаешь, Клавуль, что каждая баба в глубине души хочет стать жертвой, только даже себе в этом не признается? – разглагольствует Дудукин. – И каждая провоцирует мужиков на насилие. Об этом даже в учебниках по психологии написано.
– А в каждом мужике сидит педофил, – добавляю я.
Дудукин хохочет:
– А что? Может, и так.
У меня вырывается:
– Какие же вы все уроды!
Дудукин спрашивает уже серьезно:
– Так что у судьихи на уме?
– Откуда я знаю?!
– Ну, она ж с тобой делится.
– Чтоб ты знал: судья никогда ни с кем не делится своими мыслями. А если делится, то это не судья.
Дудукин спрашивает с гадкой усмешкой:
– А ты бы что решила на её месте?
– Они бы у меня вышли тогда, когда бы у них всё висело.
Чувствую, что сорвалась. Не надо было этого говорить. Но слово не воробей. Не знаю, как бы дальше пошел разговор, если бы не звонок Эльки. Подруга звонила из поезда. Будет через час. Поступила в «Щуку». Но в репетиции поучаствует, чтобы Езопов не подумал, что зазналась. Только просила оттянуть время. Я, конечно, поздравила подружку. Я в самом деле очень рада за нее.